Леонид Борисов известен читателю своими книгами — «Волшебник из Гель-Гью», «Щедрый рыцарь», «Свои по сердцу» и др. Он создает поэтичные и увлекательные образы людей искусства: Грин, Стивенсон, Жюль Верн, Рахманинов — любимые его герои. И не случайно ему оказалась так близка тема «книга в моей жизни».
«Родители, наставники, поэты» — это задушевное, лирическое повествование о том, как книга вошла в жизнь мальчика из бедной ремесленной семьи и стала другом и радостью навсегда. О том, как мальчик рос, встречал на своем пути людей, одержимых книгой, страстно влюбленных в пес, о том, как они помогли ему от Пинкертонов и прочих дешевых поделок подниматься со ступеньки на ступень к высшим ценностям настоящей художественной литературы, понять и полюбить прекрасные произведении русской и зарубежной прозы и поэзии. Книга стала ему опорой в трудные минуты, пробудила желание стать писателем, человеком, делающим книгу и прививающим любовь к ней своим читателям.
Эта лирическая исповедь книголюба не стремится дать ни картину эпохи, ни полную автобиографию писателя, Книга эта, как всякие мемуары, очень личная. Но пульс ее, ее главная струна — страстная, трепетная любовь к книге, и это — как подтвердили многочисленные отклики на ее первое издание — привлекает к ней взволнованное внимание читателей.
Светлой памяти жены моей — Елизаветы Ивановны Борисовой
РОДИТЕЛИ, НАСТАВНИКИ, ПОЭТЫ...
...и книги. один вид которых давал мне почти физическое наслаждение...
Книга не однажды спасала меня, когда уроды и вии того мира, в котором я вырос, хотели сделать меня похожим на себя. Добрым воздействием своим на внешний и внутренний мир мой книга воспитала то лучшее, что было заложено во мне в начале моей жизни.
Когда мне бывало тяжко и больно, я брал книгу, зная, что она спасет меня. И, независимо от национальности своей, книга возвращала меня к жизни, и с улыбкой, подобно живому существу, долго наблюдала за мною, ожидая зова о помощи.
Даже и развлекая, книга помогала мне, она отвлекала от чего-то другого, что могло принести гибель и черную беду. Наверное, не я один в моем поколении назову чтение обрядом радости.
Кто же приохотил меня к чтению, кому обязан я сказать спасибо за то, что с детских лет полюбил книгу? Должен за это я поблагодарить родителей, наставников, поэтов. И, осененный воспоминанием о них, с улыбкой счастливого человека, приглашаю чужих и близких послушать мое повествование. И тех, кто благоговейно любит книгу, и тех, кто не читает, а почитывает, маленькую книжку называя пренебрежительно «книжонкой», кто перегибает книгу так, что она, бедная, стонет. — и даже тех, кто не читает, а зачитывает, что в мое давнее время правильно и грамотно означало воровство: взял книгу недели на две и не возвратил — зачитал.
Первые книги
В половине девятого приходит с работы отец. Оп всегда раздражен, угрюм, неразговорчив. На работу уходит он в семь утра. Двенадцать часов сидит он на верстаке, полусклонившись над генеральским шитьем. Он профессионально сутул, пальцы на руках у него, как у пианиста — длинные, тонкие, необычайно подвижные.
Отец уходит на работу, а спустя полчаса отправляюсь в школу и я. Со мною вместо всегда выходят живущие у родителей моих в комнате студенты и курсистки. Мать хозяйничает: идет на рынок, потом готовит обед, потом стирает белье — ту мелочь, которая по входит в генеральную стирку раз в месяц, потом моя мать садится к окну и принимается штопать, чинить. Бабушка неподалеку садится с вязаньем чулок или варежек — смотря по времени года. Мой брат, родившийся в девятьсот пятом году, спит в постельке с пологом. Тишина, звонко стучит будильник на комоде.
Вечер. Отец ужинает (почти всегда или колбаса или яйца вкрутую), затем, напившись чаю, надевает очки и читает газету. Иногда, чаще всего под воскресенье, приходят гости. У отца на этот случай есть водка, у матери между дверьми, где холоднее, студень или что-нибудь другое, мясное непременно, пригодное для закуски. Когда у родителей гости, то и студенты приходят к нам в комнату, и бабушка оставляет свое вязанье, ожидая ставшего привычным разговора с образованными людьми. Бабушка— бывшая крепостная, она умна, ее рассказы записывает мой крестный отец — художник Иосиф Адольфович Шарлемань и его мать — моя крестная Елизавета Ивановна: у них когда-то в горничных служила моя мать.
Если нет гостей, отец ложится спать не позже полуночи. Мать в кухне, работы всегда хватает хоть до утра. Бабушка спит в коридоре. Я на раскладушке в кухне.
Тишина на всех улицах моей родной Петербургской стороны. В полночь заливисто, по-деревенски поют петухи. Лают цепные псы, мычат по утрам коровы... Петербургская сторона на три четверти деревянная. Не реже одного раза в неделю горит тот или другой дом где-нибудь на Бармалеевой или Подрезовой, на Зверинской или Кронверкском.
И вот однажды в эту тишину и полусон моего детства вошло, выражаясь языком того времени, чудо. Сегодня к этому слову я добавлю эпитет — ослепительное.