Начитанность...
В давно прошедшие дни моей юности и чуть позднее это слово бытовало не только в среде «того поколения», по и у молодежи: начитанный — значит знающий, имеющий понятие понемногу обо всем, не пустой человек, не брандахлыст, не пижон, который сегодня только одну приключенческо-милицейскую, с позволения сказать, беллетристику поглощает...
Начитанными, самодеятельно-образованными были мои родители и даже бабушка, воспринимавшая книгу на слух, ибо была безграмотная. О себе она говорила — тоном вполне скромным — так:
— Не читаю я, а слушаю, — я наслушанная, вот кто я! Ну, и не совсем потому дура!
Году в пятнадцатом Анна Анемнодистовна открыла свою книжную торговлю в передвижных шкафах, если так можно выразиться: сегодня ее два шкафа о шести полках подле Балтийского вокзала, спустя неделю — по соседству у вокзала Варшавского, немного времени пройдет, и снова шкафы на старом место — у входа в сквер напротив Балтийского вокзала.
— Пассажира ловлю, он всегда книгу купит, с ним надо только умело поговорить, а нужна ему дребедень в дорогу, такую больше и держу, подержанную, само собою, по с виду чистенькую, идет опа за новую, да еще со скидкой процентов в сорок, а то и вся половина цены. А дурак — оп скидку любит, такая у пего денежная религия в наследство богом дадена! Кроме того, пассажир любит разноцветную обложку, формат малый, чтобы и толстота была, само собою, и чтобы в карман влезала...
— И ничего, жить можно? — спросил я.
— Книга, голубь мой сизый, человека не подведет, она товар святой, — серьезно ответила Анна Анемподистовна. — Книга может медленно идти, она может не всякая идти там, где мне хочется, — книга сама места выбирает, но она всегда человека прокормит. А мне что нужно? Мне кусок хлеба нужен. Сахару кусочек к чаю. Пачка папирос на день. Ну, иногда наливочка, само собою!
И смотрит на графин, на солидную рюмку слева от своей тарелки, на соленые грузди и судке.
Много лет спустя особу эту с улыбкой вспоминал в беседах со мною Федор Григорьевич Шилов — серьезный знаток книги. Нс раз и не двадцать «аншеф-баба», по его титулованию, выполняла и его книжные поручения, путешествуя по селам и городам соседних с Ленинградской областей. По отзыву Федора Григорьевича, боевая аншеф-баба дело свое знала, была незаменима по добыче ходкой в мещанской среде книги, за прибытками для кармана своего особенно лихо не гналась, по, не забывая себя, раньше всего помнила нужду пославшего ее.
— Это любопытно, что вы ее знали и даже помните, — говорил мне Федор Григорьевич Шилов. — Кто сегодня ее помнит? Остаются имена, а такие, как Анна Анемподистовна, забываются. Надо бы особый список составлять всех рядовых и унтер-офицеров продажи книжной и в этот список по алфавиту заносить...
Вот я и начал этот список.
Недели за две до Нового года
Это была счастливейшая пора в дни моего детства и отрочества, юности даже: подписка на журналы, а их было... Очень много было журналов — и детских, и ученических, и просто для учащейся молодежи. А что, если я начну считать — читатель не обидится, не соскучится, по-нехорошему вздыхать не примется?
Самым главным, журналом-генералом, что ли, был двухнедельный очень плохой, очень скучный журнал издательства Вольфа — «Задушевное слово»: он издавался для двух возрастов — младшего и старшего. Самый скучный комплект за любой год — для возраста старшего. Самый интересный порою — для малышей, там печатался знаменитый Хвольсон, а кто такой, в сущности, этот Хвольсон, того даже и любивший «Мурзилок» ие знает, да и тогда не знал. Знал лесных человечков «мурзилок», а кто их придумал, кто сочинил — редко кто знал. Прошу простить и меня: и я не знал имени автора, а может быть, не знал потому, что не было в его фамилии неких кулис, какого-то подтекста... Фамилия, пригодная для издателя, для доктора наук и того доктора, который навещает больных, для аптекаря и продавца, но чтобы такую фамилию писателю... И не запоминался, и не запомнился, а Мурзилки до сих пор улыбку и вздох вызывают...
Засим идут «Путеводный огонек», «Тропинка», «Родник», «Золотое детство», «Галчонок» (наиболее живой, с удовольствием перечитываемый журнал издания «Сатирикон»), «Нашим детям», с 1911 года начавший выходить «Ученик» (редактором-издателем его был известный педагог Василий Григорьевич Янчевецкий, ставший позднее не менее известным историческим романистом В. Яном), «Светлячок», «Жаворонок» (отменно пошлый, дурного вкуса и тона журнал). Наверное, и половины журналов я не назвал — их было много, всего в Москве и Петербурге журналов для детей выходило более шестидесяти названий.
Меня гипнотизировали рекламные плакаты «Нивы», «Вокруг света», «Природа и люди».
«Вокруг света» издавал И. Д. Сытин — издатель, оставивший по себе светлую, благодарную память. Оп давал к своему журналу в качестве приложения собрания сочинений Льва Толстого, Виктора Гюго (называю наиболее капитальное «приложение»).
Издатель журнала «Природа и люди» Сойкин насыщал воображение читателей моего поколения отменно щедро: его журнал давал сочинения Конан-Дойля, Дюма (в течение двух-трех лет Дюма давался сериями далеко не весь, но приблизительно полный), Фенимора Купера, Диккенса, Стивенсона, капитана Мариэтта — автора морских приключенческих романов.
Ну, а о «Ниве» и говорить нечего — не было, наверное, такого уголка в России, где не выписывали бы «Ниву», с нетерпением ожидая каждого номера — не самого журнала (он был скучен и сер обстоятельно и даже очень почти всегда), а приложения, а в числе приложений — такие имена: Мельников-Печерский, Достоевский, Лесков, Глеб Успенский, Короленко, Мамин-Сибиряк, Ростан, Бунин, Куприн, Фет, Майков, Мольер, Гамсун, Ибсен, Гауптман, Гаршин, Леонид Андреев...