Обвинить Шверина фон Крозига в «слабоумии», или «безрассудстве», или в «раболепии» будет сверхупрощением, точно так же, как и называть его «подхалимом», «простофилей» или «недоразвитым». Не могут подвергаться сомнению его способности как государственного служащего или специалиста в сфере финансов. Послевоенные книги Шверина фон Крозига также показывают, что такая оценка его личности несостоятельна. Проблема лежит в совершенно другом измерении. Перебирая за и против поведения Шверина фон Крозига при национал-социализме, немедленно замечаешь резкий контраст между его публичным и приватным моральным кодексом. В определенных отношениях Дёниц и Йодль — параллельные явления, но они больше принадлежат к категории приходившего в упадок феномена тотальной войны. Нигде это моральное противопоставление так не бросается в глаза, как в случае Шверина фон Крозига. В частной жизни он был самим собой, открытым, щедрым, безупречным. В общественной жизни он не только терпел, но и принимал участие в незаконных действиях режима. Эти двойные стандарты имеют двойную причину: это и обожествление нации как абсолютная идея, это также преувеличенное чувство долга и гиперболизированное понятие верности. Все, что было во благо нации, — законно или нет — было оправданно. Идея общности нации была настолько исключительной, что отвергала все нормы и кодексы ценностей. Поскольку Гитлер вел нацию от поражения к признанию, успехам и победам, постольку он был приемлем (для немцев), а его действия терпимы. Когда раскол между традиционным кодексом морали и кодексом государства стал слишком велик, возникающие угрызения совести смягчались усмирением и ослаблением тех мер, которые считались уж слишком экстремальными. Преувеличенное чувство долга запрещало Шверину фон Крозигу уход с поста, который становился все более тяжелым.
Шверин фон Крозиг не ставил знак равенства между Гитлером и Германией, как это делали Дёниц и Йодль. Наследник древнего рода, он не ставил выскочку Гитлера на один уровень с рейхом, который имел свои корни в весьма отличавшихся от партийных традициях. Демагог, вознесенный историей, должен был сыграть свою роль (как и Шверин фон Крозиг играл свою роль в отведенном ему месте), но, если он проваливался, он должен был исчезнуть.
Различия и сходства между Дёницем и Йодлем, с одной стороны, и Шверином фон Крозигом — с другой становятся более понятными, если сделать сравнение с поведением Альберта Шпеера. В 1944 г. после периода болезни и поняв неизбежность разгрома, Шпеер уже не мог больше согласовывать свои понятия верности Гитлеру и верности нации, к тому же он их не приравнивал друг к другу. Однако в последний месяц войны Шпеер не смог разорвать свои связи с Гитлером, и результатом этого было его противоречивое поведение.
Сравнение получается еще более близким, если сопоставить реакцию этих людей на события 20 июля 1944 г. Хотя ни Шпеер, ни Шверин фон Крозиг не подвергали сомнению право фюрера на управление страной, оба сомневались, нужно ли его дальнейшее присутствие.
Дёниц и Йодль безоговорочно осудили эту попытку переворота — и заговорщики считали их врагами. Шверин фон Крозиг тоже был оппонентом, хотя многие из участников заговора были его личными друзьями — фон Хассель, посол, Йоханнес Попиц, министр финансов Пруссии, Фриц фон дер Шуленбург, граф Петер Йорк, граф Гельдорф, генерал Штюльпнагель, генерал Вагнер, полковник граф Штауффенберг и фельдмаршал фон Вицлебен. Он поддерживал дружеские отношения с Гард ел ером и был связан с Ульрихом Вильгельмом графом Шверином фон Шванфельдом и Куртом Плеттенбергом. Тем не менее, несмотря на просьбы их родных и близких, он отказался переговорить с Гитлером в пользу своего кузена Шверина Шванфельда, или Шуленбурга, или Петера Йорка. Однако Шверин фон Крозиг обратился с письмом к Кальтенбруннеру, а потом в Народный трибунал с просьбой освободить из-под ареста шурина, Фридриха Карла фон Цицевица, поскольку был убежден, что степень его участия была ограничена тем, что он знал планы Гарделера. 19 сентября 1944 г. Шверин фон Крозиг попросил Ламмерса довести вопрос ареста фон Цицевица до Гитлера, либо устно, либо показав ему следующее письмо: «Поскольку дело касается близкого родственника, я считаю своим долгом проинформировать Вас об этом факте и предоставить на Ваше усмотрение, оставите ли Вы меня министром в кабинете. Уверяю Вас, что мой шурин никогда не обсуждал со мной планы Гарделера. Хайль, мой фюрер! Верный Вам». Министр финансов остался на своем посту, и его обязанностью стала конфискация имущества заговорщиков. И снова он попытался смягчить лишения и облегчить участь близких.
Шпеер тоже осуждал эту попытку переворота — а потом сам занялся составлением подобных планов. Смыслом его деятельности была глубоко укоренившаяся преданность Гитлеру. Когда Шпеер понял, что тиран становится катастрофой для своего народа, он решил оказать услугу и Германии, и самому Гитлеру. Возможно, Шпеер не мог заставить себя уничтожить свое представление о Гитлере, однако в силу своей технической квалификации и он, и Шверин фон Крозиг без ведома обоих расценивались участниками заговора как потенциальные союзники.
Реакция Шверина фон Крозига была в действительности поразительно логичной. Его отношение к войне, например, показывает похожую логику. Он пытался предупредить Гитлера об опасности мировой войны, особенно в то время, когда она казалась ему невыгодной. 13 августа 1939 г., после официального визита в Италию, Шверин фон Крозиг написал фон Риббентропу (о котором у него не было никакого мнения), что Гитлер ошибается в своих взглядах на политику Британии и что Британия и Франция вступят в войну, если Германия вторгнется в Польшу. Однако, когда война стала фактом и у Шверина фон Крозига не было иного выбора, как принять ее, он попытался предотвратить ее расширение. Например, 6 ноября 1939 г. он пишет длинное письмо Герингу, «номеру 2» в Германии, указывая на слабости в экономике рейха, которая еще даже не восстановилась от последствий Первой мировой войны. Шверин фон Крозиг предупреждал против каких-либо действий в отношении нейтральных стран и против войны на Западе. Даже в то время он не верил, что Германия может победить в большой войне: «Если Англия не победит в войне, она проиграла ее. А если мы не проиграем войну, мы ее выиграли». Несколько лет спустя такая точка зрения побуждала многих людей (и среди них Дёница) к продолжению войны, которая в военном отношении уже давно была проиграна. Шверин фон Крозиг также понимал, что нападение на Запад будет означать, что «мы окончательно повернулись спиной к мирному урегулированию», а в то время он очень боялся излишней зависимости от Италии и России; то, что Гитлер затеет войну на двух фронтах, никогда не приходило ему в голову.
Тем не менее факт, что германская пресса приуменьшила значение заключения русско-японского пакта, просто сообщив о нем немногословно на какой-то непримечательной странице, пролил новый свет на раннюю ремарку Геринга, что отношение Германии к России должно измениться, поскольку существование этого большевистского государства не способствует реконструкции Европы. Шверин фон Крозиг до настоящего времени считал, что заявление Геринга подразумевает то, что «в проведении политики фюрера мы должны быть готовы ко всем неожиданностям и принять все меры предосторожности, чтобы облегчить любые возможные перемены в России, будь то в личностях или в политических взглядах в правящих кругах в этой стране». В письме Герингу 19 апреля 1941 г. он перечислил целый ряд фактов, говорящих не в пользу войны с Россией, первым из которых была продовольственная ситуация; в противоположность мнению большинства Шверин фон Крозиг считал, что она скорее ухудшится, чем улучшится. Нельзя допустить, чтобы нынешние соглашения о поставках, отмечал он, оказались под угрозой из-за последующих разрушений и транспортного хаоса. Шверин фон Крозиг напомнил Герингу о его ремарке по поводу начала войны, что поддержание народного духа и воли к сопротивлению станет одной из самых трудных проблем. Не станет ли перспектива войны на два фронта, задавался он вопросом, вместе с совершенной неопределенностью в отношении конца войны слишком суровым испытанием для больших групп населения? Более того, Германии придется пережить такой поворот событий, которого враг, несмотря на все его хитрости и уловки, не сумел достичь, а именно привлечь Россию на свою сторону. «Это стало бы „чудом на Марне“, на которое они все еще надеются, не зная, когда точно оно может случиться. Неужели мы должны сделать им такой подарок?» Нападение на Россию пробудило бы надежды всех тех на оккупированных территориях, кто все еще желает германского поражения; последует волна саботажа. В конце Шверин фон Крозиг спрашивает: «Если за период в два года Германия совершает колебания от жестокой враждебности через этап дружбы, о которой громко трубят, назад к враждебности, ведущей к вооруженному конфликту, неужели вы думаете, что она сохранит доверие, столь для нее важное, если она собирается стать правящей силой в Европе и ведущей мировой державой в послевоенном мире? Не думаете ли вы, что вторая полная перемена фронта полностью лишит нашу внешнюю политику какой-либо основы для нынешней политики оси, которая должна быть основана на доверии?»
Существование большевистской России и национал-социалистической Германии для Шверина фон Крозига не подразумевало опасности, обязательно порождающей вооруженный конфликт. Он обращал внимание на традиционные англо-русские разногласия и был того мнения, что мировые революционные тенденции будут «постепенно затихать в пользу социализма, который будет перенаправлен на русские внутренние потребности». Шверин фон Крозиг даже добавил биологический аргумент, столь дорогой национал-социализму, задаваясь вопросом, а в состоянии ли немцы реально колонизировать завоеванные территории. Темпы роста германского населения недостаточны, заявлял он, в то время как сила славян зиждется на их плодовитости и готовности к перемещению. Поэтому славяне неизбежно в конце концов одержат победу.
Шверин фон Крозиг не верил, что Россия станет нарушать свои обязательства по договору, и действительно, русские выполняли их до самого последнего дня перед началом войны. Поэтому он не видел ни необходимости, ни повода для войны с Востоком и считал, что куда лучшие перспективы открывались бы ударом «по той позиции, которую Англия все еще удерживает, но где она наиболее уязвима, — Суэцкому каналу. Это позволит нам занять доминирующее положение в отношении Африки и Малой Азии». Это положило бы конец всякому ослаблению со стороны Италии, а Турция также «вряд ли смогла бы ускользнуть из гигантский клещей»; если воздушную и подводную войну против Англии усилить, «то недалеко может быть то время, когда Англия станет слабой, а Америка вряд ли решится на самоубийство, объявив войну как Японии, так и Германии. Однако в тот момент, когда заговорят пушки между Россией и Германией, такая возможность будет утрачена навсегда».
Шверин фон Крозиг не знал, что решение уже было принято. Хотя он и являлся членом их кабинета, нацисты не сообщали ему о своих планах; он представлял для них ценность только как полезный инструмент. Однако, когда война на Востоке началась, он снова склонился перед неизбежным и всеми силами помогал германской победе. В конечном счете Шверин фон Крозиг даже приветствовал эксплуатацию захваченных территорий как «облегчение с финансовой и экономической точек зрения». С другой стороны, как уже отмечалось, он противодействовал политике ограбления Востока, призывая к достойному обращению с восточными рабочими, и даже ссылался на упорство и выносливость русского народа в терминах восхищения, которое, прозвучав из уст министра рейха в декабре 1943 г., многих заставило удивиться. Шверин фон Крозиг хотел, чтобы Германия пришла на Восток как освободитель, а не как завоеватель. Он призывал к уничтожению всей машины большевизма, восстановлению частной собственности и процерковной политике.
Когда, наконец, звезда «политического игрока» (так в узком кругу называл Шверина фон Крозига Гитлер) начала тускнеть и он, казалось, склонялся единственно к тому, что Германия будет разрушена, Шверин фон Крозиг оказался заодно со Шпеером в своих усилиях «как можно быстрее и с минимумом жертв и разрушений приблизить неизбежный конец». В качестве министра вооружений и военного производства Шпеер обычно собирал регулярные совещания с постоянными представителями различных министерств, а ряд министров приезжали на совещание в дом Шпеера зимой 1944/1945 г. с интервалами в три-четыре недели. Кроме Шверина фон Крозига здесь бывали Дорпмюллер (министр путей сообщения), Бакке (министр продовольствия и сельского хозяйства) и, реже, Франц Зельдте (министр труда). Борман услышал об этих сборищах и сообщил Гитлеру, который, как говорят, запретил эти «вечеринки пораженческого круга».
Министры, однако, дали знать, что хотя он может их уволить, но не может запретить им встречаться и беседовать друг с другом. Больше ничего не было сказано.
Как уже описывалось, в последние месяцы Шверин фон Крозиг инициировал оживленную переписку в надежде облегчить путем переговоров положение Германии. Это он делал, выражаясь словами его адвоката защиты в американском военном трибунале, «ради своей страны в этой смертельной борьбе».
Когда «скромный» отъезд из Берлина министров и высших властей рейха вызвал участившиеся замечания, что крысы бегут с тонущего корабля, Шверин фон Крозиг обратился к Геббельсу, что «объяснение по западному радио могло бы быть благотворным», по этой причине Гитлер запретил любой дальнейший переезд министров и их ближайшего персонала до середины апреля. Однако крупное русское наступление, начавшееся 16 апреля, и неумолимое продвижение передовых частей и соединений русских войск на Берлин скоро дало понять, что в ближайшее время уже не будет возможности для организованной эвакуации на юг. Поэтому в день рождения Гитлера Критцингер, статс-секретарь рейхсканцелярии, осторожно спросил у Бормана, следует ли ожидать новых указаний по этому вопросу. После совещания с Гитлером ответ был следующим: «Никаких изменений». Позднее, вечером того же дня, очевидно когда Гитлер решил направиться на юг сам, Борман вызвал Критцингера, чтобы сказать ему, что власти рейха, которым полагается переезжать в «Южную зону», должны отбыть в течение следующих двух часов, или они уже не прорвутся. Однако, ввиду опасной ситуации, этот приказ не распространяется на министров. Они должны оставаться в Берлине и, если необходимо, перебираться на север страны и улететь на юг Германии уже оттуда. Майор Бюхе из штаба оперативного руководства ОКВ, отвечавший за организацию военного транспорта в ставке фюрера, посоветовал, чтобы они, если возможно, направлялись на Шверин и Ойтин, где все еще имелось радио и воздушное сообщение. Четырехмоторный Fw-200 «Кондор» находился в готовности перевезти фюрера и его ближайшее окружение. Вскоре после этого раздался еще один телефонный звонок от Бормана: «По сообщению Геринга, предполагаемый воздушный перелет министров на юг создает трудности. Им надо отправляться на юг автотранспортом в эту же ночь». Едва были отданы необходимые указания, поступил новый звонок, на этот раз от Хогля, офицера криминальной полиции, в жилище фюрера: «Передвижение по дороге на юг должно быть остановлено, поскольку никакой проезд на юг уже невозможен». Критцингер тут же проинформировал всех, кого это касалось. Только одного адресата он не смог оповестить: Геринг с колонной грузовиков уже выехал из Берлина на юг. Этот отъезд был разрешен лично Гитлером.
Позднее, вечером этого же дня, Штуккарт, постоянный секретарь министерства внутренних дел, сообщил Критцингеру, что советские войска уже достигли Бернау. Не настало ли время перебираться на север? По звонку Бормана было получено необходимое разрешение с условием, что этот отъезд должен быть совершен насколько можно незаметно, а фюрер потом позвонит министрам, чтобы те доложили, когда доберутся до «Южной зоны». Критцингер немедленно передал эту новую инструкцию, сначала по телефону, но потом, ночью, уже в письменном виде. После встречи с Борманом министрам было рекомендовано уезжать. Той же ночью, или уже 21 апреля, на север отбыли следующие лица: Бакке (министр продовольствия и сельского хозяйства), Дорпмюллер (министр путей сообщения), Риббентроп (министр иностранных дел), Розенберг (министр оккупированных восточных территорий), Руст (министр науки, образования и профессионального обучения), Шверин фон Крозиг (министр финансов), Франц Зельдте (министр труда), вместе с рядом гражданских служащих. Точкой встречи было местное государственное учреждение в Ойтине, преимущество которого заключалось в том, что оно находилось недалеко от командного поста Дёница. В «Южной зоне» уже были Функ (министр экономики), Онезорге (министр почты), Ламмерс (глава рейхсканцелярии) и Геринг. Высшее военное и политическое руководство все еще номинально находилось в руках Гитлера и штаба оперативного руководства «Север» ОКВ, но из-за состояния транспорта, находившегося в хаосе, и затрудненной связи разделение штабов и полномочий на Северную и Южную группы сделало иллюзорным централизованное руководство войсками. Голова теперь была отделена от конечностей.
Проблемы, связанные с этим разделением полномочий и штабов, хорошо иллюстрируются незначительным инцидентом. После того как Шверин фон Крозиг с огромным трудом выбрался из Берлина, пробиваясь через колонны беженцев, и, наконец, достиг «Северной зоны», он сразу же был остановлен военным патрулем, а потом капитаном полиции, потому что у него не было пропуска, подписанного фельдмаршалом Бушем. Для организации контроля над постоянным просачиванием беженцев в «Северную зону» и для того, чтобы убедиться, что она готова к обороне, Буш издавал суровые приказы, чтобы ни одно лицо без разрешения не было впущено в зону; капитан, который задержал Шверина фон Крозига, уже получил одно предупреждение за то, что пропустил другого министра, Руста. Лишь с огромными трудностями Шверин фон Крозиг добрался до местного государственного учреждения в Ойтине под охраной и уже оттуда позвонил фельдмаршалу Бушу.
А тем временем утром 21 апреля Критцингер сообщил Борману, что переезд завершен и что сам он отбывает в 17:00. На вопрос Критцингера, как долго они намереваются оставаться в Берлине, Борман ответил: «Фюрер желает продолжать организацию обороны здесь». Когда Критцингер снова доложил Борману с командного поста Дёница, после своего приезда, что начал подготовку к эвакуации на юг Германии, Борман сказал ему, что этого уже не надо делать, потому что «они остаются в Берлине».
Министры, которые перебрались в «Северную зону», временно устроились в Ойтине; они встречались почти каждый день, за исключением Гиммлера, который находился в Любеке, и Риббентропа, который устроился в окрестностях Плёна. Чуть позже в район Фленсбурга прибыли Руст и Розенберг. Единственным министром, который часто ездил повидаться с Дёницем, был Шпеер. Еще одним контактом была беседа между Дёницем и Шверином фон Крозигом, уже описанная ранее. Работать было практически невозможно. Все ожидали конца. Когда правда о «болезни» Геринга просочилась, начались дискуссии о причинах этой катастрофы и проблемах преемственности. Геринг рассматривался как главный виновный за военное положение из-за провала люфтваффе. Политические ошибки свалили на Риббентропа и криминальных типов вроде Эриха Коха и Бормана. Личность Гитлера, истинного преступника, никогда не обсуждалась. Его смерть ожидалась со дня на день. Наиболее вероятным кандидатом на пост преемника считался Гиммлер. Если бы это право было предоставлено ему в завещании Гитлера, никто бы даже не обсуждал законность претензий рейхсфюрера. Даже в отсутствие завещания полагали, что у Гиммлера — наилучшие перспективы; казалось бесполезным ссылаться на параграф 51 Веймарской конституции, который назначал в таком случае преемником главы государства председателя Верховного суда рейха, потому что никто понятия не имел о его местонахождении. Представлялось более уместным срочное принятие юридической нормы, позволяющей передачу власти вооруженным силам. Однако никто не думал о фельдмаршале Кейтеле, который рассматривался всего лишь как креатура Гитлера. С другой стороны, Гиммлер, как начальник германской полиции, министр внутренних дел и командующий резервной армией, «сосредоточил в своих руках огромную фактическую власть». Во избежание конфликтов и недоразумений между правительством рейха и высшими военными властями в «Северной зоне», члены «Северного кабинета» сочли необходимым, чтобы Дёниц и Гиммлер поддерживали между собой постоянный контакт, главным образом чтобы пресечь сепаратистские тенденции. Шверин фон Крозиг отмечал в своем дневнике: «В Гамбурге и Бремене люди уже подумывают о „Северо-Западном Германском рейхе“, возможно, при правлении английского принца; для них рейх равносилен Гекубе».
Хотя при этих обстоятельствах Шверин фон Крозиг и не мог видеть иного решения, он питал серьезнейшие сомнения в отношении Гиммлера как преемника фюрера, поскольку имя рейхсфюрера СС было «справедливо или несправедливо связано с самой мрачной главой, какую, к несчастью, можно было бы найти в современной германской истории». Шверин фон Крозиг считал очень важным, чтобы при вступлении в должность Гиммлер объявил о целом ряде мер, доходящих до «изменения прежней политики и отказе от многого, что было отвратительно для людей как в самой стране, так и за ее границами».