Когда, однако, ему позвонил Майснер, секретарь президента, чтобы сообщить, что президент надеется, что офицер и благородный человек не покинет своего фельдмаршала в сложной обстановке, Шверин фон Крозиг понял, что на кону — его честь аристократа и солдата, и согласился. Можно смеяться, но для Шверина фон Крозига, как и для многих других (почти всех. — Ред.) немцев, Гинденбург, этот старый, убеленный сединами фельдмаршал, был почитаемой личностью, и на него теперь, после ухода с исторической сцены германской монархии, возлагались все надежды. В ретроспективе эта героизация может показаться ошибочной, но тем не менее по этой причине большинство чиновников республиканского режима остались на своих местах, несмотря на то что республиканские перспективы были теперь совсем не ясными. Гинденбург олицетворял собой и традиции, и государство, и службу своему государству. Отношение Шверина фон Крозига к республике было таким же, как и у многих государственных служащих его возрастной группы в ряде министерств, технократов, которые обеспечивали работу государственной машины; он описывает это в следующих словах: «Хотя мы никогда не обсуждали это между собой, мы были едины в своих усилиях служить республике и ее новым министрам с абсолютной лояльностью, чтобы сделать республику независимой внешне и сильной внутренне, освободиться от оков Версальского договора и возродить в ней некоторые лучшие старые прусские традиции. Для нас слово „Пруссия“ обозначало склад ума — неподкупную преданность долгу».

Строгая прусская идея службы в сочетании с просьбой Гинденбурга стали поэтому решающими моментами.

Тем временем Шверин фон Крозиг, не являясь политиком, обнаружил перспективы внепарламентского правительства специалистов, так называемого «независимого кабинета чиновников», скорее привлекательного, чем наоборот. Эта идея была неоднократно озвучена в кругах, близких к Гинденбургу, и нашла фактически широкую поддержку, потому что нестабильная структура парламентской республики и склоки между главными партиями часто приводили к непреодолимым трудностям в управлении страной. Позиция министерства финансов иллюстрирует общую тенденцию. Первоначально, в Веймарской республике, его позиция была очень прочной, хотя никогда не была равноценна той, что имели его коллеги в западных демократиях. От имперской казны министерство унаследовало ответственность за бюджет, таможню и налоги, но не отвечало за жизненно важные проблемы банковской системы, кредита и валюты, которые находились в подчинении министерства экономики — особенно важный пункт в связи с более поздней позицией Шверина фон Крозига при национал-социалистах. Бюджетный декрет рейха от 31 декабря 1922 г. дал министру финансов право вето, хотя оно не предусматривалось согласно веймарской конституции; министр финансов не мог быть забаллотирован большинством кабинета, причем всегда имелось в виду, что рейхсканцлер на его стороне. В нескольких случаях рейхстаг изменял бюджетный декрет, частично чтобы дать парламенту больше прав в решении бюджетных вопросов, частично чтобы позволить министру финансов иметь больше ответственности в отношении департаментов. При Брюнинге наблюдалась тенденция низведения министров до уровня начальников департаментов или, иными словами, технических исполнителей, как при Бисмарке, и эта тенденция становилась все более заметной. Постепенно и даже в еще большей степени после 1933 г. их конституционная и юридическая ответственность перед главой государства и парламентом за подписание законов и указов была уменьшена до ограниченной ответственности за законность и целесообразность присылаемых проектов. Одновременно в течение последней фазы республики становится заметным влияние мощных групп давления.

Трудно сказать, насколько эти изменения функций зависели от отдельных личностей. Как типичный представитель профессионального чиновничества, высококвалифицированный технически, но не политически, Шверин фон Крозиг, несомненно, подсознательно вносил вклад в это «технологическое» развитие, которое закончилось «уменьшением политических проблем для технических административных обязанностей». Он был человеком большого обаяния, лично скромным и несомненным патриотом; всю свою жизнь, однако, он проявлял отсутствие политической проницательности, что ослепляло его, и он не ощущал опасностей, присущих сверхконцентрации власти наверху. Более того, он часто требовал поддержки канцлера, чтобы добиться принятия своих практических требований перед лицом оппозиции других ведомств или рейхстага. Германским национальным идеалом тех лет было мощное государство, стоящее над партийным расколом и индивидуальными экономическими интересами, поддерживающее порядок внутри и излучающее мощь, к тому же ведомое правящей элитой. Шверин фон Крозиг поддерживал этот идеал и ощущал, что сам принадлежит к этой элите.

При фон Папене правительством, прозванным «кабинетом графов и баронов», был принят целый ряд мер для оживления экономики и снижения безработицы. Вооруженный неограниченной властью от Гинденбурга — то, в чем тот отказал Брюнингу, — фон Папен распустил рейхстаг, провел новые выборы 31 июля и ввел запрет на СА и СС. В результате воспламенилась внутренняя ситуация, и дело чуть не дошло до гражданской войны.

В канцлерство фон Папена происходило международное событие, которое могло бы внести большой вклад в стабилизацию, — конференция по репарациям в Лозанне, организованная Брюнингом с 16 июня по 9 июля. Торг был крайне тяжелым, и во время его (словами переводчика Шмидта) Шверин фон Крозиг, который, конечно, был членом германской делегации, бывший «в некотором роде немецкой копией Чемберлена», выдавал цифры с блестящей трезвой объективностью. В конце концов было достигнуто соглашение о выплате 3 миллиардов марок, но Германия не достигла своей другой цели — урегулирования вопроса военной вины. Шверин фон Крозиг показал себя особенно искусным переговорщиком во время дискуссий о способах платежей. С британской помощью ему удалось достичь договоренности, которая во всех практических смыслах означала конец репараций. В своих мемуарах он говорил, что «только из-за Лозанны стоило стать министром».

На выборах в рейхстаг 31 июля 1932 года национал-социалисты завоевали 230 мест, став, таким образом, самой многочисленной партией в парламенте. Демократия отныне утратила контроль не только над правительством, но и над парламентом. В своей книге «Веймарская республика» Альберт Шварц говорит: «Теперь вопрос состоял не в том, будут ли национал-социалисты участвовать в правительстве, а в том, до какой степени они будут терпеть участие других партий в правительстве, которое должно быть сформировано ими». Гитлер сейчас требовал не только поста рейхсканцлера и министра-президента Пруссии, но также посты глав министерств внутренних дел, юстиции, сельского хозяйства, авиации, а также образования. Неудивительно, что переговоры, начатые между национал-социалистами с одной стороны и фон Паленом, а затем генералом фон Шлейхером — с другой, скоро закончились провалом. Только после того, как нацисты потеряли два миллиона голосов на выборах 6 ноября, надежды оживились.

Шверин фон Крозиг, который вошел в кабинет фон Папена с убеждением, что это всего лишь переходный режим, объединился с министром юстиции Гюртнером в вопросе поддержки вступления Гитлера в правительство. Он считал, что «экономическая программа, успех которой является решающим для продолжения работы правительства, может быть осуществлена только сильным правительством; существует также серьезная опасность того, что если они останутся в оппозиции, и будут побуждаемы все возрастающей пропагандой насилия, многие из нацистов, включая молодежь, переметнутся в коммунистический лагерь». Заслушав детальный анализ Шлейхера, опасаясь нацистско-коммунистического альянса и ввиду возрастающей тенденции развития ситуации в сторону экстремизма, если не к гражданской войне, все члены кабинета проголосовали против второго правительства фон Папена.

И канцлером был назначен Шлейхер, а Шверин фон Крозиг сыграл в этом немаловажную роль. Даже сегодня (Шверин фон Крозиг умер в 1977 г. в возрасте 89 лет. — Ред.) он все еще утверждает, что при имевшейся у него в то время информации он не мог поступить иначе. Хотя Шверину фон Крозигу было трудно оказывать слишком большое доверие этой непроницаемой личности, он заявил, что готов с ним работать.

Однако к концу 1932 г. Шлейхер полностью самоизолировался, а к концу января 1933 г. началось какое-то запутанное соперничество в борьбе за власть между политиками и военными, из которого 30 января вышел победителем Гитлер. Как и большинство, Шверин фон Крозиг был убежден, что альтернативы назначению Гитлера нет, при условии, что он сможет сформировать парламентское правительство, и он (Шверин фон Крозиг) отказался участвовать в соперничающем кабинете Папена — Гугенберга. Едва ли хоть одна душа догадывалась о дьявольской натуре национал-социалистического движения, и определенно в том числе и аристократ вроде графа Шверина фон Крозига. Как по происхождению, так и по характеру он был на другом полюсе в сравнении с этим выскочкой, новым канцлером, жаждущим власти, — но разве Брюнинг не говорил, что ему «не хватает даже самого элементарного опыта или инстинкта для партийного политического маневрирования или политической тактики»?

Много было написано о провале германских правых и их готовности к сотрудничеству с Гитлером; критика была уничтожающей. Но когда уже известна суть Гитлера и его режима, такая ошибочная оценка ситуации едва ли представляется всесторонней. Если мы перенесемся в атмосферу тех дней, действия этих людей, похоже, руководствовались почти фатальной неизбежностью. Любое обобщенное суждение, основанное на исследовании индивидуальных случаев, будет недостаточным. Не имеет смысла вести речь о «неспособности смотреть фактам в лицо», «упадке духа консерватизма», наивности или преувеличенном рационализме и принятии их за признаки дегенерации в немецком характере. В любом случае необходимо делать различия между общим европейским феноменом, специфичными политическими традициями, конкретными историческими фактами и частными индивидуальными ситуациями. Однопартийное государство, тенденция к автократии и монополизации власти — это не типично немецкие достижения. Даже гиперболизированный воинствующий национализм не является чисто немецкой спецификой. Произошло сочетание этих общих тенденций в конкретной германской ситуации — последствия проигранной войны и хаос в экономике, — все это породило такое тяжелое положение, что в широких кругах считали эту диктатуру временной — и вряд ли кто-то думал о ней иначе чем о временной, — рассматривая ее как необходимое зло.

Все это не отменяет того факта, что провал произошел. Тем не менее во всем мире найдется мало людей с таким блеском политической проницательности, затребованной сложившейся ситуацией. Также надо помнить, что Гинденбург считался воплощением государства — и не только в глазах рейхсвера. И государство Гинденбурга обрело национал-социалистическое правительство.

Как все мы знаем, в ранние дни Гитлер очень умно разыгрывал свои карты; он грубо льстил генералам; он устроил потсдамскую комедию; на первых заседаниях кабинета он появлялся, внешне весьма отличный от своего обычного образа. Шверин фон Крозиг отмечал: «Он уже не представлялся буйным демагогом, доводившим массы до неистовства; это был спокойный, вежливый переговорщик; он был знаком с обсуждаемым предметом и с помощью своей экстраординарной памяти легко мог уловить суть проблемы; он мог подвести заключение в долгой дискуссии и был способен представить в новом свете вопрос, который оспаривали под всеми углами».

Шверин фон Крозиг поставил условие, что будет сотрудничать только тогда, когда ему дадут возможность продолжать его практическую работу без помех, и перед тем, как новый кабинет 30 января 1933 г. был приведен к присяге, он повторил это требование вице-канцлеру фон Папену. Фон Папен повел Шверина фон Крозига прямо к Гитлеру, с которым он встретился в первый раз. Шверин фон Крозиг предъявил новому канцлеру свои условия: надежный баланс платежей, никаких валютных манипуляций, принятие налоговых сертификатов. Гитлер согласился с последним пунктом в принципе, хотя заявил, что может пожелать совершить изменения формы. Он ничего не сказал о первых двух пунктах — церемония присяги оборвала эту беседу.

Во время их первой беседы по бюджетным вопросам Гитлер выглядел несколько смущенным. Он постоянно обращался к Шверину фон Крозигу, как «господину рейхс-министру» (официальный титул, который он постоянно употреблял). Возможно, тем самым Гитлер желал подчеркнуть дистанцию, которая их разделяла; а может быть, это было выражением определенного уважения к технической компетенции своего министра финансов — он, например, уважал Дёница и всегда обращался к нему «господин гросс-адмирал». Однако в основном Гитлер ненавидел рутинные правительственные дела в целом и финансовые вопросы в частности. В его глазах министр финансов существовал только для того, чтобы обеспечить его ресурсами для выполнения его планов. Поэтому он низвел его до статуса «казначея рейха» (презрительная кличка, данная Гиммлером) и рассматривал Шверина фон Крозига как чистого исполнителя. Веймарская республика подавала признаки, что технократы на подъеме, но при национал-социализме произошло общее понижение до чисто технической специализации, что, в свою очередь, порождало сужение кругозора. Результатами стало общее отсутствие проницательности и снижение воли или способности командовать. Это было мелкое, почти неуловимое явление, подействовавшее на все важные органы власти.

В том, что касалось действительной работы министерства финансов, то меры, начатые правительством фон Папена, продолжались. Они были равносильны отказу от политики дефляции; инвестиции были основным приоритетом, особенно в области транспорта; помимо некоторых незначительных уступок, был продолжен рост налогов, введенный при Брюнинге. Для стимулирования экономики были увеличены прямые государственные затраты, дополнительные инвестиции финансировались увеличением плавающего долга и использованием механизма «создания рабочих кредитов». Это были трехмесячные кредиты, продлеваемые до пяти лет и поддерживаемые переучетом векселей Рейхсбанка. Все эти меры были до определенной степени инициированы предыдущими правительствами, но в 1933–1934 гг. они давали заметное сокращение безработицы и тем самым поднимали престиж Гитлера. Действительно, до 1935 г. нацистская финансовая политика хорошо соответствовала ситуации. Однако, когда в 1936 г. занятость была достигнута, возросший дефицит бюджета породил инфляционный эффект. А затем вместо того, чтобы бороться с этой тенденцией, дефицитные затраты продолжались, а повышение налогов, предпринимаемое министром финансов, было совершенно недостаточным для того, чтобы справиться с ситуацией.

Хуже всего обстояли дела с внешней торговлей Германии, которая наталкивалась на зарубежные экспортные барьеры, что приводило к катастрофической нехватке иностранной валюты, причем ситуация усложнялась значительными выплатами по возврату кредитов и процентов по ним. Приобретение важных сырьевых материалов и продовольствия стало делом чрезвычайно трудным. Чтобы справиться с проблемой, доктор Шахт, ставший президентом Рейхсбанка в марте 1933 г., запустил в действие оригинальную систему двусторонних бартерных соглашений, которая позднее в извращенной форме применялась для эксплуатации оккупированных территорий. Кроме того, была внедрена политика контроля цен и зарплат, регулировавшая симптомы, но не затрагивавшая коренных причин заболевания. А они лежали главным образом в продолжающемся росте расходов на вооружение. За период с 1934 г. по 31 августа 1939 г. эта сумма составила около 60 миллиардов марок, то есть почти 40 % всех государственных расходов.

Какую роль играл во всем этом рейхсминистр финансов и до какой степени его можно обвинить в сознательной поддержке гитлеровского агрессивного экспансионизма? Как уже упоминалось, он не имел полномочий в вопросах банковского дела, кредитования или валютной политики, а был ограничен бюджетом, таможней и налогами. Его основная деятельность почти не выходила за пределы подготовки бюджета, обеспечения адекватности денежных поступлений и проверки предложений различных органов по расходам. Эта контрольная мера со стороны министра финансов приводила к серьезным спорам даже в дни Веймарской республики; в те времена, правда, он мог рассчитывать на поддержку парламента, или канцлера, или их обоих; в гитлеровском же тоталитарном государстве не было ни того ни другого. Новым фактором стало решение кабинета в апреле 1934 г. о предоставлении вермахту привилегированного положения, в котором он не был обязан представлять свой бюджет по отдельным статьям. Вермахт просто требовал общую сумму, и она обговаривалась в начале бюджетного года между начальником ОКВ, президентом Рейхсбанка и министром финансов. Помимо этого, по секретным законам рейха об обороне от 21 мая 1935 г. и 4 сентября 1938 г., военные расходы были отданы под контроль экономических полномочных представителей, первоначально Шахта, а затем Функа. Во всем этом Шверин фон Крозиг играл только пассивную, подчиненную роль; он был техническим исполнителем, не имевшим своего слова при принятии важных решений.

Но вот вопрос: разве не должен был его ошеломить просто размер требуемых сумм и разве не должно было это натолкнуть его на подозрения о военных приготовлениях? На процессе на Вильгельмштрассе адвокат защиты Шверина фон Крозига утверждал, что расходование 60 миллиардов марок (эквивалент 25 миллиардов долларов) за шестилетний период по программе перевооружения, начавшейся практически с нуля, не свидетельствует само по себе о приготовлениях к агрессивной войне, если сделать сравнение с сегодняшними ежегодными затратами на вооружение в других государствах. Этот аргумент нельзя отвергнуть так сразу. Однако несомненно то, что Шверин фон Крозиг приветствовал перевооружение; и он никогда не делал из этого секрета. Восстановление обязательной военной службы по призыву (а он был одним из подписавших соответствующий закон) он рассматривал как «раскрепощение», потому что оно заканчивало период «черного бюджета» на секретное перевооружение.

Относясь к сторонникам идеи сильного государства, Шверин фон Крозиг был целиком за пересмотр Версальского договора 1919 г.; перевооружение ему представлялось гарантией необходимого укрепления позиций рейха во внешней политике. Секретный меморандум штаба ВМС 1937 г. перечисляет его среди тех, чьи услуги в борьбе против «мирного договора» заслуживают упоминания. Тем не менее Шверин фон Крозиг никогда не представлял себе ничего иного, кроме мирного урегулирования. В своих мемуарах он говорит, что верил, что «партия, стремящаяся к систематическому росту германского народа, к ведению демократической политики, нацеленной на то, чтобы оставить после себя здоровый народ, должна противостоять любой агрессивной политике». Даже когда осенью 1936 г. Гитлер разослал секретный меморандум соответствующим министрам, заявляя, что Германия должна вооружаться для решающей борьбы против большевистской России, Шверин фон Крозиг прочел это как документ, относящийся к области военной безопасности. Если у него и были какие-то сомнения, то они были развеяны заявлением Гитлера постоянному секретарю министерства финансов Рейнхардту. Фюрер пообещал «длительный мирный период, завершение перевооружения в течение года и восстановление прерогатив министра финансов в отношении вермахта». Сегодня мы знаем, с каким циничным пренебрежением Гитлер относился к истине, но в то время министр вряд ли мог так быстро сообразить, что его канцлер — бессовестный лжец. Шверин фон Крозиг определенно не верил, что Гитлер нацелен на агрессивную войну; сомнения у него возникли лишь тогда, когда было уже поздно. Не видя (или не желая видеть) истинных истоков политики Третьего рейха, Шверин фон Крозиг принимал мирные заверения, с которыми Гитлер так свободно обращался, за чистую монету.