— Нет! Нет! — Лена рвется на привязи, не сводя глаз с лезвия. Похоже, она уже не понимает, что происходит или даже не узнает меня. Истерика. С маху влепляю ей пощечину. Еще. Девушка обмякла, заплакала сначала навзрыд, потом тише, всхлипывая, как маленький ребенок. Я перерезаю шнур.

Девушка подбирает ноги, прикрывается руками:

— Не смотри на меня, не смей… Не смей… Пожалуйста…

Отворачиваюсь. И тут — слышу музыку. Магнитофон, оказывается, так и продолжал работать. И сейчас звучит чистая и невыразимо грустная мелодия из «Крестного отца».

Я понимаю, почему люди сочувствуют им. И дону Кор-леоне, и его сыну. Они играли в страшные мужские игры… И убивали… Но не унижали. И — не брали заложников. Оставались людьми чести.

Воевали мужчины. Женщины оставались дома. Рожали детей. И — молились.

Бросаю девушке платье.

— Одевайся. Уходим.

— Куда?

— На кудыкину гору.

— Я… Мне… — Она пытается что-то сказать.

— Потом.

Полутрупы в углу начинают шевелиться. Накрепко связываю их веревкой, для верности пристегиваю к батарее заимствованными у «органов» наручниками.

— Гады, гады!.. — Железный прут обрушивается на лица Айболита и его дружка.

Перехватываю девчонку поперек талии и оттаскиваю. Как-никак пленные.

— Пусти! Ты знаешь, что они… Ты знаешь… Девушка рыдает, крепко обхватываю ее за плечи и прижимаю к себе. Тело ее дрожит, Леночка всхлипывает, чуть подвывая, как бездомный щенок…

Нащупываю в кармане коньяк. Как раз и ей, и мне. Девушка делает глоток, еще. Похоже, ей лучше.

— Га-а-дость какая…

— А меня уверили, что нектар. — Делаю три длинных глотка и прячу бутылку.

Для пьянства время еще не пришло. — Пора.