Родился я в сердце Атласа, что спрятался в горных расщелинах, словно прозрачной голубизны таинственный цветок, укрыв там и своих жителей, таких же скрытных и упрямых, наделенных и величайшей добротой, и величайшей жестокостью.
В пору моего детства люди ели корни, клубни, травы и готовы были есть упряжь с мулов. А чтобы иметь возможность ходить в школу, надо было жить не дальше чем в двух километрах от нее. Мой дядя нашел в селении Аль Милиа одну семью, которая согласилась приютить меня. В то время существовало два вида школ: туземная, рассчитанная на двенадцать долгих лет, и колониальная, где учились дети колонизаторов и дочери именитых граждан из местных жителей, — там программу проходили за шесть лет. Наша школа напоминала заведение для пыток. Железная линейка была одним из орудий пыток. Что касается меня, то я был из числа мечтателей и никогда не поспевал следить за уроком. Поэтому удары линейкой мне доставались каждый день, так что к концу года пальцы у меня становились синими и распухали. Из-за этого рука моя оказалась изуродованной. Мы безропотно сносили все и готовы были переписывать в наказание тысячи строчек, но никому из нас не хотелось, чтобы перед лицом товарищей нам спускали штаны. Хотя и такое случалось нередко. Однажды мальчик из моего класса, зная, что наступает его черед, проделал в своем ремне две дырочки и повесил замок, а ключ оставил дома. «Ах, ты надеялся таким образом избежать наказания?» — рассердился учитель, господин Паоли, пытаясь тем временем разорвать кожу ремня. Ему это не удалось, тогда он попросил у другого учителя перочинный нож. Думается, для нашего товарища, как и для всех нас, это был самый унизительный день за все время учения.
Потом началась освободительная война. В первый раз меня арестовали 21 августа 1955 года, арестовали неподалеку от места стычки в северной части Константинской области во время генерального наступления Армии национального освобождения. На грузовике меня доставили в распределительный центр, помещавшийся на базарной площади в Аль Милиа. Увидев меня, какой-то полковник обругал капитана — ведь я был совсем маленький, но все-таки отправил меня вместе с другими пленниками на допрос в жандармерию.
— Когда феллага[31] пришли к вам? — ревел мне в ухо один из жандармов, тыча кулаком в бок.
Другой притворялся ласковым.
— Я добрый, — говорил он. — Расскажи мне все, и я не дам тебя в обиду. А не то оставлю тебя с ним, тогда узнаешь.
В то время на все вопросы люди неизменно отвечали: «Не знаю», и я поступил так же, как все, повторяя одно и то же.
Тогда разъяренный жандарм решил показать мне человека, которого пытали, и теперь еще, когда я вспоминаю о нем, мне снятся кошмары.
Потом меня снова стали допрашивать. В это время явилась делегация каидов, которые пришли искать защиты у властей. Бригадир заметил, что я внимательно слушаю их разговор.
— Я тебе покажу, — сказал он. — Я сам тобой займусь, змееныш. — И, призывая других в свидетели, продолжал: — Поглядите на него, он подслушивает, чтобы обо всем рассказать мятежникам. Впрочем, там, где он живет, они чувствуют себя как дома.
— Откуда он? — спросил один из каидов.
— Из ущелья Бени Харун, — ответил бригадир.
— Так, стало быть, и в Бени Харуне тоже феллага? — воскликнул каид. — Они и в Колло, и в Аин-Кешре…
Избавившись от посетителей, жандармы вновь принялись за работу. Они положили обрывки газет на голову одного из моих двоюродных братьев и подожгли их. Запахло паленым, послышались истошные крики. Тут появилась дочь жандарма с тонкими усиками и подошла ко мне. Мы встречались с ней в классе, она приходила к нам в школу вместе с дочерью учителя, когда ее учительница отсутствовала.
— Эти феллага проникают везде, — сказала она. — Представь себе, что иногда я сидела с ним рядом за партой.
И она плюнула мне в лицо.
— Ступай отсюда, — приказал ей отец.
Одному нашему родственнику удалось вызволить нас из жандармерии, он поручился за нас администратору. О нашем аресте ему стало известно от людей, которые видели, как нас везли на грузовике. Услышав по телефону слова «Освободите их», я не мог сдержать улыбку. Жандарм дорого заставил меня поплатиться за эту улыбку.
Первые бойцы Армии национального освобождения появились у нас 25 декабря 1954 года и с тех пор не покидали нашего дома. Это было на заре моей юности. Я прожил вместе с ними до 1956 года, когда сам вступил в ряды АНО. К концу 1957 года меня решили отправить в Тунис, чтобы я мог продолжать там свое учение. И началась великая эпопея. Меня зачислили в роту Тахера. Мы продвигались довольно быстро и до самого Бушегуфа не встречали особых препятствий, если не считать знаменитой конницы Конде Сманду, которая следовала за нами по пятам, и плотины в Зердазе, которую враги открыли, чтобы потопить нас. А потом начался сущий ад. В первый день мы укрылись в лесу неподалеку от деревни, чтобы дождаться ночи. Мы хотели перейти пограничную линию Мориса и, сделав последний бросок, очутиться по другую сторону no man’s land[32]. На рассвете мы увидели крестьянина в лохмотьях, лицо его заросло бородой, а сам он был покрыт копотью. Нашим командирам он сказал, что добывает себе пропитание, обжигая уголь. Мы поверили ему и попросили принести нам лепешку. Он пообещал, но сказал, что сможет это сделать только на следующий день.
— Если солдаты увидят меня в такой час да еще заметят, что я спускаюсь и снова поднимаюсь в горы, они заподозрят неладное, — сказал он.