Все оказалось просто: достаточно было произнести слова «молоко», «хлеб», «яйца», «сало», как добрая хозяйка уже несла продукты. Выпив несколько сырых яиц и поев сала с хлебом, мы как ни в чем не бывало выходили из хаты и догоняли своих.

Мы начали понимать, что в партизанской жизни самое тяжелое не бой, а состояние постоянной напряженности. Порой пара сухих портянок не менее важна, чем автомат.

Постепенно мы привыкли и к другому партизанскому правилу — вести постоянную разведку. У разведчиков были самые сильные лошади. Разведку можно проводить различными способами, но партизаны больше всего доверяли своим собственным глазам. Нередко делали так: по центральной улице села во весь опор проносилась горстка партизан, и по силе огня, если их обстреливали, устанавливалось наличие противника и его численность.

Однажды Душан пообещал захватить для нас венгерского солдата, но обещания своего так и не выполнил, потому что в том районе не оказалось венгерских частей. Правда, иногда местные жители рассказывали нам о том, что венгерские солдаты при одном только упоминании о партизанах куда-то исчезали.

Мои товарищи очень быстро сдружились с русскими. Разговаривать друг с другом они могли уже без переводчиков.

Четверо венгерских парней, а какие они все разные! Пишта Ковач удивлял всех своей манерой говорить быстро-быстро. Он и по-русски говорил лучше всех. Правда, в самом начале рейда он отличался некоторой забывчивостью и легкомыслием. Бывало, оставит автомат на какой-нибудь повозке и забудет, где именно. Начинается стрельба, а Пишта ищет свой автомат.

Йошка Фазекаш отличался скромностью, вел себя всегда примерно и, несмотря на слабое здоровье, никак не хотел садиться в повозку, хотя и очень страдал от долгой ходьбы пешком. В кровь разотрет, бывало, ноги, а все идет и идет.

Фери Домонкаш отличался упрямством и потому часто вступал в споры с другими.

Пишта Декан считался очень дисциплинированным бойцом, но у него была одна слабость — курение. Стоило ему только не покурить, как он начинал нервничать. Я сразу же догадывалась, что у него нет табака, но он никогда ни у кого не просил его. Иногда я набиралась смелости и, подойдя к курящим партизанам, говорила:

— Дайте немного махорки!

Мне отсыпали табачку, более того, иногда давали и куда большую ценность — кусок газеты. Я неумело крутила козью ножку. Сама я не курила, но нужно было хотя бы сделать вид. Самым страшным для меня было прикуривание: иногда с первой же затяжки на меня нападал кашель.

Было приятно замечать, что партизаны с каждым днем все лучше и лучше относятся к нам. Партизан можно было понять, ведь Венгрия воевала против Советского Союза, а тут четверо венгров, и совсем не такие, как все…

Меня, поскольку я разговаривала по-русски так, словно это был мой родной язык, партизаны с первого же дня приняли как свою. Я сразу же познакомилась с несколькими партизанками. В отряде их насчитывалось человек двадцать. И всем известно, что, где есть женщины, там любят поговорить, поэтому очень скоро я знала почти все о своих товарищах по отряду.

Женщины работали в отряде врачами и медсестрами. Они лечили раненых и лежачих больных — позже у нас и такие появились.

Главным врачом отряда была высокая стройная женщина лет тридцати — тридцати пяти, которая ходила с автоматом и санитарной сумкой на плече. Чаще всего ее сопровождали две медсестры.

Несколько раз я разговаривала с ней о будущей мирной жизни. Врач много расспрашивала меня о Венгрии, о том, что за люди там живут, о чем они думают. Правда, я мало что могла ей рассказать, ведь я так давно уехала из дому, и, чтобы мне было что ответить врачу, я обо всем расспрашивала Пишту Декана. К своему удивлению, я поняла, что наш главврач больше знает о Венгрии, о Венгерской Советской Республике 1919 года, о венгерских интернационалистах, о Матэ Залке, чем я.

Некоторые женщины-партизанки работали в штабе радистками.

Меня тоже направили в отряд как радистку, но с особым заданием. Я имела свою рацию, свой шифр, но связь поддерживала не с Киевом, где находился партизанский штаб, а с загранбюро нашей партии.

Я полагаю, что мое задание рассматривали как опытное, да и рация у меня была тоже опытной и, к сожалению, не подходила для работы в полевых условиях. В городе она действовала прекрасно, но в степи или в лесу, в дождь или снег она часто отказывала, а потом и совсем сломалась. Тогда мне приходилось связываться с Центром по отрядной рации.

В радиогруппе отряда была железная дисциплина. Дом, где располагались радистки, тщательно охранялся. Ни один посторонний человек не мог войти в него во время радиосеанса, более того, свободные радистки не могли войти в помещение, откуда велась передача. Я дружила с радистками, и они часто пускали меня к рации поработать.