В апреле 1943 года в лагере номер 27 появилась очень скромная венгерка с тихой речью и улыбкой на лице. Это была доцент МГУ, преподавательница истории в Международной партшколе Эржебет Андич. Она поговорила с каждым из нас в отдельности, не скрывая того, что подбирает слушателей для первой венгерской антифашистской школы.
Собственно говоря, этот набор начался значительно раньше: члены заграничного Бюро ЦК партии еще до этого побывали в самых отдаленных лагерях для военнопленных с целью выявления лиц, которые до войны принимали участие в рабочем движении. Если таковые находились, то их направляли в Красногорский лагерь.
Большинство таких лиц попало на фронт либо в рабочих, либо в штрафных ротах, а в плену они оказались зимой 1942/43 года. Разумеется, венгерское командование старалось создать для них самые невыносимые условия, и в результате этого в некоторых рабочих ротах в живых осталось не более 10 процентов от общего состава.
После успешного зимнего наступления Советской Армии в русский плен попала огромная масса пленных, которых нужно было и накормить, и отвезти в тыл. Такого количества лагерей, которые могли бы сразу же принять всех пленных, не было, и в силу всех этих причин на первых же порах возникли известные трудности с размещением военнопленных.
Первыми слушателями антифашистской школы были и члены социал-демократической партии, и деятели профсоюзного движения, и просто организованные рабочие. К числу таких относился металлист из Андьялфельда Карой Прат, все члены семьи которого принимали активное участие в рабочем движении, шахтер Ференц Домонкаш, Шандор Декан, Шандор Хорват, Имре Сереши и другие товарищи, члены Коммунистического союза молодежи Венгрии.
После захвата Трансильвании Хорти приказал немедленно арестовать старых коммунистов Дюлу Раца, Ференца Цинна, Йожефа Фазекаша. Подобные аресты проводились на вновь «присоединенных» территориях и в северных районах, и в южных. Жандармские отряды специального назначения арестовывали и бросали за решетку не только коммунистов, но и всех тех, кто придерживался «левых» взглядов. Судебные процессы над коммунистами следовали один за другим. В Трансильвании жертвами таких процессов стало более сотни коммунистов. Руководителей, как правило, приговаривали к тюремному заключению на пятнадцать — двадцать лет, а после года или двух лет пребывания за решеткой их направляли в штрафные роты спецназначения, которые перебрасывались на Восточный фронт. При этом давались отнюдь не секретные распоряжения о том, чтобы ни один человек из этих рот не остался в живых.
Так прямо из тюрьмы на фронт попали многие товарищи из Трансильвании: Ференц Хидвеги, Янош Сабо Ёс, Йожеф Костелич, Йожеф Фабри и Рудольф Надь. Правда, в школе оказалось и несколько новичков, например: Мартон Сёни, летчик-лейтенант из Будапешта, один из первых попавших в плен венгров, Шандор Ковач Ихас, бедняк крестьянин из области Зала, и я сам. Все мы познакомились в лагере с рабочим движением, познакомившись, постепенно из стихийных бунтарей превратились в сознательных антифашистов.
На первый курс школы записалось и несколько офицеров, попавших в армию из запаса, и среди них лейтенант Лайош Шольт, до армии работавший учителем, и доктор Арманд Кульханек.
Эржебет Андич ежедневно приезжала к нам из Москвы и подолгу беседовала отдельно с каждым кандидатом в слушатели.
Вскоре дошла очередь и до меня. Разговор с Андич произвел на меня большое впечатление. До сих пор нам приходилось встречаться только с мужчинами из числа венгерских политических эмигрантов. Каково же было наше изумление, когда мы узнали, что эта на редкость скромная женщина, говорящая так тихо и спокойно, тоже революционерка! Некоторые из наших товарищей знали кое-что о жизни Эржебет Андич и потому относились к ней с большим уважением. Побеседовав со мной, Андич сказала, что если я хочу учиться, то она будет рекомендовать меня в школу.
Все это время я никак не мог забыть комиссара, с которым встретился на Дону почти год назад и который тогда сказал мне, что я попаду в лагерь, где смогу пойти в школу учиться. И вот предсказание комиссара сбывается! Я начал смутно представлять себе связь его тогдашних слов с тем, что мне было предложено сейчас. С радостным нетерпением я ожидал начала занятий.
В конце мая нас перевели в другой лагерь, который находился тоже в Красногорске, недалеко от прежнего. Вернее говоря, это был уже не лагерь, а сама школа, располагавшаяся в нескольких зданиях, в которых помимо венгерской группы были еще немецкая, австрийская, югославская, румынская и итальянская секции.
Недели две единственной преподавательницей в нашей группе была Эржебет Андич. А потом однажды в аудиторию вошел худой лысый мужчина небольшого роста и сел рядом с Андич, которая как раз читала нам лекцию. Мы с любопытством уставились на мужчину, а он закурил «Казбек», но папироса почему-то все время гасла у него, и ему приходилось раскуривать ее несколько раз. Он молча рассматривал нас умными живыми глазами.
После окончания лекции начались выступления. И здесь наш незнакомец впервые заговорил. В голосе его звучала легкая дружеская ирония. Он буквально очаровал нас всех своей логикой и глубиной знаний. Затем он представился нам, назвав себя Ласло Рудашем. Он был назначен руководителем венгерской группы и одновременно читал нам лекции по политической экономии, марксистской философии, диалектическому и историческому материализму. Эржебет Андич преподавала нам историю, куда входила история Венгрии, история Советского Союза и история ВКП(б).
Общие или обзорные лекции в антифашистской школе читались всему курсу, затем шло самостоятельное изучение рекомендованной литературы, а для семинарских занятий нас разделили на две группы. Помимо учебного материала Эржебет Андич находила время и возможности, чтобы знакомить нас с венгерской и советской литературой. Андич хорошо знала венгерскую литературу и не упускала случая, чтобы на своих занятиях не прочесть нам какое-нибудь стихотворение или отрывок из прозы. Особенно нам нравилась поэзия Эндре Ади и Аттилы Йожефа, и не только революционные стихи, но и любовные. Особой популярностью пользовались среди нас стихи Аттилы Йожефа, посвященные матери, и из цикла «К Флоре».
Многие товарищи из числа ветеранов рабочего движения еще раньше были знакомы с поэзией Эндре Ади и Аттилы Йожефа, а Иштван Кошша даже лично был знаком с Йожефом. Будапештские товарищи Карой Прат, Шандор Диамант, Иштван Ковач и другие-часто декламировали стихи Аттилы Йожефа. Оно и не удивительно, потому что произведения этого революционного поэта они хорошо знали, читали и даже пели на различных вечерах, встречах, прогулках у себя на родине.
Помимо регулярных лекций и семинаров нас ежедневно знакомили с положением на фронтах, а также с событиями политической, экономической и культурной жизни. Жаль только, что тогда на венгерский язык было переведено еще очень мало книг русских писателей.
Кое-какие известия о Венгрии доходили до нас. Разумеется, главным источником была газета венгерских военнопленных «Игаз со». На венгерском языке мы читали произведения Шандора Бергея, Белы Иллеша, Дюлы Хая, а также несколько актуальных брошюр русских авторов, например, две брошюры Ильи Эренбурга «Немец» и «Что такое колхоз?». Какова же была наша радость, когда однажды Ласло Рудаш сказал нам, что мы можем купить себе изданные на венгерском языке книги Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина!
Здесь я должен сказать, что, учась в антифашистской школе, мы получали ежемесячно рублей шестнадцать денег и по десять папирос на день. Возможно, это делалось по какому-нибудь соглашению. Дело в том, что СССР присоединился к Женевской конвенции о военнопленных и строго выполнял все ее требования. Поскольку кроме Советского Союза эту конвенцию подписали капиталистические государства, то они, разумеется, обеспечили большинство привилегий пленным офицерам. По-видимому, нас причисляли к офицерскому составу, и потому выдавали даже деньги.