Прости, повторяет она и вот-вот отвернется, и Чиж решает рискнуть.

Я знаю, чем вы занимаетесь, говорит он, пусть на самом деле представляет лишь смутно, знает только, что это самоуправство, позор, а может быть, даже преступление, а значит, в руках у него оружие вроде лома: хочешь – открывай им двери, а если надо, можно и замахнуться.

Она молча застывает вполоборота к нему, вся ее поза дышит напряженным вниманием, и Чиж решает продолжать.

Я видел того человека, говорит он, глядя ей в затылок. А еще видел, что вы в тот раз делали. Видел записку в книге.

И, вдохнув поглубже, как перед прыжком в воду, он выпаливает: я видел, что вы положили в карман.

Подействовало! Библиотекарша оборачивается, и хоть лицо у нее невозмутимое, в голосе звучат новые, напряженные нотки.

Пойдем ко мне в кабинет. И, стиснув ему локоть, точно клещами, она ведет его мимо стеллажей в комнату для персонала. А там, едва переступив порог, хватает Чижа за плечи, сверкая глазами.

Значит, ты за мной шпионил. В тот раз. Так я и знала, что у тебя какая-нибудь пакость на уме. Не говори никому – ни одной живой душе, – что ты здесь видел. Понял?

Чиж рвется на волю, да где там! Мне просто нужна ваша помощь, просит он.

Чтоб ни одна живая душа не узнала, повторяет она. Могут пострадать люди – серьезно пострадать, – если кто-нибудь узнает.

Например, тот человек? – уточняет Чиж. Всего лишь догадка, но она попадает в цель. Выпустив его, библиотекарша прислоняется к стене, прижимая к груди книгу.

Он пытается помочь, объясняет она. И даже попытка – это очень большой риск. Большинство людей и пробовать не стали бы, закрыли бы на это глаза, раз речь не об их детях.

Она опять смотрит на Чижа.

Сколько тебе лет? Двенадцать? Тринадцать? Взрослый уже, все понимаешь, да? Речь о жизнях людей. Детей.

Я ничего плохого не замышляю, уверяет ее Чиж. Язык его не слушается, еле ворочается, словно выброшенная на берег рыба. Простите меня, ну пожалуйста, пожалуйста! Вы же другим помогаете, ну чем я хуже?

Он достает из кармана джинсов замусоленную бумажку с адресом.

Я просто ищу маму, говорит Чиж, и тут его осеняет: чем еще ее убедить, как не этим? Ведь она знает его имя, наверняка от мамы, от кого же еще? Все сходится, будто сложилась мозаика. Рисунок на асфальте, транспарант в Бруклине, легкокрылые листовки, разбросанные по кварталам. Мамины стихи, похищенные дети, пропавшие наши сердца. Теперь все видно – так становится видна на солнце паутинка, унизанная каплями росы. Они заодно.

Моя мама – одна из вожаков, заявляет он гордо. Впервые он смеет заговорить о ней открыто – и чувствует облегчение, будто много лет ползал на четвереньках, а теперь выпрямился во весь рост.

Библиотекарша смотрит на него насмешливо, словно приготовилась слушать бородатый анекдот.

Твоя мама, повторяет она.