Папа, окликает Чиж; папа оборачивается и чуть слышно ахает, когда Чиж бросается к нему на шею.

Что это на тебя нашло? – удивляется он. Я думал, ты уже большой.

Но это он не всерьез – он крепко обнимает Чижа, а Чиж зарывается лицом в папино шерстяное пальто, пропыленное, уютное. Его вдруг тянет рассказать папе все, позвать его: поехали со мной, вместе ее найдем. Но папа его ни за что бы не отпустил и уж тем более не поехал бы с ним. Если уж ехать, то придется одному.

Пока, папа, говорит Чиж, и папа, махнув ему на прощанье, уходит.

Вернувшись на последний этаж, Чиж вбегает в квартиру, подлетает к окну. Юркнув за занавеску, смотрит вниз, на небольшой травянистый дворик. Вот он, папа, – темное пятнышко, уже у ворот.

Он столько раз смотрел, как папа пересекает двор – в метель, когда в школе занятия отменяли, а библиотека работала. Стоял у окна и ждал, когда внизу покажется папа, пройдет тропинкой через двор и исчезнет из виду. Зимой папины следы на снегу казались ему чудом. Ну и пусть вблизи это просто ямки с неровными краями, но отсюда, из окна десятого этажа, они кажутся изящными, опрятными. Прекрасными, устремленными к цели. Словно тонкая строчка на белоснежном покрывале; камушки вдоль дороги к дому, указатели пути. Все-таки утешение знать, что можно спуститься во двор, пройти по папиным следам и найти его, где бы он ни был.

Чиж смотрит на сиротливую фигуру в коричневом пальто: вот папа укутался поплотнее, защищаясь от студеного осеннего ветра, и вышел из ворот. Снег еще не выпал, следов не остается, и спустя миг папа исчезает из виду, и ничто не напоминает о том, что он здесь проходил. Чижу невыносимо грустно при мысли, что можно пройти бесследно, исчезнуть, ничего после себя не оставив. И никто о тебе не вспомнит. Броситься бы вниз по лестнице, повторить папин невидимый путь, след в след. Чиж прижимает пальцы к холодному стеклу, как будто если надавить посильнее, то оно отодвинется и очутишься в воздухе, над двором.

Когда мама с ним прощалась, он даже головы не поднял.

Чижик, сказала она, мне нужно идти.

Так? Или она сказала: мне пора? Он уже забыл. Он занят был игрой, что-то строил из «лего». Уже и не помнит, что строил.

Чиж, снова окликнула мама. И встала у него за спиной, а Чиж ощетинился от злости. Дело у него не ладилось – постройка без конца кренилась и падала, рушилась на кирпичики. Он взял две детали и прижал друг к другу покрепче, с такой силой, что на кончиках пальцев отпечатались два ряда кругляшков.

Чижик, сказала мама. Я… я ухожу.

Она ждала его, ждала, что он подбежит и поцелует ее, как обычно, а он приладил еще кирпичик, и опять все с грохотом полетело на пол, а он про себя винил маму – зачем оторвала его от дела?

Сейчас, сказал он. Сгреб обломки, собрал все снова, а когда наконец оглянулся, ее уже не было.

Скоро девять, время уходить. Когда папа вернется к ужину, то застанет квартиру пустой, а Чиж будет уже в Нью-Йорке. Все выходные он думал, как объяснить папе, куда он собрался. О маме упоминать опасно, поэтому записку он пишет краткую, туманную: Папа, вернусь через несколько дней. Не волнуйся. Рядом на столе он оставляет письмо с кошками, вложенное в конверт. Записку из ниши он рвет пополам, адрес прячет в карман, а нижнюю половину, где написано «Нью-Йорк», кладет подле письма и записки. Напоследок бросает на стол коробок спичек. Он надеется, что папа все поймет – куда он отправился и зачем, а главное, что теперь делать.

За всю жизнь он ни разу не покидал Кембриджа; ночь напролет перебирал он в уме опасности, что поджидают его в пути. Вдруг он сядет не в тот поезд, свернет не на ту улицу, прыгнет не в тот автобус и очутится неизвестно где? Или в кассе спросят: где твои родители? Или задержат его полицейские, затолкают на заднее сиденье патрульной машины и повезут домой, к папе, – или, хуже того, куда-нибудь еще. И всюду будут чужие люди, целая толпа, и все на него будут смотреть. Оценивать, определять, кто он – хищник или жертва.

Однако ничего такого не происходит. Надвинув пониже бейсболку, нацепив темные очки, Чиж едет на метро до автовокзала. Полицейские на платформе обсуждают футбол, до Чижа им и дела нет. Вместо кассы он идет к билетному автомату: положил деньги, получил билет, и никаких вопросов. На платформе по сторонам никто не смотрит, все глядят под ноги, отводят глаза, и Чиж думает: может быть, они тоже прячутся? Как будто все сговорились, молча условились друг друга не замечать, не лезть в чужие дела. Ни один из страхов не сбывается, и Чижа переполняет непоколебимая, глупая уверенность. Как будто сама вселенная дает знак, что он на верном пути, что все он делает правильно. Когда подходит нужный автобус, Чиж занимает место у окна, подальше от водителя. Свершилось! Он на пути к цели.

Когда мама ушла, в первые месяцы он старался не спать по ночам – думал, что если не засыпать как можно дольше, то она вернется. Он верил, неизвестно почему, что мама приходит по ночам, а под утро исчезает. И всякий раз засыпал, пропускал ее приход. Может быть, она его испытывает – вправду ли он так сильно по ней скучает? Продержится ли он без сна? Он представлял, как мама каждую ночь склоняется над его постелью и качает головой: опять спит! Опять провалил испытание!

Тогда ему казалось, что так и надо, и кажется до сих пор. Во всех маминых сказках героя ждали испытания: спустись в колодец и достань огниво. Ложись под водопад, и пусть он раздробит тебя на мелкие кусочки. Он верил, что если не уснет, то увидит маму. Ну и пусть испытание такое загадочное, тесты в школе не менее загадочны: обведите в кружок существительные, а глаголы подчеркните; сложите два случайных числа и получите третье. Логика испытаний всегда непостижима, на то они и испытания, другими они и быть не могут. Выбери до рассвета из золы зернышки чечевицы и гороха. Добудь со дна морского жемчужину, что сияет в темноте.

Чтобы не уснуть, Чиж щипал себя за руку, до синяков. Каждую ночь зажимал между пальцами складку кожи, покуда в глазах не зарябит от боли. Утром мамы все не было, а на руке у Чижа темнел лиловый полумесяц, и папа спрашивал: тебя в школе обижают? Его на самом деле обижали, но по-другому. Нет, все хорошо, папа, заверял Чиж, и весь день у него слипались глаза, а ночью он опять боролся со сном и все равно засыпал. Тогда-то он и перестал верить в сказки.