— Я тебя заменю, ничего страшного.

— Но…

— Знаешь, Вероника, иногда нужно позволять себе развлекаться. Тем более, в твоем возрасте. Когда, если не сейчас? В мои двадцать пять я спал в неделю часов двенадцать, в остальное время находил дела поинтереснее.

Вкалывал в моем возрасте ты днем и ночью, дядя. Я вздыхаю, но спорить не собираюсь.

— И, кстати, мне пойдет на пользу ненадолго вернуться к делам. Езжайте, два дня уж как- нибудь протяну. Давайте-давайте, только не загорайте слишком много, южное солнце агрессивное, за час можно обуглиться… хотя ты не такая, как Белоснежка-Галя. Ты как Пашка — смугленькая. Но крем все равно купите.

Егор кивает, соглашаясь с каждым дядиным словом. А когда мы выходим из квартиры, я замечаю, что дядя впервые за несколько месяцев румяный и воодушевленный. Кажется, у него появилась надежда, что он не оставит нас с мамой на произвол судьбы. Волоски на теле встают дыбом от этой мысли, но разубеждать дядю я не возьмусь сейчас даже под пытками.

Привет, блог.

У Вероники круглые, остекленевшие от ужаса глаза. До посадки в самолет она держалась неплохо, но сразу после взлета перестала улыбаться. Смотрит теперь перед собой, иногда причитает, бормоча под нос: «все, я окончательно и бесповоротно сбрендила», «когда же я найду нормального парня, Господи, ну почему ко мне липнут одни придурки да маньяки», «ну что со мной не так?».

Моя ты хорошая. С нами, «маньяками», как минимум не скучно. А еще зачастую мы — сексуально активны, забавны и в принципе неотразимы. Как тут устоишь?

— Адреналинчик бушует в крови? Классно же? — говорю ей внезапно, девушка вздрагивает.

— Меняю адреналин в крови на скучный досуг перед телевизором.

— Ты бросишь нас с Галкой ради пузатого менеджера среднего звена с необоснованно раздутым эго, пустым кошельком и крошечным пенисом?

Получается поймать ее взгляд, Вероника закатывает глаза — дескать, ничего другого и не ожидала от меня услышать, — но мягко улыбается. Пытается типа снисходительно, но я же вижу, что ей смешно. Говорит:

— Посмотрим еще на ваш пенис, мистер. А то, может, зря я поставила на кон репутацию. Не почувствую ни-че-го. А был ли мальчик?

— Однажды ты донарываешься. Терпение мое лопнет, и капец тебе придет в том самом месте, на котором стоишь.

— Я убегу.

— Догоню, поймаю, поставлю рачком и…

— Ой, боюсь! — обхватывает ладонями лицо и хохочет надо мной. И чем острее я смотрю на нее, тем веселее ей становится. Ее подколки достигают цели, в следующий миг я осознанно шлю нахрен контроль, делаю рывок и целую ее. В сладкие ярко накрашенные губы. И прежде чем она спохватывается и отпихивает меня, я успеваю просунуть язык в ее рот. Я успеваю лизнуть своим языком ее язык. Сделать несколько движений, обласкать, попробовать. Кожу покалывает от того, какой он у нее вкусный. Запретный, желанный. Он лучше, чем я мог представить. Как только мы закрутим романчик, я буду очень много целовать ее, хотя давно потерял особый интерес к этому делу. Потому что с Вероникой — доставляет удовольствие. Нравится.

Второе мгновение наполнено предвкушением и восторгом, а в третье я уже полностью готов к большему, но, увы, грубо оттолкнут, взвинчен и, судя по взгляду и улыбке проходящей мимо бортпроводницы, измазан в помаде.

— Еще раз так сделаешь — мы серьезно поссоримся, — говорит мне Вероника, тяжело дыша, но зачем-то прижимаясь. Я нежно обнимаю ее, целую в макушку.