— Что еще за бред? — голос Айлин звучит глухо и устало.

— Ада может попытаться убить тебя.

— О, Господи! — Айлин закрывает лицо руками. — Я все еще ничего не понимаю.

— Давай поднимемся к тебе в комнату и поговорим, — предлагаю я. Айлин пожимает плечами, но соглашается. Ливия забирает пакеты и уходит на второй этаж.

— Мне нужно попить, — хрипло говорит Айлин и, сбросив обувь, идет на кухню. Наливает себе стакан воды и тут же осушает его. У нее частое сердцебиение и от кожи исходит жар. Осторожно касаюсь ее лба.

— У тебя лихорадка, — говорю я, отводя руку.

— Что такого важного ты хочешь мне сказать, что нам требуется уединение? — упираясь ладонями в край стола, спрашивает Айлин. Похоже, что после того, что случилось в лесу, она боится оставаться со мной наедине.

— Речь пойдет о твоих родителях. Они не погибли в аварии. Эту ложь придумала твоя бабушка, чтобы спасти тебя.

— Они бросили меня? — затаив дыхание, шепчет Айлин, не осмеливаясь смотреть в мою сторону.

— Нет. Твоя мать действительно погибла, но не разбившись на машине. Ее убил твой отец, — черт знает, как нужно правильно говорить человеку правду.

— Что? — глаза Айлин чернеют от ужаса.

— Наверное, я должен был тебя как-то подготовить к этому… Каким-то длинным предисловием что ли, — виновато говорю я. Айлин вцепляется мне в запястье.

— Кто эта сволочь?

— Рудольф Вагнер. Или же Амалик Шараф эль Дин.

— Нет… — моя подопечная трясет головой. — Нет, это не может быть правдой. Никак. Он же — проклятье нашей семьи. Как?..

Айлин делает робкий вздох, ее пальцы разжимаются, и она без чувств падает, но я успеваю подхватить ее прежде, чем она оказывается на полу. Поднимаю ее на руки и несу в комнату. Ее дыхание настолько тихое, что мой слух с трудом улавливает его. Ногой открываю дверь и укладываю девушку на постель. Сажусь на стул и, взяв Айлин за руку, начинаю растирать ей пальцы. Обморок затягивается. Иду на кухню в поисках нашатыря. Захватываю с собой бутылку вина. Уверен, оно ей пригодится, после того как она придет в себя. Захожу к себе, забираю письмо, оставленное Василисой. Не в силах побороть искушения, вытаскиваю его из конверта и начинаю читать.

«Моя дорогая доченька!

Если ты читаешь это письмо, значит, тебе пришло время узнать правду. Она тяжела и страшна, но ты не должна ничего бояться. Страх — это тюрьма, в которую мы добровольно сажаем свою душу, лишая ее надежды. Я струсила, отказавшись от борьбы, от веры человеку, которого любила, и проиграла. Мне казалось, что так будет лучше для тебя, но теперь, когда ты родилась, когда жить мне осталось несколько часов, я понимаю, что своими сомнениями обрекла тебя на одиночество. Простишь ли ты меня когда-нибудь? Сможешь ли принять мою жертву? Мне этого уже не узнать.

Пусть для тебя это прозвучит, как последнее напутствие — у тебя всегда есть право выбора. И то, что пугает больше всего, чаще всего бывает самым правильным. Не стоит доверять страхам. Чаще всего они лгут. Я знаю о твоём предназначении и о том, что задумал твой отец, когда похитил меня. Но я также знаю, что многое будет зависеть от тебя. От того, что ты выберешь сердцем. И что-то подсказывает мне, что это будет любовь. Несмотря на все то, через что тебе придётся пройти, ты сохранишь веру в свет. И пока эта вера будет жить в тебе, тьма тебя не коснётся. Не позволяй боли и обидам потушить его. Иначе план Амалика станет неизбежностью. Не дай ему победить нашу семью. Научись прощать и отпускать. Люди причиняют боль от своей слабости, любая жестокость — это их неприятие себя. Прости их и благослови. Однажды действие заклятья закончится, ты проснешься утром и поймешь, что свободна. Но сейчас ты должна бороться. Не верь своему отцу, не верь бабушке, не верь никому. Иди за зовом своего сердца, чтобы, на первый взгляд странное, оно ни вещало. Я всегда буду молиться за тебя и оберегать от зла. С любовью, твоя мама».

Аккуратно складываю его и засовываю в карман джинсов. Мне почему-то жаль, что я не знал Василису, не смог помочь, когда она в этом нуждалась. Странное чувство. Возвращаюсь к Айлин. Она все еще лежит без чувств. Волосы разметались по подушке, правая рука покоится на груди. Бескровное лицо делает ее похожей на молодого вампира. Подношу к ее носу нашатырь. Ее лоб прорезает тонкая морщина, брови хмурятся. Она медленно приходит в себя. Убираю пузырек от ее лица, смотрю, как тяжело поднимаются ее веки, как она обводит комнату затуманенным взглядом, пытаясь приподняться.