На пороге оказывается Рудольф Вагнер. Он одет в светлый бежевый костюм. На руке у него висит кашемировое пальто такого же цвета. Пальцы, украшенные массивными перстнями, сжимают трость. От него пахнет дорогим парфюмом и кожей.

— Господин Дорадо? — мягко произносит он, слегка наклонив голову в бок.

— Именно так, — откликаюсь я, изучая лицо незваного гостя. Он выглядит таким лощеным, словно отполированным, отчего кажется ненастоящим.

— Мы виделись вчера в клубе, но я подумал, что это не самое лучшее место для личного разговора. Меня зовут Рудольф Вагнер. Впрочем, вы уже это знаете. И я пришел поговорить с вами о своей дочери. Вы пригласите меня в дом?

— Мне кажется, что наша беседа будет короткой, но я буду вежлив, — проходите, располагайтесь, — жестом приглашаю его войти. Он царственно переступает порог, вешает пальто на вешалку. Садится в любимое кресло Риты, перекидывает ногу на ногу. Прищурившись, внимательно изучает меня. У него теплый, приятный взгляд, от которого исходит ощущение безопасности. Вспоминаю слова подруги о том, что он может воздействовать на волю, стараюсь не смотреть ему в глаза, убеждая себя, что это всего лишь иллюзия.

— Итак, слушаю вас, Рудольф. Или может быть, мне называть вас Амаликом? — садясь напротив, спрашиваю я. На миг его лицо становится хмурым, но тут же преобразуется улыбкой.

— Вы хорошо осведомлены, это приятно. Мне не придется притворяться. Честность — очень важный критерий во время переговоров. Могу я называть вас по имени?

— Нет, по имени меня называют только друзья. Вы к ним не относитесь.

— Хорошо, — Рудольф улыбается. — Мне нравится ваша ершистость. Она символизирует молодость вашей души, несмотря на ваш возраст. Вне всякого сомнения, Елена сделала лучший выбор для своей внучки. Вы могли бы быть для нее идеальным опекуном, но вы умираете. А, следовательно, не сможете больше заботиться о девочке.

— Пока я жив, Айлин будет со мной.

— Ну, вы же понимаете, что это ненадолго. Если вы хорошо к ней относитесь, то должны подумать о ее будущем.

— Подумал уже, и не раз, — сопротивляться влиянию Амалика становится все сложнее. С каждым сказанным словом он все больше берет власть надо мной. — Но она не достанется вам ни до моей смерти, ни после.

— Я один из ее ближайших кровных родственников, — возражает Амалик, и в его глазах вспыхивает золотистое пламя. Едва заметное, но уверенное.

— Который изнасиловал и убил ее мать. Вы, правда, считаете, что Айлин, узнав правду, захочет с вами жить?

— Вы не можете судить о том, как все было на самом деле. Не присутствовали, как говорится, свечку не держали. Я любил Василису. Ее убийство было необходимостью для становления Айлин. Она знала, что ее ждет после родов и приняла это. Я выполнил все ее предсмертные пожелания. Отдал ребенка на воспитание Елене, назвал именем, которое она выбрала. Даже согласился наблюдать за воспитанием девочки со стороны, не принимая в нем участия. Я не был жесток к ней.

— Какое-то у вас извращённое понимание доброты.