Объединенный распределительный комитет как федерация американских организаций по оказанию помощи евреям был учрежден в самом начале войны Американским еврейским комитетом, Центральным комитетом по оказанию помощи (созданным религиозными евреями) и социалистическим сионистским Народным комитетом помощи. И хотя два последних осознавали, что, вступая в федерацию, они тем самым уступают часть своего влияния организации с иным, нежели у них, мировоззрением, они тем не менее полагали, что еврейское единство в оказании помощи евреям в Европе стоит такой жертвы[687]. У каждого крыла «Джойнта» была своя аудитория, к которой можно было обратиться с просьбой о финансировании; коллективно члены «Джойнта» собрали с 1915-го по 1917 год более 16,5 млн долларов — немыслимо огромная сумма по тем временам! — и 27,4 млн долларов за два первых послевоенных года[688]. «Джойнт» также нуждался в притоке молодых профессионалов; он привлекал их к сбору средств, разработке планов, правозащитной деятельности и лоббированию и даже отправлял своих сотрудников в Европу для участия в оказании помощи[689]. Таким образом, «Джойнт» отражал трансформацию в жизни американского еврейства, параллельную той, которую знаменовал ЕКОПО в России: американская организация приобрела известность и влияние как нерелигиозная структура, в кризисный период объединившая общинные институции и еврейских активистов.
В финансировании ЕКОПО «Джойнтом» отразилась и важная перемена приоритетов американского еврейства: они сместились в сторону защиты национальных прав евреев во всем мире. Война и потребность в защите прав и интересов европейских евреев постепенно привели к созданию Американского еврейского конгресса, возможность которого обсуждалась уже очень давно. Еврейские националисты и сионисты в Соединенных Штатах считали, что во время войны — и, что еще важнее, сразу после нее, во время мирных переговоров — совершенно необходимо правильно использовать экономическое и политическое влияние американского еврейства. Стремление демократизировать жизнь американской общины, расширяя участие ее лидеров и рядовых членов в помощи евреям из других стран, вызывало страх у представителей элиты Американского еврейского комитета; они противились созданию Американского еврейского конгресса, опасаясь, что он ослабит их влияние. Отчасти из такого расширения сферы деятельности проистекали разногласия внутри Американского еврейского конгресса; эти споры, достигшие пика в годы войны, вращались вокруг того, следует ли определять евреев как нацию и если да, то гарантированы ли им национальные права в Европе, Палестине и даже в Соединенных Штатах[690].
Националистически настроенные американские евреи в полной мере осознавали, что главная миссия их работы по оказанию помощи — добиться национальных прав для евреев Восточной Европы. Те же, кто не придерживался националистических взглядов, могли лишь попытаться затушевать этот аспект работы, помешав Конгрессу выступить с требованиями национальных прав для евреев в США и Палестине. Максимум, что могло сделать старшее поколение лидеров американской еврейской общины, — навязать Американскому еврейскому конгрессу определенный лексический компромисс: заменить «национальные права» «правами групп», а «нации» — «народами». Декларация об учреждении Американского еврейского конгресса, ратифицированная на конференции в Филадельфии в 1916 году, призывала евреев требовать признания коллективных прав во всех случаях, когда эти права ущемляли, а представителям других групп эти же права законным образом предоставляли[691]. Желание создать объединенную организацию, чтобы облегчить оказание помощи русским евреям, возникло в США еще в XIX веке, но к 1915 году политический консенсус среди евреев Америки, как либералов, так и социалистов, сместился к более четкому пониманию еврейского национализма[692]. Эта новая концепция, как и развитие движения за Американский еврейский конгресс, находила все больше последователей среди евреев России и Европы[693].
Помимо средств из американских фондов, в ЕКОПО поступала также помощь из Великобритании благодаря контактам Александра Гинцбурга в Совместном комитете Совета депутатов британских евреев и Англо-еврейской ассоциации (известном как «Конджойнт»)[694]. На протяжении всех военных лет корреспонденты «Конджойнта» собирали копии армейских телеграмм и циркуляров, а также стенограммы собраний руководителей российского еврейства с представителями правительства. В частности, благодаря Давиду Мовшовичу, корреспонденту «Конджойнта» в Стокгольме, руководство британского еврейства регулярно получало подробнейшие отчеты о положении евреев в воюющей России и могло руководствоваться этими сведениями при разработке политики «Конджойнта»[695]. Поначалу «Конджойнт» действовал с большой осторожностью, чтобы, с одной стороны, выглядеть лояльным Великобритании, поддерживая отношения с ее российским союзником, а с другой — не казаться чересчур озабоченным «интересами вероисповедания»[696]. Из-за военного альянса своего правительства с Россией члены «Конджойнта» ощущали, что у них связаны руки, и не могли вести правозащитную деятельность в полную силу; им даже виделось что-то угрожающее в той свободе, с какой действовал «Джойнт» благодаря нейтральности США[697]. Например, когда в январе 1915 года группа выдающихся русских сионистов, в которую входили Иехиэль Членов и Нахум Соколов, обратилась к неофициальному министру иностранных дел «Конджойнта» Люсьену Вольфу (1857–1930) с просьбой выступить в защиту российского еврейства, Вольф ответил, что «Конджойнт» будет придерживаться исключительно информационного подхода, подчеркивающего лояльность российского еврейства и его вклад в оборону, чтобы не обострять англо-российские отношения[698].
Британское правительство не желало ставить союзнику в вину депортации, которые преподносились как военная необходимость, и в некоторых случаях полностью принимало на веру оправдания российских властей. В марте 1915 года британский посол в Петрограде докладывал: «Не может быть ни малейшего сомнения, что огромное число русских евреев были на содержании у немцев и занимались шпионажем во время польской кампании»[699]. Вольф даже пытался апеллировать к Министерству иностранных дел, предоставив министру, сэру Эдварду Грею, документы об антиеврейском насилии и изгнании евреев с прифронтовых территорий, но успеха это не возымело. Грей проконсультировался с британским послом в Петрограде и с «опытным британским офицером, недавно прикомандированным к российской армии», и сообщил, что, по их оценкам, такие действия были «обоснованными» и «естественными», поскольку «говорят, что всю германскую систему шпионажа осуществляют евреи», а также «с учетом прогерманских взглядов еврейского населения»[700].
Когда «Конджойнт» получил данные о погромах и захватах евреев в заложники, его лидеры склонялись к тому, чтобы, как и сделал Вольф, выразить свою озабоченность британскому правительству; но «Конджойнт», несмотря на неоднократные переговоры, отказался сотрудничать с российскими сионистскими организациями, полагая их форму национализма опасной[701]. Ходили даже слухи, что «Конджойнт» готовит тайную кампанию против сионизма, а может быть, его официальное осуждение[702]. Однако дальнейшие события вынудили Вольфа и «Конджойнт» признать, что в новых государствах Восточной Европы обретение гражданских свобод само по себе еще не гарантирует евреям безопасности и благополучия. В 1916 году Вольф, хоть и неохотно, принял участие в создании правозащитной группы, которая поначалу получила название «Союз за еврейские права»; но когда эта новая организация попыталась назваться Еврейским национальным союзом, Вольф возразил против этого «в высшей степени вредного» намека на особую национальность евреев. Он согласился только на упоминание «национальных прав» в программе Союза — при условии, «если будет понятно, что под этими правами подразумевается автономность восточных еврейских общин в религиозных и образовательных вопросах… В огромном большинстве случаев мы не можем просить о бóльших привилегиях, нежели те, которыми уже пользуются евреи в этой стране»[703]. Однако вскоре после этого Давиду Мовшовичу удалось, по всей видимости, убедить Вольфа в необходимости более широкого — и, по сути, национального — понимания еврейской автономии в Восточной Европе[704]. Позже, в ходе войны, когда распад Российской империи уже казался более вероятным, «Конджойнт» стал во весь голос отстаивать национальные права евреев России и возникших на ее территории государств, требуя включить гарантии для еврейского меньшинства во все послевоенные мирные договоры[705].
Когда Сайрус Адлер (1863–1940), ученый-ориенталист, выдающийся деятель американского еврейства, в 1915 году написал Вольфу с просьбой предоставить больше информации о том, как именно следует представлять интересы европейского еврейства среди еврейских организаций США, Вольф в своем ответе перечислил дипломатические вопросы, которые, по его мнению, рано или поздно должны рассматриваться на мирных переговорах, однако уклонился от обсуждения того, какие политические решения могли бы быть приняты во время войны[706]. По словам Вольфа, «что касается сложившейся ситуации, [эта] задача, хоть она и непроста, все же не отличается особой сложностью. По сути своей она сводится к филантропической деятельности и находит решение в удовлетворении нужд евреев, пострадавших от войны в России»[707]. Однако, вопреки представлениям Вольфа, удовлетворение жизненно важных нужд сотен тысяч людей, изгнанных из своих домов, ни в коей мере не было простой задачей. Как сообщалось в отчете Центрального комитета ЕКОПО «Джойнту» в марте 1916 года, острота ситуации вынудила ЕКОПО отложить многие его первоначальные планы, такие как поддержка семей еврейских военнослужащих или помощь раненым, ради обустройства беженцев, изгнанников и прочих пострадавших от войны: «для филантропической организации расходы непомерны»[708]. Центральный комитет ЕКОПО надеялся донести до «Джойнта» всю значительность своей деятельности по оказанию помощи и неотложность своих финансовых нужд. Однако ясно, что активисты и организаторы ЕКОПО преследовали и более высокие цели. Эта организация не только занималась благотворительностью, но и пыталась преобразить общество.
Демократия и политика в жизни еврейской общины в военное время
В годы войны средства из США и Англии поступали напрямую в ЕКОПО, который затем направлял их в другие еврейские общинные организации, обеспечивая большую часть их операционного бюджета; в результате ЕКОПО стал централизованной «зонтичной» организацией[709]. Вся информация шла через Петроград, Петроградский комитет ЕКОПО координировал расселение эвакуированных и находил им места жительства. ЕКОПО учредил местные подразделения (поначалу неофициально) и провел совещания, помимо Петрограда, в Киеве и Вильне, однако в целом организация контролировалась Петроградским комитетом, что ускоряло сосредоточение политической жизни российских евреев в Санкт-Петербурге — процесс, начавшийся всерьез еще в 1905 году и достигший пика в 1917-м. Как признавал «Джойнт», Центральный и Петроградский комитеты ЕКОПО были, по сути, одним и тем же, действовали как единый «объединяющий центр» для всех местных подразделений и в большинстве случаев служили единственным источником финансирования для местных комитетов[710]. В итоге Петроградский комитет действовал в провинциях почти исключительно через своих собственных агентов. Различные комитеты в Петрограде взяли на себя руководство остальными еврейскими общинными организациями, ставшими теперь подразделениями ЕКОПО. ОЗЕ в Петрограде, например, в 1915–1916 годах учредило сорок врачебно-питательных летучих отрядов со 140 врачами, медицинскими сестрами и другими сотрудниками, обеспечивая лечением и питанием до 60 000 беженцев[711].
Хотя Петроградский комитет финансировали российское правительство, американский «Джойнт» и другие международные организации, этих средств было совершенно недостаточно для нужд еврейских беженцев на всей территории империи. Чтобы покрыть дефицит, ЕКОПО ввел добровольное самообложение еврейского населения, причем доля евреев Петрограда составляла треть платежей со всей России[712]. Одной из первоочередных задач организаторов ЕКОПО было разделить Петроград на десять зон таким образом, чтобы в каждой из них действовал комитет, отвечающий за сбор ежемесячных и разовых взносов[713]. Петроградский комитет даже разработал формулу, на которой было основано налогообложение: 5 % личного дохода (по собственным оценкам)[714]. По мере того как война затягивалась, финансовые обязательства Петроградского комитета росли, а возможности его представителей и подразделений по сбору средств в других частях России, напротив, сокращались[715]. К июлю 1916 года средства, собранные теми или иными способами в Петрограде, составляли уже две трети всех еврейских пожертвований в России[716].
Петроградский комитет, согласно его собственному отчету, стал центральным комитетом всей организации и главным местом оказания помощи евреям благодаря размаху деятельности и расположению в столице[717]. Александр Гинцбург же в письме «Джойнту» объяснял эту централизацию тем, что Петроградский комитет пользовался особым расположением правительства и служил каналом распределения средств[718]. Эти факты, хотя они и верны, заслоняют еще одну важную причину, по которой Петроградский комитет стал исполнять роль центрального руководящего органа огромной организации, оказывающей жизненно важные услуги сотням тысяч евреев по всей империи. Начиная с Союза для достижения полноправия еврейского народа в России, с Ковенского совещания и до основания ЕКОПО инициатива таких широкомасштабных, охватывающих всю Российскую империю еврейских проектов исходила от горстки активистов, которые жили в столице. Эти люди — в их числе Винавер, Брамсон, Крейнин и Слиозберг — в ходе своей деятельности приобретали не только организационный опыт, но и кредит доверия — по меньшей мере в своих собственных глазах — как представители российского еврейства.
Какие бы надежды ни питало российское правительство на то, что переселение евреев в годы войны — дело временное, после того как армия занялась конфискацией и раздачей имущества евреев, напрашивался вывод, что еврейская миграция в разные части России, вероятнее всего, не прекратится[719]. По крайней мере, активисты, занятые оказанием помощи, видели ситуацию именно так. Более того, институции по оказанию помощи пострадавшим от войны напрямую связывали трагедию беженцев с шансом заново обустроить общинную жизнь[720]. Масштабный бюджет ЕКОПО и столь же масштабный запрос на помощь пострадавшим привели к созданию целой армии профессиональных специалистов по оказанию такой помощи[721]. Указывая на такие политические фигуры, как Брамсон, Борис и Юлий Бруцкусы и Иосиф Бикерман, Стивен Зипперштейн выдвигает предположение, что люди, годами работавшие на институциональные перемены, добились подлинного лидерства только в войну, когда радикальные преобразования общества казались неизбежными[722]. Сходным наблюдением делится Михаил Бейзер, отмечая, что на первый взгляд ЕКОПО казался очередной «баронской» организацией, подконтрольной Гинцбургам и узкому кругу петроградских олигархов, однако масштаб задач, с которыми столкнулся центральный комитет ЕКОПО, побудил его к сотрудничеству с широкими слоями населения на волне народной инициативы и энтузиазма[723]. Такие факторы, как добровольное самообложение налогом и потребность беженцев в активном участии в жизни еврейской общины, тоже, вероятно, вынуждали ЕКОПО все более ответственно относиться к своей миссии[724].
И все же, рассматривая эти процессы в жизни еврейской общины в годы войны, мы видим свидетельства не только радикальных перемен, но и продолжения довоенных тенденций. Во время войны еврейская элита ни в коей мере не выпускала из рук контроль над общественными организациями. Хотя Брамсон и Крейнин были секретарями Петроградского комитета, контакты с правительством оставались в руках элиты: юристы Слиозберг и Шефтель представляли Петроградский комитет в Особом совещании по устройству беженцев, а барон Гинцбург — в Татьянинском комитете[725]. К тому же, как мы уже видели, еще до войны в руководство еврейскими организациями пришли новые лидеры. Хотя война, несомненно, ускорила процессы демократизации еврейской общины, по меньшей мере с 1905 года, а в некоторых случаях и ранее общественные организации, которые прежде управлялись петербургской финансовой элитой, все чаще ощущали влияние более молодых профессионалов-активистов, требовавших перемен в руководстве и в направлениях деятельности. Еще на Ковенском совещании в 1909 году все участники признавали и растущую роль интеллигенции в жизни еврейской общины, и потребность в дальнейшей демократизации, которую они понимали в первую очередь как расширение руководства, допуск к руководству не только представителей финансовой элиты.
Один из ярких примеров таких изменений — ОПЕ, которое из организации, изначально призванной помогать студентам-евреям оплачивать образование в университете, превратилось в то, что Брайан Горовиц назвал «живой и энергичной институцией, посвятившей себя еврейскому культурному возрождению»[726]. Горовиц утверждает, что — хотя эта метаморфоза произошла под влиянием таких активистов, как Брамсон, Крейнин и Винавер, — Гинцбурги и другие представители финансовых кругов продолжали материально поддерживать организацию и при этом одобряли перемены[727]. Горовиц заходит еще дальше, описывая ОПЕ в том виде, в каком оно существовало между 1893 и 1905 годами, как «редкий пример своего рода национального парламента без политической власти, учебный полигон для демократического управления и политической организации»[728]. Вне зависимости от того, действительно ли ОПЕ было образцом демократизации, его пример ясно показывает, что перемены, внесенные войной в устройство еврейской общинной жизни, были по большому счету продолжением довоенных тенденций, когда ядро активистов общины перенимало власть у финансовой элиты, продолжая при этом пользоваться ее связями и капиталом.
Однако более всего успех довоенных усилий по демократизации оказался заметен в случае ОРТ — пожалуй, самой значительной организации под эгидой ЕКОПО в годы войны. ОРТ было создано в 1880 году крупными еврейскими финансистами. К 1890-м годам либеральные активисты уже делали попытки изменить организационную структуру ОРТ и взять на себя бóльшую часть принятия решений и распределения фондов. Однако это им не удалось, и не в последнюю очередь потому же, что для успешной деятельности ОРТ была необходима связь между богатыми еврейскими семьями и властью[729]. В первые двадцать лет существования ОРТ 75 % регулярных взносов поступало от его членов в Санкт-Петербурге, но после революции 1905 года организация стала стремиться к расширению членства и участия в управлении, и действительно, число ее членов между 1907 и 1914 годами существенно увеличилось[730]. В дальнейшем, в 1908–1909 годах, так называемые прогрессисты в составе ОРТ стремились перейти от малых благотворительных акций к созданию организаций самопомощи, программ профессионального обучения и производственных кооперативов. В 1909 году даже состоялась открытая дискуссия о том, в чем состоит миссия ОРТ — в индивидуальной или групповой помощи[731]. В общем и целом верх в этих спорах одержали реформаторы, получившие большинство в исполкоме. Главным среди них был Леонтий Брамсон, выступавший от имени ОРТ на Ковенском совещании и руководивший ОРТ между 1911 и 1914 годами.
В предвоенные годы ОРТ проводило социологические опросы, финансировало производственные кооперативы, открывало местные отделения и помогало евреям обустраиваться во внутренних областях империи. И все же, хотя Общество помогло тысячам евреев в черте оседлости и за ее пределами с помощью курсов профессионального обучения и кредитов на инструменты, механизмы и материалы, открытие филиалов сопровождалось огромными трудностями. К 1914 году лишь малая часть еврейских ремесленников знала о существовании ОРТ[732]. Структурные реформы организации, начатые примерно за три года до войны Брамсоном и его единомышленниками, среди которых были Борис Бруцкус и Генрих Слиозберг, позволили ОРТ взять на себя огромную задачу образования и профессионального обучения беженцев в военные годы. В том числе изменилась и цель организации: от помощи евреям при их интеграции в российскую экономику ОРТ перешло, по выражению Геннадия Эстрайха, к созданию полуавтономных очагов еврейской экономики[733]. В годы войны под руководством Бориса Бруцкуса, Вульфа Лацкого-Бертольди и Якова Лещинского ОРТ собирало сведения о положении еврейских беженцев и пыталось создать программу помощи по трудоустройству. Предполагалось наладить производство материалов, необходимых для ведения войны, и получить под это финансирование российских властей — прекрасная, но явно невыполнимая задача. Когда это начинание постигла неудача, ОРТ перенаправило усилия на создание бюро по трудоустройству беженцев. Как следует из отчета ЕКОПО, в 1916 году снизилась потребность в продуктовых пайках, поскольку беженцы стали находить работу в местах переселения, и это косвенный показатель эффективности программ ОРТ — трудовых бюро (в общей сложности ОРТ учредило 47 контор по трудоустройству и 15 справочных бюро в 32 городах)[734].
Еще одной организацией, чья работа в предвоенные годы заложила основу ее последующей деятельности (наряду с ЕКОПО) по обустройству беженцев, было Еврейское колонизационное общество (ЕКО). Хотя главной целью ЕКО на первый взгляд была еврейская колонизация по всему миру и помощь в эмиграции и поселении в Канаде, Аргентине и Палестине, в действительности огромная доля его усилий и средств была направлена на улучшение жизни евреев в Российской империи, в том числе на поддержание деятельности, не связанной с колонизацией и эмиграцией. Так, в бюджете ЕКО на 1914 год накануне войны российское отделение было крупнейшим получателем средств и на него приходилось 20 % расходов организации (причем в эту сумму не входили средства на помощь эмигрантам)[735]. ЕКО финансировало еврейские ремесленные, торговые и сельскохозяйственные училища, женские ремесленные училища, кредитные и кооперативные общества и практически все проекты, способствовавшие самообеспечению евреев в Российской империи. В штаб-квартире ЕКО в Париже регулярно проводились собрания, в которых участвовали члены совета — представители Монтефиоре, Гирша, Ротшильдов и других богатых семейств, а в Петербурге деятельность ЕКО координировали Гинцбурги. Петербургский центральный комитет ЕКО направлял огромные средства на предпринимательскую деятельность и работу администрации и распределял деньги ЕКО другим организациям под контролем Гинцбургов — в том числе ОПЕ, кооперативным банкам, ремесленным и сельскохозяйственным училищам, школам для девочек[736]. Однако создается впечатление, что штаб-квартира ЕКО в Париже была слабо осведомлена о переменах в общинной жизни российских евреев в военные годы. В 1916–1917 годах у Парижа не было сведений о работе Петроградского центрального комитета в течение полутора лет, пока российский комитет не ответил на телеграфный запрос просьбой о финансировании[737].
Впоследствии, когда после Февральской революции 1917 года Гинцбург вышел из Петроградского комитета, он написал письмо в «Конджойнт» и потребовал от английского еврейства прекратить финансирование ЕКОПО, поскольку эти деньги будут направлены на ущемление религиозной жизни[738]. В ответ Давид Мовшович подготовил для «Конджойнта» пространный доклад, в котором открыто высмеивал претензии Гинцбурга. Несмотря на заявления Гинцбурга, что ЕКОПО не может действовать без его участия, Мовшович саркастически заметил, что как минимум какую-то часть работы сделали и остальные 58 членов комитета — причем эта деятельность охватила 340 населенных пунктов, а бюджет составил 26 млн рублей. В качестве обоснования для продолжения финансирования Мовшович подчеркнул профессионализм дюжины других руководителей Петроградского комитета, представителей ЕКОПО в Москве и Киеве, упомянул выборы руководителей в регионах. Он описал создание системы светских национальных еврейских учебных заведений с 1914 года (которым Мовшович явно отдавал предпочтение перед религиозными школами), распространение социальной и медицинской работы в общинах и «непреодолимую» демократизацию еврейского общинного управления. Мовшович настойчиво доказывал, что Гинцбург утратил связь с еврейской общественностью еще до войны, а вследствие конфликта превратился в ретрограда или, хуже того, реакционера [739].
Между филантропическими целями
В помощи пострадавшим от войны у ЕКОПО были и успехи, и неудачи. Одеть и расселить сотни тысяч беженцев было трудной, а то и невыполнимой задачей. Несмотря на выезды врачебно-питательных отрядов ОЗЕ, в ходе которых десятки врачей, медицинских сестер и хозяйственников оказывали помощь тысячам нуждающихся, санитарные и медицинские условия жизни еврейских беженцев оставались ужасающими[744]. В еврейских газетах и журналах ежедневно печатали сообщения о голодающих, замерзающих и больных беженцах, нуждающихся в пище и жилье. И все же с учетом этих обстоятельств реакция ЕКОПО на военные действия была быстрой и масштабной[745]. По крайней мере, ЕКОПО предвидел огромные перемены в месте жительства и роде занятий для множества российских евреев. По состоянию на ноябрь 1915 года из приблизительно 160 000 беженцев примерно 65 000 были расселены во внутренних губерниях; на сентябрь 1916 года на территориях, подконтрольных российской власти, были расселены более 200 000 беженцев из примерно 1900 населенных пунктов, а на ноябрь 1916 года 237 000 беженцев получали помощь от ЕКОПО[746]. Более того, ЕКОПО и его филиалы вели тщательный учет сведений о трудоустройстве беженцев и выселенцев с самого начала кризиса. Сбор личных данных — профессия, пол, грамотность, иждивенцы — позволял социальным работникам на местах искать переселенцам работу в надежде обеспечить их постоянным местом жительства. В течение всего 1915 года ОРТ и ЕКОПО сумели трудоустроить примерно 40 % желающих более чем в тридцати городах. Во многих городах эта доля приблизилась к 60 %, а в Москве достигла 90 %[747]. Из этих данных видны сильные изменения в географическом распределении евреев к концу войны: переселение евреев из северо-западных, балтийских и польских губерний в крупнейшие города Северо-западного края, Гомель и Минск, в южные губернии, Центральную Россию, Поволжье, на Урал, в Сибирь, в среднеазиатские и дальневосточные губернии[748]. Худшие лишения выпали на долю еврейского образованного класса. Лишенные дома еврейские портные и сапожники, купцы и разнорабочие в большинстве своем успешно устраивались на новом месте, а вот конторским и торговым служащим и образованным представителям свободных профессий крайне редко удавалось найти работу (во всяком случае, поначалу)[749].