Созидание общины. Часть III. Культура

Исследователи истории развития европейских наций и национальных меньшинств считают попытки национальных активистов противостоять ассимиляции и вернуть тех, кто ей поддался, одним из важнейших этапов формирования национальных элит[558]. Переход еврейских политиков с русского на идиш совершался параллельно с аналогичными процессами в среде других населявших империю народов, чьи элиты также находились в процессе становления. Финские национальные и общественные деятели, прежде говорившие по-шведски, польскоязычные сторонники независимой Литвы, изначально русскоязычные деятели грузинских и украинских общественных движений все чаще пользовались национальными языками в разговорной и письменной речи; более того, многие из них даже брали себе новые «самобытные» имена. Огромную роль в распространении лингвистического национализма играли литературные общества, и в конце концов правительство, напуганное их активностью, решило на всякий случай «все запретить». В 1910 году Столыпин издал циркуляр, предписывающий закрыть, в частности, все украинские и еврейские организации, «способствующие пробуждению национального самосознания»[559]. Летом 1911 года у всех еврейских, украинских и польских литературных обществ было отнято разрешение вести деятельность. В этот период среди еврейских интеллигентов, равно как и среди интеллигенции других национальных меньшинств, растет неприятие имперской власти — и одновременно сохраняются настроения, роднящие еврейских «общественников» с русской интеллигенцией. По сути, споры об идеальной модели общинной организации, которые велись в еврейской среде, во многом перекликались с начавшимися после революции 1905 года дискуссиями о созидании общественности, понятой как сообщество, способное брать на себя социальную ответственность[560].

Несмотря на общее разочарование в политике, наступившее после революции 1905 года, некоторые евреи все же надеялись, что правительство позволит им заниматься более фундаментальной культурной работой, чем та, какая была дозволена прежде. В 1908 году в Санкт-Петербурге создается Еврейское литературное общество (ЕЛО), в котором предполагалось обсуждать вопросы еврейской литературы, культуры и общинной жизни; в 1910 году оно насчитывало 850 членов[561]. Работа в обществе велась по-русски, однако свою задачу оно видело в том, чтобы способствовать созданию литературы на идише. Довольно быстро отделения общества открылись по всей империи, и через три года после его создания уже действовало 120 отделений ЕЛО. В том же 1908 году группа известных композиторов, музыкантов и музыковедов основала в Санкт-Петербурге Общество еврейской народной музыки. Оно заявило о себе невероятно популярными концертами, на которых исполнялись литургические произведения, народные песни, хасидские нигуны и клезмерские мелодии в современных оркестровых аранжировках[562]. Первыми членами общества, постоянными гостями на организованных им культурных событиях были представители еврейской элиты Петербурга: общинное руководство, предприниматели, политические деятели — та просвещенная еврейская публика, которая и прежде посещала «концерты-балы» и литературно-музыкальные вечера, на которых еврейские литераторы — тот же Ан-ский или Семен Фруг (1860–1916) — читали свои произведения[563]. Однако наиболее важным событием стало создание в 1908 году дозволенного властями Еврейского историко-этнографического общества (ЕИЭО); оно переживет все запреты царского правительства (да и само правительство). Те же интеллигенты, что стояли у истоков трех этих обществ, в 1908–1913 годах участвовали в подготовке многотомного энциклопедического издания, призванного рассказать как христианскому, так и еврейскому сообществу о российском еврействе как о самостоятельной и цельной нации[564]. Еврейская энциклопедия задумывалась как улучшенная русскоязычная версия американской Jewish Encyclopaedia, однако по мере работы над ней первоначальный замысел претерпел существенные изменения. В предисловии к вышедшему в 1908 году первому тому издатели заявляли, что их задача — ни много ни мало показать, как «судьбы и культурное творчество еврейского народа связаны с цивилизациями почти всех народов»[565].

Как и большинство европейских националистов, Дубнов верил, что историческое исследование способно пробудить национальное самосознание или укрепить его у тех, у кого оно ослабело. Он писал, что «еврейская национальная идея и связанное с ней еврейское национальное чувство» рождаются прежде всего из исторического сознания, из определенного комплекса идей и предпосылок, и потому «от знания истории зависит сила национального самосознания»[566]. В 1888 году он опубликовал в «Восходе» получившую широкую известность статью «Об изучении истории русских евреев и создании русско-еврейского исторического общества», в которой призывал создать Еврейский историко-этнографический комитет в составе уже существовавшего Общества для распространения просвещения между евреями[567]. Справедливости ради следует сказать, что ОПЕ осознавало необходимость изучения истории еще до того, как прозвучал призыв Дубнова[568]. Однако на прошение Максима Винавера об учреждении отдельного Общества (собрания проходили на квартире Винавера) правительство ответило только в 1908 году[569]. В новой еврейской общественной организации преобладали юристы. Кроме Винавера, Брамсона и Слиозберга, на учредительном заседании, состоявшемся 16 ноября 1908 года в Александровском зале Петербургской хоральной синагоги, присутствовали правоведы и историки, в том числе Александр Исаевич Браудо (1864–1924), Григорий Красный-Адмони (1881–1970), М. Г. Сыркин, Л. А. Сев[570]. Еврейские юристы обратились к истории, чтобы найти в ней убедительные правовые аргументы в пользу еврейской эмансипации. Одним из итогов их работы стало многотомное исследование царского законодательства о евреях, преследовавшее двойную цель: убедить царских чиновников и помочь защитникам еврейства[571]. Составленные ими сборники документов и материалов, наиболее значимым из которых был «Регесты и надписи», использовал, в частности, Винавер в Первой думе, чтобы показать продолжительность еврейского присутствия в России и всю тяжесть законодательной дискриминации российского еврейства[572].

Однако в ЕИЭО состояли не только юристы, и цель ЕИЭО не ограничивалась сбором правовых документов. Общество свидетельствовало о пробуждении национального самосознания в среде либералов подобных Винаверу, для которых работа с историческими источниками оказалась одновременно причиной и следствием: погружение в историю вело к национализму, а он, в свою очередь, подпитывал интерес к национальной истории. Таким образом, создатели ЕИЭО, ни один из которых, если не считать Дубнова, не определял себя политически как националист, с самого начала осуществляли несомненно национальную миссию[573]. Общество учреждалось, чтобы содействовать культурному возрождению российского и восточноевропейского еврейства посредством создания и осмысления исторических основ еврейского самосознания, и его основатели говорили об этом вполне открыто[574]. Так, в прочитанном на втором заседании Общества докладе «Процессы гуманизации и национализации в новейшей истории евреев» Дубнов прослеживал зарождение еврейского национального самосознания, анализировал, как формировалась позиция противников национальной автономии евреев в Центральной и Восточной Европе, но главное — приводил прямые и косвенные доказательства необходимости диаспорного национализма[575]. Признавая, что надежды на революцию в 1905 году не сбылись, он тем не менее утверждал: «Во всяком случае, из истории не вычеркнешь этого факта огромной важности: что половина всей диаспоры в практической борьбе за свои человеческие и гражданские права прокламировала себя нацией, наравне с другими национальными группами в Российской империи»[576]. А в речи, произнесенной на открытии ЕИЭО, он однозначно связывал его возникновение с пробудившимся в России «духом общественности» и распространением национального самосознания, хотя и сомневался, что одна только общественная работа способна спасти нацию. Призывая собравшихся задуматься над последствиями потерпевшей крах революции, он риторически спрашивал: «…До того ли нам теперь, когда свирепствует злейшая из всех бывших политических реакций, когда после подъема нашей народной энергии в годы освободительного движения мы переживаем момент упадка духа, граничащего с отчаянием?» — и напоминал:

Не только Дубнов, но и все создатели ЕИЭО видели в нем возможность поднять историческое самосознание народа — и одновременно противопоставить репрессиям общественную деятельность. Начиная с 1908 года ЕИЭО служило обнадеживающим примером сотрудничества между диаспорными националистами и либералами; их явно сближало участие в совместных культурных и общественных инициативах[578]. Историческую секцию ЕИЭО возглавил Дубнов, этнографическую — юрист Михаил Кулишер (1847–1919); недавние непримиримые оппоненты в Союзе для достижения полноправия и Еврейской энциклопедии, теперь они делили обязанности заместителей председателя, которым стал Максим Винавер. В работе ЕИЭО активно участвовали как члены Фолксгруппе, например Лев Штернберг и М. Л. Тривус-Шми, так и состоявшие в Фолкспартей или вскоре вошедшие в нее Перельман, Ан-ский и Цинберг, а также другие известные общественные деятели, в том числе историки Александр Браудо и Юлий Гессен[579].

Вскоре после официального учреждения ЕИЭО начало издавать научный журнал «Еврейская старина», в котором публиковались исследования по еврейской истории и этнографии[580]. Некоторые члены ЕИЭО считали, что журнал должен выходить на иврите, однако Дубнов, назначенный главным редактором исторического раздела, смог убедить их в необходимости еврейского научного журнала, издающегося по-русски (впоследствии он вспоминал, что в эти годы пытался как можно решительнее дистанцироваться от языковых «войн» между гебраистами и идишистами)[581]. Он никогда не отделял работу историка от политической деятельности и, как пишет Джеффри Вейдлингер, его программные статьи, опубликованные в «Еврейской старине», были, по сути, не чем иным, как автономистской интерпретацией истории[582]. Несмотря на сопротивление некоторых членов редколлегии, Дубнов начал публиковать в журнале исторические документы, в том числе пинкасы — актовые книги еврейских общин, подтверждающие историческую обоснованность еврейского автономизма. Винавер поначалу не принимал такого выбора документов и материалов, но в конце концов согласился[583]. Несмотря на явную идеологическую направленность, «Еврейская старина» довольно скоро стала наиболее влиятельным еврейским историческим изданием в России; более того, журнал выписывали не только в Восточной Европе, но и во Франции, Англии, Германии и Австрии. В редакцию приходили письма со всей Российской империи — из еврейских литературных обществ, библиотек и даже от политических ссыльных в Усть-Сысольске[584]. Письма с просьбами прислать экземпляры для библиотек Психоневрологического института, этнографического отдела Русского музея и Государственной думы свидетельствуют о том, что «Еврейская старина» была востребована не только в еврейских кругах[585].

Деятельность ЕИЭО не ограничивалась научными исследованиями. С момента его основания и вплоть до революции 1917 года оно активно участвовало в сохранении культурного наследия российского и восточноевропейского еврейства. Изначально Общество видело свою задачу в том, чтобы собирать и хранить еврейские исторические документы, однако благодаря организованным при его поддержке этнографическим экспедициям Ан-ского состав коллекций значительно расширился. В своей программной статье «Еврейское народное творчество», опубликованной в 1908 году в первом номере альманаха «Пережитое», Ан-ский призывал российское еврейство (или по крайней мере еврейскую интеллигенцию) переосмыслить фольклор своего народа в контексте новой, националистической идеи. Эта мысль, несомненно, перекликалась с призывом Дубнова по-новому взглянуть на собственное прошлое и была созвучна стремлениям национальной интеллигенции других наций заново открыть для себя музыкальную и сказительскую традиции собственных народов[586]. Впервые с идеей отправить экспедицию для сбора песенного фольклора, а также исторического и этнографического материала в черте оседлости Ан-ский выступил на заседании Еврейского историко-этнографического общества 11 октября 1909 года[587]. С этого времени в частных письмах к близкому другу Шмуэлю Нигеру он не раз сетовал на прижимистость богатых петербургских евреев, не желавших помогать его «делу». Однако вопреки этим жалобам экспедиции Еврейского историко-этнографического общества стали блестящим примером финансового участия элит в национально-ориентированном культурном начинании еврейских интеллигентов разнообразной идеологической окраски[588]. Благодаря щедрости нефтепромышленника Самуила Моисеевича Шриро, который помог оплатить издание «Пережитого», и семьи Гинцбургов, взявшей на себя связанные с экспедицией расходы, с осени 1907 года у Ан-ского появилась возможность посвятить себя фольклористическим исследованиям[589]. Самое крупное пожертвование — 10 000 рублей — внес Владимир Гинцбург, поэтому экспедиции были названы в честь его покойного отца, барона Горация Гинцбурга[590].

В летние сезоны 1912–1914 годов прошли три экспедиции в Волынской, Подольской и Киевской губерниях. Третья прервалась из-за начала мировой войны. В работе экспедиций принимали участие музыковед Юлий Энгель, художник и фотограф Соломон Юдовин (двоюродный племянник Ан-ского), фольклорист Зиновий Кисельгоф; ко второй экспедиции присоединились несколько студентов Курсов востоковедения[591]. По замыслу Ан-ского, материалы экспедиции должны были представить ни много ни мало этнографическую панораму традиционной еврейской жизни, запечатленной в звуках, образах, рассказах, предметах материальной культуры, и тем самым помочь «оторванным от народа интеллигентам» вроде него самого установить связь с собственным народом и содействовать национальному возрождению[592].

Задача сохранить еврейские культурные ценности стала особенно актуальной с началом Первой мировой войны. Собранные в экспедициях материалы предполагалось хранить и показывать в музее Общества, который был открыт в 1916 году[593]. В будущем часть экспонатов предполагалось переместить в музей, который должен был быть создан в Иерусалиме[594].

ЕИЭО видело свое призвание не столько в развитии национального самоуправления, сколько, говоря языком Ан-ского, в национальном самопознании, к которому ведет исследование прошлого и осмысление настоящего. Как и «Еврейский мир» и Ковенское совещание, петербургские инициативы выросли из усилий группы интеллигентов, стремившихся превратить российское еврейство в политически сознательную национальную общность. Ценность всех культурных, общинных, журналистских начинаний этого периода состояла в том, что они перебросили мост от рассуждений о еврейской национальной идее к практике формирования еврейского самосознания в России. Их создатели верили: если евреи узнают об исторических корнях своего права на равенство с другими народами империи, они будут более охотно поддерживать требование национальной автономии. Не менее важно, что подобные начинания зарождались в столице империи и осуществлялись по-русски; это служило дополнительным стимулом для культурной работы и переустройства общинной жизни. Представители различных политических групп создавали еврейские издания, культурные и общинные институты, чтобы противостоять ассимиляции. Однако из-за того, что петербургская еврейская интеллигенция ни на миг не забывала о физической и языковой дистанции, отделяющей ее от тех, кому она стремилась привить национальное самосознание, ее борьба за умы оказалась не более чем суррогатом подлинной политической мобилизации.

Заключение

В посвященном Дубнову стихотворении Семена Фруга, которое было опубликовано в первом номере «Еврейского мира», довольно точно передана политическая и культурная атмосфера, царившая в Петербурге после революции 1905 года. Речь идет о поколенческом разрыве, приведшем к отказу «молодых» признавать русский языком еврейской политики и, как следствие, к их постепенному отдалению от русской культуры[595]. Фруг в равной мере много писал по-русски и на идише, изредка — на иврите[596]. Обращенное к Дубнову стихотворение называлось «Молодняк»:

По сути, Дубнов и Фруг были маскилим, постепенно пришедшими к национализму. О поколенческом разрыве Дубнов заговорил задолго до перехода на националистические позиции, когда в работе 1883 года оспаривал предложенную Львом Пинскером палестинофильскую трактовку самоэмансипации и отстаивал, в противовес ей, религиозную реформу, которая облегчит интеграцию в русскую культуру[598]. В статье этот разрыв описывается метафорой «отцов и детей»: «отцы» выступают за традиционный иудаизм, дети — за радикальный разрыв с религией. Дубнов, по его словам, в отличие от «отцов» или «детей», был сторонником самоэмансипации, но понимал ее как органические религиозные преобразования внутри общины, организацию самопомощи и культурную работу, которая превратит евреев России в российских евреев[599]. В своем движении к национализму — в данном случае уместнее говорить об эволюции, чем о переходе в новую «веру» — Дубнов и Фруг «восставали» против старшего поколения еврейских деятелей: в 1880-х годах обвиняли его в пассивности, а после погрома в 1903 году — в соглашательстве с имперскими властями. В 1909 году Фруг очень точно почувствовал, что следующее поколение восстанет уже против них самих.

Тогда же именно в Петербурге русско-еврейская интеллигенция (в те годы это словосочетание постепенно входило в обиход) постепенно превращается в еврейских политических активистов, последовательно отстаивавших идишистскую или гебраистскую позицию. «Языковые войны» велись на страницах еврейской периодики — главным образом по-русски, поскольку русский по-прежнему оставался основным языком еврейских политиков Российской империи. Зеркалом многих противоречий, отразившихся в культурных и политических баталиях этого периода, стал «Еврейский мир». Недолгая жизнь этого издания доказала, что возникшая в России своеобразная версия еврейского национализма, где национальные требования и культурная деятельность сочетались с участием в российской политической жизни, не привлекает молодых активистов. Наиболее ярко поколенческие различия проявились в спорах о языке. Если не считать нескольких показательных исключений, поколение родившихся в 1880-е гораздо легче переходило на идиш, чем те, кто был на двадцать лет старше. Так, например, Дубнов после единственной публикации в первом номере «Ди идише велт» больше не сотрудничал с этим изданием, и совершенно очевидно, что писать на идише ему было гораздо труднее, чем по-русски[600]. Закрытие «Еврейского мира» ускорило отход Дубнова от политики. Постепенно из активного деятеля созданной им партии он превращался в ее «почетного председателя».