Парник. Это был гигантский парник. Всевозможные пальмы в старых деревянных кадках, длинные ряды каких-то кактусов, комнатных цветов в банках и горшках всех окрасок и размеров, плющи и виноград, плотным ковром увивавшие стены и упиравшиеся в грязный стеклянный потолок. Вот место, где мы оказались.

Но самое главное! В середине этого огромного балкона возвышалась деревянная беседка, выкрашенная в облупившуюся белую краску. А на ступеньках стоял самый настоящий самовар! С сапогом наверху! Я клянусь. Я действительно это видел. Внутри же самой беседки громоздились плетёные стол и стулья, на одном из которых возвышался граммофон, победно сиявший начищенной медью раструба.

— Охренеть, — выдавил я в конце концов, — что это за место?

— Но-но-но, юноша, здесь не пристало так выражаться! — Из-за пальмы, насмешливо грозя мне пальцем, вылез какой-то дед в широких штанах и вязаном свитере. Его борода и волосы были настолько седы, что издалека могло показаться, будто они сделаны из мыльной пены, и вот-вот все пузыри лопнут.

Дед приблизился к нам и протянул высушенную загорелую руку. Удивительно, но его рукопожатие, несмотря на морщины и старость, было очень решительным и сильным.

— Здравствуйте, меня зовут Адриан, — представился я.

— Как как? — С дедом поравнялась бабушка. У меня такой никогда не было. Настоящие влажные и нереально добрые глаза и морщинки в уголках, лицо, на котором немилосердно отпечатались прожитые годы, стальные волосы, собранные на затылке, огромная пестрая юбка и заправленная в неё пуховая шаль.

— Адриан, — повторил я, улыбаясь.

— Сынок, откуда ж ты родом-то?

— Я родился в Гамбурге, но мать у меня русская, — коротко объяснил я, надеясь, что расспросы не продолжатся.

— Нюра, отстань от него, — мягко отозвался дед.

— Андрюша, ты голодный наверно? Мы ждали только Алю, но еды хватит тут на всех, проходите скорее!

— Бабуля, подожди, дай я вас представлю хоть Адриану, — вклинилась Алина, делая упор на моем имени, — знакомься, это Анна Ивановна и Михаил Васильевич, мои самые близкие люди в этом городе. Но они больше любят, чтобы их называли бабушка и дедушка, — нежно улыбнулась она им.

— Очень приятно! — Кивнул я.

— Добро пожаловать в Северную оранжерею, сынок!

— Ну как тебе? — Шепнула Алина, пока мы следовали за стариками в беседку.

— Если бабуля сейчас достанет пирожки и наденет платок, у меня точно появится ощущение, что мы снимаемся в рекламе деревенского молока.

Я даже в глубоком детстве не чувствовал себя таким ребёнком, как сейчас. Наш дед любил в свободное время играть на бирже, а бабушка пила текилу и курила сигары, предоставляя нас няне и воспитателю. Мы никогда не знали, что может быть по-другому.

Первые полчаса я стабильно ждал какого-то подвоха, пока вдруг не понял, что эти люди, видевшие меня впервые в своей жизни, совершенно искренне хотели знать, как прошёл мой день, чем я люблю заниматься, не холодно ли мне в таком тоненьком свитере и нравятся ли мне пироги с картошкой. В первоначальном виде забота выглядела именно так, а уж точно не в той извращенной версии, в которой она доходила до нас с Агатой. Теперь я понял.

Как выяснилось, Северная оранжерея последние 20 лет существовала только за счёт пенсий бабушки и дедушки и платы от жильцов соседний домов за возможность выращивать в ней рассаду.