Последнее, что помнил Клеман, это как его водитель вышел из машины, а «мясник» направился ему навстречу. Он сам не понял, что там произошло. Казалось, «испанец» лишь вскользь задел водителя, но тот упал как подкошенный. Не понятно было, и как «мясник» вдруг оказался рядом с ним на сиденье.
— Доктор! Если вы будете благоразумны, вам ничто не грозит. Если нет — извините, мне придется вас убить, хотя я, в отличие от фюрера, и ничего не имею против швейцарцев.
Гроссадмирал прекрасно знал, что победителей не судят. Он ничего не желал лично для себя, да ему ничего особо было и не нужно. На процессе он защищал не себя, а то, чему отдал всю свою жизнь, — военно-морской флот Германии. Он попадал в плен во второй раз — вторая ходка — и понимал, что рассчитывать на благородство и снисхождение тюремщиков не приходится. Это Шпеер как нашкодивший пацан, сразу бросился каяться — простите меня, люди! — а ему каяться не в чем. Он солдат, а солдат всегда готов к смерти. А это пока еще не смерть.
Эти американцы, конечно, очень смешные. Постоянные инспекции, проверки… Что вы проверяете? Насколько законно творится беззаконие? Вот и сегодня очередная комиссия Красного креста. Проверяют, нет ли у кого из заключенных жалоб на условия содержания… Лица некоторых мне кажутся знакомыми… Но где я мог видеть американцев? Но это вроде как швейцарцы. Да, конечно, лица европейские. У американцев нет таких лиц…. Так думал он, когда вечером после отбоя его вдруг попросили выйти для уяснения каких-то формальностей.
Человек в белом врачебном халате, стоявший спиной к нему в маленькой комнатушке, освещаемой тусклой лампочкой, казался гроссадмиралу более чем знакомым. Не столько лицо, сколько движения, повадки. Судя по изгибу спины, он что-то делал с воротом своего кителя, поверх которого был накинут врачебный халат. Услышав щелчок замка, он быстро выпрямился и повернулся к гроссадмиралу лицом. Рукой он молниеносным привычным движением поправил… рыцарский крест с мечами и бриллиантами.
— Господин Рейхспрезидент! Командир подводной лодки U-2413 Хельмут Ройтер выражает вам свое почтение! Позвольте передать вам этот пакет! — Ройтер выпрямился и как положено от головы вручил письмо начальника базы.
Дёниц отвел глаза и снисходительно усмехнулся.
— Боже мой, Ройтер! Ну кого еще я могу встретить здесь! Вы все еще воюете! Я потрясен… Швейцарский красный крест… Вы что, захватили тюрьму?
— Пока нет, господин Рейхспрезидент! Но это дело времени. Командование Базы 211 послало меня с пакетом к вам, насколько мне известно, в нем содержится предложение возглавить правительство Рейха в изгнании.
— Ну и ну Ройтер! — бывший командир обошел своего бывшего подчиненного, внимательно разглядывая. — Вы совершенно не изменились за эти годы! Это фантастика какая-то… Ко мне спустя почти 3 года приходит мой подчиненный с наградами… Сюда! Вы хоть понимаете, что вас даже не нужно арестовывать — просто закрыть замок…
— Мы будем защищаться…
Дёниц засмеялся. Спустя много месяцев за решеткой «вторжение» подводника было, конечно, приятным, как осколок яркого солнечного дня в глубокой темной штольне. Но этот осколок — ВСЕ, что осталось от некогда великой страны. А за решетчатым окном была уже совершенно другая жизнь…
Дёниц раскрыл пакет, последовательно сломав сургучные печати. Он долго читал бумагу, хотя она содержала всего несколько строк. Президент Рейха грустно взглянул на Ройтера.
— Нет, Ройтер, — тихо проговорил Дёниц, — я не могу принять ваше предложение.
— Как же так? Герр Президент!
— Я, наверное, плохой политик, — вздохнул Дёниц, — думаете, у меня не было времени за эти месяцы поразмыслить над всем. Было… Было, дорогой мой, и вот что я вам скажу. Я, наверное, действительно плохой политик. Я не сумел правильно расставить приоритеты. Когда мне достался после Гитлера тонущий корабль, я инстинктивно стал поступать, как капитан тонущего корабля. Я же моряк… И я действовал, как предписано морским законом. Я начал спасать людей. И я спас многих. Сейчас посчитали, говорят, более 2 миллионов я вывез из портов, занятых большевиками… Я уверен, что я сделал правильно. Молчите! — Ройтер было набрал воздуха в легкие, чтобы что-то возразить. — Я мог бы, конечно, вместо этого вывезти войска в Норвегию, на тех же судах, организовать оборону Гамбурга, биться до последнего солдата, применить атомную бомбу. Но я не сделал этого. Вы меня за это осуждаете? Я не знаю, что там имел в виду ваш этот, как его, Рёстлер, как он говорил — пусть останется 1 миллион немцев, но это будут лучшие…
— Рёстлер с нами. Он возглавляет отдел пропаганды в Новом Берлине.
— Да… Новый Берлин… Вот кто политик от бога… если только бог может терпеть политиков… так это Рёстлер. Что он там мутил в Бункере в последние числа апреля? А этого никто не знает. Все, кто мог знать, — погибли. Странно, правда? Фюрер мертв, Геббельс мёртв. Борман? — Борман пропал без вести… Они же вместе были… Рёстлер же в последние дни очень лихо ворочал делами.
— Но… Рёстлер честный партиец… Сам фюрер передал ему свой партийный значок… — воодушевленно начал Ройтер, но выражение лица гроссадмирала заставило его сбавить обороты. — Так он рассказывает… (добавил Ройтер по инерции).
— Этот Рёстлер ваш — отъявленный поддонок. Даже странно, что вы его защищаете. Он еще в 41-м махал у меня перед носом какими-то фотографиями с очередной вашей оргии. Я его тогда послал. Вы, наверное, заметили, что я весьма снисходительно относился к подобным прегрешениям подчиненных. Потому что я знаю. Я там был. — Дёниц махнул рукой неопределенно в сторону на Норт. — Он там не был. Он не смотрел в глаза смерти. Вы смотрели. — Гроссадмирал перевел дыхание. — Рёстлер постоянно чего-то ловчит, изворачивается. Шелленберг по сравнению с ним — щенок просто, мальчишка. Я не знаю, что было в бункере. Но он был там. До самых последних минут. И что? Фюрер застрелился, Геринг и Гиммлер отстранены, Геббельс — канцлер. Это, я замечу, Рёстлер — человек Геббельса. Потом вдруг Геббельс застрелился. Назначают меня. Для меня это было абсолютно неожиданно. А тот рассчитал, что я, как служака, не стану задавать вопросов, а буду выполнять его политические указания. Вот видите, есть некая вещь в себе, ну, например, бункер фюрера, — на входе то, что я назвал, и Рёстлер — на выходе куча трупов и полный бардак. А кто там кому передал значок — откуда мы знаем. Все умерли — он жив.