Сначала Дочь подумала, что ревет другой медведь – это был такой же низкий, горловой рык. Она вгляделась, чтобы понять, не вернулась ли медведица, но ее унесло довольно далеко вниз по течению. Хотя она гребла изо всех сил, Дочь видела, что самка только-только подплывает к водовороту и все еще пытается выбраться. Если в кустах ревела не она, то что там еще за медведь? Такого Дочь еще никогда не видела. Медведи обычно жили поодиночке. И не лезли в чужие дела.

Так кто же ревет и колышет листья в зарослях? Дочь прищурилась и вывернула шею, чтобы лучше видеть. Она увидела машущую палку, а затем раздвигающиеся кусты. Из зарослей выскочил Струк.

Струк размахивал палкой и вопил, обращаясь к двум медвежатам. Он рявкнул на них, как будто был их матерью, приказывавшей им держаться подальше. Потом поднял палку и указал на беснующегося самца. Он оскалил зубы и выпучил глаза. Скорчив яростную гримасу и размахивая руками над головой, он двинулся к медведю. Дочь почувствовала, что сердце у нее оборвалось и, упав с дерева, покатилось к реке. Она хотела подбежать и схватить мальчика, но понимала, что не успеет. Медведь мог броситься на детенышей молниеносно.

С каждым шагом Струк кричал и ревел все громче, как будто был в ярости. Первым делом Дочь подумала, что какое-то зеленое растение, которое он съел, повредило его рассудок. Наверное, решила она, из-за этого он вообразил себя невероятно сильным.

Самец все еще смотрел на медвежат. Малыши полезли на разные деревья. Один вцепился лапой в кору, а другой уже карабкался по стволу. И тут голова большого медведя резко повернулась, и он нацелился на Струка. Зверь рванулся в направлении мальчика. Дочь, чье сердце теперь тонуло в ледяных водах реки, наблюдала. Если бы Струк прошмыгнул мимо готовящегося к броску медведя, она приложила бы все усилия, чтобы схватить мальчика или то, что от него останется. А пока ей оставалось только смотреть.

Медведь сделал еще два угрожающих шага и вдруг встал как вкопанный. Его передние лапы вцепились в грязь отмели, мускулистые плечи напряглись, чтобы затормозить движение. Струк продолжал махать и кричать. Медведь понюхал воздух, встал на задние лапы и посмотрел на Струка. Наклонив голову, он держал нос по ветру. Затем опустился на четыре лапы, кивнул по направлению ветра и отвернулся.

Дочь, разинув рот, смотрела, как медведь вваливается в кусты и исчезает. Вскоре медведица, выбравшаяся наконец из воды, вернулась к детенышам. После того как она зализала раны, два маленьких тела привалились к ней и стали сосать.

В воздухе постепенно воцарилось спокойствие, но Дочери потребовалось гораздо больше времени, чтобы прийти в себя. Она уселась у очага и стала переворачивать коптившиеся на подставках полоски рыбы, чтобы подсушить их: она уже ощущала своей кожей прохладу подходившего к концу лета. Струк снова куда-то исчез, но вскоре подошел к очагу как ни в чем не бывало. На бедре у него висела тростниковая корзина, но она была покрыта листьями и наполнена не рыбой, а лесными орехами. Ветви уже начали их сбрасывать. Она с трудом вспомнила, что сама послала его собирать орехи.

Струк поставил корзину на землю. Лещинные орехи в жару быстро портятся. Их нужно было поджарить, чтобы в них не проникли черви. Она показала Струку, как это делать. Когда орехи нагревались в углях, их нужно было расколоть и выдавить из них горячее масло в черепаховый панцирь. Масло годилось для питья и для выделки шкур на зиму: поры кожи заглаживались с помощью костяного орудия, а масло втиралось внутрь, чтобы оттолкнуть влагу. Еще они толкли мякоть орехов и делали лепешки с ягодами или рыбой. Дочь долго и пристально смотрела на Струка. Избегая ее взгляда, он начал засовывать орехи в угли.

Для Струка это был вечер как вечер. Для Дочери – непохожий на другие вечера. Пусть на этот раз ссора с медведем закончилась мирно, но она верила, что медведи злопамятны. Перемирие было шатким равновесием. Оно длилось столько, сколько она себя помнила; благодаря этому они не тратили силы впустую на ненужные бои. Благодаря этому их численность росла. Если рыбы хватало всем, семья не хотела ничего менять. Перемирие не обсуждалось и не оспаривалось. Оно просто было.

А теперь пришел Струк и поставил его под угрозу, раздразнив медведя. Теперь медведь может по-новому взглянуть на Струка и ему подобных и вспомнить, как был разочарован неудачей при попытке спариться. Трудно понять, когда и где ему вспомнится это разочарование, но оно будет сопровождаться отчаянным ревом. Сам порядок вещей был нарушен.

В горле у Дочери так и клокотало. Она не могла просто накричать на Струка или отругать его. Она искала слово, которое могло бы объяснить тонкое равновесие страха и уважения, на котором держалось перемирие с медведями, но ее губы были бессильны. Задача казалась слишком сложной: все равно что подойти к медвежонку, постучать его по плечу и попытаться объяснить ему. Струк еще мал. Его поведение порой непредсказуемо, и вообще он странный парнишка.

Вот медведице не нужны тонкие средства, чтобы донести до потомков свои указания. Нужно было вести себя определенным образом, а способы не вызывали сомнений. Она могла подтолкнуть медвежонка к еде и предупредить об опасности. Если малыш сделал глупость, мать-медведица может стукнуть его лапой. И в конце концов детеныш либо учится делать все правильно, либо погибает. Вот поэтому Дочь и была в растерянности. Пропасть, лежавшая между ней и медведицей, была такой же огромной, как пропасть между ней и Струком.

Она посмотрела в огонь. Скорлупки лесных орехов начали обугливаться, и запахи нахлынули на нее в виде воспоминаний. Год назад, когда ее сестра еще жила в семье, они делали тесто из ореховой кашицы, когда она достаточно застывала. Большуха дала ей ягод, чтобы она вдавила их в тесто. Потом они обернули его вокруг палки и держали над очагом; аромат поднимался, как жар от огня. После того как лепешка испеклась, они с сестрой ели ее прямо с палки, огонь бросал блики на их кожу, а они грелись теплом общения друг с другом.

Не находя слов, которые могли бы передать сложность ее мыслей, Дочь сосредоточилась на том, что она могла сделать. Ей хотелось есть теплый хлеб у костра, как и раньше. Она протянула Струку маленькое орудие, которое сделала из осколка камня. Струк хорошо умел колоть орехи – делал небольшие проколы сначала с одной стороны, а затем с другой. Осторожно, не обжигаясь, он выливал масло. Хотя его тонким рукам не хватало силы, они очень подходили для такой работы. Она стала толочь подготовленные орехи в выемке, проделанной в камне, чтобы получилась кашица, а Струк продолжал добывать масло.

Она услышала, как Струк рядом с ней начал напевать. Его голос при этом звучал ниже, чем обычно, и звуки, казалось, парили у нее над головой. Вскоре она присоединилась к нему. Ее носовое пение было похоже на камни, из-за которых в воде образовывались пороги и водовороты, а его – на тихую воду, которая текла на поверхности. Дикий Кот съел орех, послушал пение и опустил веки. Они обрабатывали орехи, пока корзина не опустела.

Вокруг них сомкнулась темнота, свет от огня озарял только лица. Они пели и работали. Они не говорили о медведях и порядке вещей. У них не было слов.

Дочь стояла по щиколотку в реке, опершись на копье, воткнутое в мягкий песок. Ее ноги опухли и болели, а вода чудесным образом их охлаждала. Живот стал тяжелее. Почти все время ей было жарко. Ощущение было неприятным, и она нашла себе любимое место на берегу реки под широкой тенью лиственного дерева. Струк подолгу играл с камешками на мелководье. Несмотря на свою худобу, он мог бросать камешки удивительно далеко. Он уже мог сравняться с некоторыми из лучших бросков Большой Матери, и Дочь жалела, что мать не может этого увидеть. Какая-то особенность строения плеч мальчика – наверное, отсутствие тяжелых мышц – позволяла его руке описывать в размахе широкую дугу. К тому же его руки были длинными по отношению к телу, и это придавало броскам большую силу. Он может стать лучшим метателем из всех семей. Это вселяло в нее радость, а может быть, даже облегчение. Хотя он больше не казался ей уродливым, его внешность, конечно же, была необычной. Поэтому ему нужно теперь как-то по-особенному проявить себя.

Перед ней в мелкой воде сновала изможденная рыба. Ее чешуя стала ярко-оранжевой – такое происходило с рыбами незадолго до смерти. Это говорило о том, что рыба почти закончила свое путешествие и им со Стрюком тоже пора уходить. Медведи, как обычно, оставались на месте и поедали мертвые рыбьи тушки, но семьи в это время забирали сушеную рыбу и возвращались на свои земли. Зиму две группы переживают по-разному. Медведи ели и живую, и мертвую рыбу. Они ели все подряд, чтобы набрать вес. Нужно было, чтобы шкура сделалась как можно более блестящей и сальной для тепла, а под ней образовался толстый слой жира. Потом медведи зарываются в берлогу и засыпают в безопасности на весь сезон худших зимних бурь. Все питание, которое им требуется, они держат на собственных спинах. Они могут спокойно отдыхать.

Семьи за долгие годы выработали другую тактику. Они тоже набирали вес во время нереста, но их тела были меньше, чем у медведей, кожа тоньше, и они не могли носить на себе столько жира. И не могли позволить себе погрузиться в глубокий, долгий сон. Так бы они не выжили. Поэтому все лето им приходилось сушить и коптить рыбу. Они уносили ее к себе в лагерь, и она становилась их главной пищей на время осенней охоты на зубров. Еще они собирали орехи и ягоды, делали каши и варили жир для ламп.