Фашисты торопились, отдых был коротким. Двинулись дальше. Моя повозка оказалась последней в колонне. Через шоссе с шорохом перекатывалась поземка. Низко висели темные снеговые тучи. Впереди — мост через узкую речушку с крутыми берегами. Недалеко от моста речушка делала резкий поворот. Дальше начинался кустарник. Я посмотрел на немцев — они дремали.
Как только повозка въехала на мост, я бросил лошадь и прыгнул вниз. Упал удачно. Сразу вскочил и побежал, утопая по колено в снегу. Сзади раздался крик, потом гулко ударили выстрелы. Еще рывок — и я за спасительным поворотом. Теперь немцы не видят меня. Постреляли несколько минут и, не теряя времени, поехали дальше…
До города добрался ночью. Шел садами, глухими переулками. Над соседними деревнями стояло зарево. На окраине строчили пулеметы. Поблизости, посреди улицы, с яркой вспышкой рванул снаряд. Но я был настолько утомлен, настолько измотан, что воспринимал все равнодушно, словно через какую-то пелену.
Дома, сбросив одно лишь пальто, лег спать. Лег прямо на пол, в простенке между окнами: хоть какая-то защита от осколков.
Утром меня разбудили сильные взрывы. Бросился к окну и увидел скачущих всадников…
Никогда не потускнеет в памяти удивительная, почти сказочная картина. Небо — словно прозрачный голубой лед. В холодных лучах солнца ослепительно сверкал снег. По нашей тихой, всегда пустынной улице быстро, в колонне по два, ехали кавалеристы на невысоких косматых лошадках, седых от инея. Рысью обгоняли колонну командиры в черных бурках. Мелькали шапки, малиновые кубанки, казацкие башлыки. Пронеслись деревенские сани-розвальни с пулеметами: бойцы так закутались в полушубки, что носов не видно — только пар над воротниками. Дюжие артиллерийские кони легко промчали две небольшие пушки. Во всем были энергия, напор, устремленность!
Как аккомпанемент стремительному движению раз за разом звучали тяжкие, гулкие, страшные своей близостью взрывы. Дрожал дом, звякали оконные стекла. Назойливо лезло в уши тонкое прерывистое гудение, очень похожее на комариное. Но какой может быть комар в глухозимье? Я не сразу понял, что гудит-завывает немецкий самолет, бросавший бомбы с большой высоты, с яркого поднебесья…
У нас в доме разместился штаб. Подполковник Князев, стройный, подвижный, веселый, громко отдавал распоряжения, шутил, улыбался. И люди с ним были как на подбор: ловкие, жизнерадостные. Во дворе пожилой повар в белом колпаке черпал из походной кухни густой ароматный борщ, кормил всех без меры — и бойцов, и наголодавшихся жителей.
У меня сразу появилось среди кавалеристов несколько приятелей. Вместе ездили за сеном, попадали под бомбежки. Гвардейцы с восторгом рассказывали о своем командире корпуса, о том, как громили немецких танкистов под Каширой и под Венёвом.
Генерал Белов приехал в штаб полка вскоре после освобождения города. Среднего роста, худощавый и моложавый, он быстро прошел через двор, за руку поздоровался с подполковником Князевым, выбежавшим на крыльцо. На генерале — поношенная, стянутая ремнем шинель, шапка-кубанка и белые валенки, редкие для военного времени.
Белов пообедал с Князевым. После обеда остался в комнате один. Я несколько раз заходил к нему. Он долго сидел у стола над большой картой, что-то обдумывал.
Уехал он вечером. Ему подвели широкогрудого, с точеными ногами коня. Генерал легко вскочил в седло, поправил на плечах бурку и тронул коня шпорами.
Вот так увидел я Павла Алексеевича первый раз.
Едва взяли Одоев, резко возросла активность вражеской авиации. С раннего утра и до темноты самолеты висели над дорогой между Одоевом и Крапивной, бомбили Перекрестки и населенные пункты.
В светлое время эта важнейшая магистраль была почти полностью парализована. Даже когда наползли низкие облака, авиация не перестала действовать. Самолеты-одиночки то и дело проносились над дорогой на бреющем полете, разыскивая цели.
Зенитной артиллерии в корпусе не было, имелось лишь по взводу счетверенных пулеметов в каждой дивизии. Достать немцев, летающих высоко, они не могли. Когда же тучи прижали авиацию к земле, пулеметчики отличились. Взвод занял позицию возле дороги в деревне Жемчужниково и за несколько часов сбил три машины. Однако противника это не облагоразумило, интенсивность налетов осталась прежней.
Павел Алексеевич видел одно объяснение: вражеское командование весьма встревожено продвижением корпуса и пытается задержать его. Особенно сильно фашисты бомбят Одоев и тракт на город Белёв, куда отошли разбитые вражеские части. Днем даже разведка не смогла двигаться по этому тракту. Значит, фашисты считают, что корпус пойдет на юго-запад, на Белёв, по единственной наезженной дороге. Немцы рассуждают логично, и, со своей точки зрения, они правы. Но Павел Алексеевич всегда стремился действовать не так, как предполагали гитлеровские генералы.
В штабе подполковника Князева, в большом доме на тихой улице в стороне от перекрестка дорог, Павел Алексеевич обдумывал новый замысел. Оставшись один в комнате со старинной тяжелой мебелью, он сел в кресло возле этажерки с книгами. Брал их одну за другой, по обложкам узнавал старых добрых знакомых. Вот массивный том «Цусимы» с цветными иллюстрациями. Точно такой он хотел купить когда-то в Минске, да не успел, разобрали.
«Разгром», «Цемент», «Как закалялась сталь» со штыком на обложке — эти книги он приносил своим девочкам. Собрать хорошую библиотеку — его давнишняя мечта. Два главных отдела: военный и художественный. На другое — не распылять внимание и время. Но всю классику иметь обязательно.
Улыбаясь своим мыслям, он листал томик стихов Фета и вдруг поймал себя на рифме «Белов — Белёв». И то, о чем думал он с самого утра, неожиданно вылилось в две четкие строчки: