— Раз свои, заходи, — грохнул засов, и калитка гостеприимно распахнулась.

Максим приглашение принял, перешагнул через высокий порог и остановился, глядя на обитателя гаража. Древний, сухой, как листок из гербария, на такого дунь — улетит или рассыплется — дед в драном пуховике, камуфляжных штанах, валенках и офицерской зимней шапке с опущенными ушами уставился на позднего гостя. Потом спохватился, отступил в сторону, пропуская Максима. Тот же смотрел на машину и породу ее определил только по металлической накладке на кузове: «Москвич 412». Веселенького голубенького цвета корыто занимало собой все тесное помещение, передвигаться здесь Максим смог только боком.

— Ты чего тут по ночам сидишь, — строго спросил он деда, — жить надоело? Давай, домой топай, бабка заждалась, поди.

— Нет у меня дома, — прошелестел дед, — и бабки нет. Уже пятнадцать лет. — И стащил с лысой головы шапку.

Познакомились. Деда звали Егор Сергеевич, и лет ему было восемьдесят семь. Он соскучился в тишине и одиночестве, и все благодарил Максима за помощь. Тот же предпочел помалкивать, давая старику выговориться. Через пятнадцать минут он знал о нем все. Дед давно овдовел, жил один в честно заработанной на заводе небольшой двушке, получал пенсию. До осени прошлого года все было почти хорошо, но однажды в квартиру вошли незнакомые люди. Они говорили все одновременно, очень громко и порой непонятно, совали под нос какие-то бумаги. И притащили с собой кучу дурно пахнущих огромных сумок, свертков и коробок. Из всего сказанного ими дед понял только одно: теперь это их квартира. Ушлые торгаши с ближайшего рынка давно присматривали себе место для хранения товара, чтобы и за аренду не платить, и недалеко от «рабочего» места. Поговорили с нужными людьми, внесли первый взнос и получили квартиру деда в свое полное распоряжение. Вместе с ее хозяином.

Участковый подтвердил претензии «новоселов» — документы оформлены правильно, а вот и подпись самого деда, который, мол не возражает против временной (всего на два года) регистрации гостей города. Все заявления старика о том, что он ничего подобного не подписывал, остались без внимания. Предприимчивые «соседи» пригласили участкового пройти в кухню и плотно прикрыли за ним дверь. А после беседы тот быстро удалился и больше в квартире старика не показывался. Не помогало ничего — дед, несмотря на свой возраст, из ума еще не выжил. Но поход в паспортный стол не помог, чиновники из управляющей компании просто выгнали деда из офиса, предлагая обратиться в суд. А количество подселенцев увеличивалось день ото дня. Они деда не трогали, даже не угрожали, а просто не замечали — как мебель или домашнее животное. Но продукты из холодильника исчезали бесследно, в ванную и туалет скоро стало страшно заходить. Торгаши превратили помещение в перевалочную базу. Они могли не показываться в квартире сутками, появлялись одновременно с очередной партией товара. Затаскивали в квартиру гигантские тюки и коробки и снова исчезали. Дед не стал ждать, пока его квартира окончательно превратится в оптовый склад, и съехал, вернее, сбежал из собственного дома в гараж. И жил здесь уже почти полгода, ночуя в старом «москвиче». В общем, все оказалось не так страшно: пенсию он получает, раз в неделю ходит в баню, в гараже тепло и есть свет. Пугает деда только одно: вдруг новые жители его квартиры узнают про гараж? Что тогда делать, куда идти? Да еще недавно свалилась новая напасть — бомжи. Они пронюхали, что в гараже поселился одинокий беспомощный старик, и принялись терроризировать его, требуя денег.

— Пенсия-то у меня небольшая, на все не хватает. За квартиру отдай, за лекарства… — начал перечислять дед, и Максим не выдержал:

— Я не понял — ты что, и за квартиру платишь?

— А как же! — всполошился дедок. — А кто ж заплатит? Книжка у меня, плачу аккуратно, и квитанции сам забираю. Нельзя, чтобы долги копились… — и полез в бардачок автомобиля, выкопал оттуда пакет с документами, подал Максиму. Дар речи к тому еще не вернулся, он молча перебирал проштампованные «платежки», смотрел на даты и цифры. И название управляющей компании: «ООО „Контур“». Твою ж мать — дед платит почти по полторы тысячи в месяц за выгнавших его из дома торгашей! И, заметьте, по грабительским тарифам. Деду еще повезло, что он льготник… Максим прикрыл глаза, глубоко вдохнул и выдохнул, чтобы успокоиться. Так, граждане, получается следующее: участника Великой Отечественной войны выкинули из собственной квартиры, чтобы рыночным торговцам дешевым китайским барахлом было, где жить. Максим отдал документы старику, а сам плюхнулся на переднее сиденье «москвича». Дед сидел рядом, «за рулем», и обстоятельно перечислял свои заслуги перед исчезнувшей великой державой:

— Первый Белорусский, потом Второй Белорусский, потом Восточная Пруссия. Там день Победы встретили, в Кенигсберге, потом на Дальний Восток…

— А туда зачем? — невпопад ляпнул Максим и втянул голову в плечи под укоризненным взглядом старика:

— На войну с Японией, ведь капитуляцию только в сентябре сорок пятого подписали. Потом еще полтора года прослужил, потом демобилизация, сюда приехал. Женился, работал… — монотонно продолжал старик. Максим его почти не слушал, кивал для вида и все гнал, гнал от себя мысль — сладкую, соблазнительную. Сейчас же, немедленно, в эту же секунду встать, найти дом старика… Нет, нельзя, не сейчас, позже. В городе и так, наверное, шухер, мэру наверняка обо всем доложено, и сутенер с разбитой рожей уже и внешность убийцы депутата описать мог. Хотя чего он там видел, в темноте-то, да и контакт был скоротечным… Не надо их сейчас злить, в бешенстве можно наделать ошибок, нарваться, а уезжать из города нельзя, впереди еще слишком много дел.

— Вот, смотри, — на колени Максиму лег тяжелый матерчатый сверток. Что-то звякнуло в нем негромко. Максим осторожно приподнял ткань: «За отвагу», «За победу над Германией», «За взятие Кенигсберга», «За оборону Москвы», «За боевые заслуги». И два ордена Славы. Перед глазами почему-то потемнело, тусклый свет наград чуть померк. Но тут же все вернулось в исходное, и Максим бережно вернул сверток деду. Тот прижал его к груди и сообщил важно:

— Я в батальоне связи всю войну прошел, еще с Москвы. До капитана дослужился.

Максим выбрался из машины, посмотрел на ее блестящий ультрамариновый бок.

— Ты, дед, вот что… Ты особо не нарывайся. Попросят денег — отдай, жизнь дороже. И меня подожди, я к тебе еще загляну. На следующей неделе, наверное.

— Заходи, заходи, — покладисто согласился старик.

— И не пускай больше сюда никого — зашел, дверь закрыл и сиди, как мышь. Все, жди меня, — Максим переступил высокий порог и вышел из гаража. Дождался, пока дед закроется на все засовы, и медленно, глядя то себе под ноги, то на звездное небо, потащился к дому. Усталость — моральная и физическая — накрыла разом, как плотная тяжелая морская волна. Угнетало не отсутствие сил, их можно восстановить быстро — поесть плотно, отоспаться. Нет, давило и жгло другое. Во-первых, сознание собственных ошибок, и совершил он их по глупости, по-идиотски. А Стрелкова нельзя недооценивать, эта опытная скользкая тварь обязательно воспользуется промашкой оппонента. Но это ладно, это черт с ним. Ну, проживет он на один-два дня дольше, чем ему положено — ничего страшного. А во-вторых, Максим очень дорого заплатил бы сейчас за возможность поговорить с глазу на глаз с директором управляющей компании дома, где еще недавно доживал свои дни дед.

Как неудачно все получилось, не вовремя и некстати… Война объявлена, останавливаться нельзя. Преимущество нападающего — во внезапности и непредсказуемости, нельзя позволить стервятникам расслабляться. Каждый день по одному, а лучше по два — отстреливать, резать, рвать зубами, выхватывая их из стаи. Чтобы, когда останется последний, ничего не помешало поговорить с ним один на один.