МЕДИТАЦИЯ XII
Что не несет смерть человеку, если даже пар убивает его? Сколь велик слон — и сколь мала мышь, которая его губит? Смерть от пули — для солдата, что хлеб насущный[425] — но ведь иных убивало и градом: не дороже ли человек того, чтобы быть проданным за ассарий[426], не стоит ли жизнь более, чем ничтожный прибыток наемника? Когда происходит сильное сотрясение воздуха (гром или пушечный выстрел причиной тому), воздух сгущается — не до воды даже, а до воды, застывшей льдом, почти окаменевшей, это уже не вода, а камень — удивительно ли, что такой воздух убивает. Но чтобы убивал пар — и даже не пар, а жалкие испарения, которые мы вдыхаем, незримые, как само дыхание? Чтобы нас задушила собственная кормилица? Чтобы нас задушил воздух, который взлелеял нас? Однако роптать на природу — это шаг к безбожию, ведь та — наместник Самого Господа[427]. Господь не счел для Себя унижением предаться в руки природы[428], и та не только поставила Его метой, которой надо достичь роду человеческому, но радовалась, выдувая Его, как стеклодув — сосуд, — покуда не увидела Сосуд тот разбитым, не выдержавшим ее дыхания. И все же — Плиний сам отправился к Этне[429], изрыгавшей пары ядовитые, он преднамеренно стремился ближе к отравленному ее дыханию, пренебрегая опасностью, бросая вызов Смерти, что приняла облик пара, — сможет ли та причинить ему какое зло, — и почувствовал худо себя, и умер; и когда сталкиваемся мы с парами ядовитыми неожиданно, ибо притаились те в засаде, скопившись в глубокой скважине, что стояла закрытой, или в новой шахте, — кто будет жаловаться, кто будет выдвигать какие-либо обвинения: винить в происшедшем некого, не на кого жаловаться — разве что на судьбу, но ведь та — еще эфемернее, чем пар[430]. Но когда мы сами — скважина, что выделяет испарения ядовитые, печь, что изрыгает дым едкий, шахта, что выделяет удушливые и зловонные газы, кто будет усугублять скорби свои мыслью о том, что это ближний его, его близкий друг, его брат погубил его: погубил завистливым шепотом, дыханием клеветы, если мы сами губим себя, убиваем себя парами, что рождены собственным нашим телом? И если бы это самоуничтожение диктовалось собственной нашей волей или нашими порывами — нет, если бы оно просто было расплатой за наши ошибки — мы могли бы винить себя, свою волю, свои желания. Так лихорадки порождаются злоупотреблением горячительными напитками и прочими излишествами, чахотка — невоздержанностью и распущенностью, безумие — неправильным применением или перенапряжением наших природных способностей — все эти болезни взлелеяны нами самими, словно мы вступили против себя в заговор и не только претерпеваем напасти, но сами себя губим. Но что сделал я, чтобы зародились во мне эти пары или чтобы обречен я был их вдохнуть? Врачи утверждают, что причиной всему — моя меланхолия. Но разве я взлелеял ее, разве упивался я ей? Они говорят, что причиной болезни — моя постоянная погруженность в размышления, но разве я сотворен не для того, чтобы мыслить? Они говорят, что всему виной мои штудии, но разве не в том мое призвание? Разве я упорствовал в чем-то недолжном и пагубном, и расплатой за это стала моя болезнь? И все же я должен страдать от этого — и от этого умереть. Великое множество людей были своими собственными палачами — их к тому вынудила резкая перемена судьбы; иные всегда носили при себе яд, что хранили в перстне, иные держали отраву в пере, которым имели обыкновение писать, иные разбили голову о стены темницы, другие проглотили горячие угли из камина; и рассказывают, что один несчастный совершил даже более того: ему не помешали покончить с собой и связанные руки — зажав шею коленями, так он удушил себя. Но я ничего такого над собою не делал — как же вышло, что я являюсь собственным палачом? Знаем мы и о иных смертях, причина которых может показаться ничтожной, а орудие — жалким: что такое укол булавкой или волосок, выдранный расческой, — однако последовало затем нагноение и смерть. Однако когда говорю — пар, переспроси меня, что такое этот пар, и не смогу ответить, ибо сие ускользает от восприятия: столь близок пар к небытию, что низводит нас в небытие. И все же, если продлить это рассуждение далее, перенестись мыслию от столь незначительной обители, как наше тело, к обители большей — к телу политическому, к государству: то, что в нашем теле — пар, в государстве — слухи и кривотолки; испарина, которую полагаем мы ядовитыми и заразными выделениями нашего тела, в теле государства — прельстительные и ядовитые кривотолки, унизительная и подлая клевета, гнусные и опасные пасквили. Сердце в теле нашем — Король, мозг — Королевский Совет, мускулы же и сухожилия — Магистрат, стараниями которого связаны все и вся в государстве — и жизнь в нем строится на чувстве чести, должного уважения и истинной почтительности. А потому, когда отравленные пары, эти миазмы — ядовитые слухи — касаются наиболее благородных, страдает все государство в целом. Но даже одаренный всеми привилегиями не защищен от несчастной участи сынов человеческих; и как смертельно опасные пары вырабатываются в собственном нашем теле, так и наиболее подлые домыслы, наносящие государству наибольший ущерб, возникают внутри него самого, а не приходят из сопредельных стран. Какой воздух, напитанный миазмами, которым дышу я на улице, какая сливная канава, какая скотобойня, какая навозная куча, какой водосток может быть столь опасен для здоровья моего, как пар, вспоенный в собственном моем теле? Какой чужеземный шпион, какой вражеский ратник может причинить стране столько вреда, как клеветник, как пасквилянт, как жалкий фигляр, что возвысился в своем отечестве? Ибо, когда пишут о ядах и тварях, коим от природы предназначено быть пагубой для человеков, блоху поминают столь же часто, как и гадюку: блоха, хотя и не убивает, приносит множество терзаний; но пусть витийствуют клеветники и фигляры, пусть исходят злобой и ядом, коих у них в преизбытке, — все же порой добродетель, и всегда — сила способны стать исцеляющим голубем, что оттягивает ядовитый пар от головы, не давая тому причинить вред смертельный.
УВЕЩЕВАНИЕ XII
Господи, Господи, слуга Твой Иаков задает вопрос: что такое жизнь человеков? и дает мне на него ответ: пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий[431]. И спроси он меня, что такое смерть — моя смерть, ответил бы я: пар, как и жизнь. И воистину, для меня едино, живу я или умираю, ибо жизнь и смерть — одно: пар, не более. Ты сотворил пар столь неуловимым, что стал он знаком Тайны Твоей, — знаком Благословения Твоего, и Твоего Суда. Почему же не всегда связано с благом то, в чем угодно было Тебе явить нам столь много благ? Сказано: пар поднимался с земли и орошал все лице земли[432]; ради нашего блага повелел Ты служить Тебе, и приносить жертвы — и если поднимается дым к верху (а разве дым — не тот же пар), то значит, принята Тобой жертва, ибо сказано: густое облако курений возносится кверху[433]. И когда сходишь Ты к нам росою небесной[434], и когда восходим мы к Тебе — все это пар. И Он, в Ком имеем мы все, и Кто есть все, что мы есть или имеем, в этой жизни и следующей, — Сын Твой благословенный, сказано о Нем, когда говорится о Премудрости Божией: сие есть пар дыхания силы Божией и чистое излияние славы Вседержителя[435]. Дыхание Твое, Господи, — облако благоуханное, сладки слова Твои и исполнены смыслов, и могут исцелять болезни и спасать от помутнения чувств. Воистину, это так; ибо виновны пред Тобой, Господи, и вина эта — пар и дым (что есть грех, как не дым, что застит глаза нам, так что не видим опасность, нас подстерегающую?) — и вот, Ты наказуешь нас дымом. Ибо, как говорит Мудрец, чем кто согрешает, тем и наказывается, и сказано им: наказаны новосозданными лютыми зверями, извергающими клубы дыма[436]. За грехи наши наказание Твое, о котором сказано через пророка: И покажу знамения на небе и на земле: кровь и огонь и столпы дыма[437], и вторит ему апостол Твой, знавший более пророка, — говорит о курении дыма, что стелется, как пар[438]. И сказано другим пророком о Тебе, Боге грозном: Поднялся дым от гнева Его[439], а иной говорит о знаках гнева Твоего: дом наполнился курениями[440]. И избранный Твой, чье пророчество пребудет, покуда мир пребудет[441], описывает беды последних времен: вышел дым из кладезя бездны и помрачилось солнце, и из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы[442]. Всякий дым берет начало свое в огне, и все окончится огнем: смрадный дым греха и гнева обретет конец свой в пламени адовом. Но разве не даровал Ты нам средства выпарить этот смрадный пар, извести этот дым едкий? Когда ангелы Твои пали с Небес[443], Ты возжелал восстановить полноту мира горнего и соделал сие, допустив нас в обитель небесную, вознеся нас до Себя; и когда отпали мы от Тебя в мире сем, возжелал Ты восстановить чистоту мира дольнего и соделал сие, допустив Себя до того, чтобы снизойти в мир и принять нашу природу в Сыне Твоем. Деяния наши увенчаны будут восхождением к славе (ибо взойдем мы на место ангелов), но корень и начало сему — идти путем Сына, путем снисхождения, путем Духа Твоего, снизошедшего в телесном образе, как Голубь[444]. И по милости Своей даровал Ты нам средство целебное, что находим мы у Природы: чтобы пары, скопившиеся в теле нашем, снизошли вниз, прикладывают к стопам голубя, — да послужит сие нам наглядным образом того, что если осенит нас Дух, дым греха отхлынет вниз, и будем попирать его ногами. При крещении Сына Твоего снизошел Голубь с небес, и при призвании апостолов Твоих к служению[445] на них почил Дух[446]. Дай же нам изгнать смрадный дым гордости нашей, суемудрия, и своеволия, и праздности — и причаститься простоты Твоих Таинств, повиновению слову Твоему, — да оживят нас сии Голуби.
МОЛИТВА XII
Предвечный всеблагой Боже, Ты попускаешь нас губить себя, и бессильны мы сами исправить этот ущерб, ибо волею Твоей нет у нас на то власти, но Ты же ниспослал нам средства к исправлению — средства сии доступны для нас и нам привычны, — снизойди же к смиренному молению моему, ниспошли поддержку телу моему — поддержку в образе малого Твоего создания, и поддержку духу моему — в святых Твоих таинствах. Ты ниспосылаешь нам сие создание Твое, голубя, на всех путях наших: в мире природном волею Твоей стал он целебным средством, что возвращает нам здоровье телесное, в Твоем Законе велено приносить его жертвою за грех, нами содеянный[447], в Евангелии же голубь и через него — Святой Дух — свидетель крещения Сына Твоего[448] — да снизойдет же сей голубь Твой и качества его в душу мою — запечатли в ней простоту, умиленность и непорочность, что запечатлел Ты от природы в создании сем. Пусть смрадный пар своеволия моего отхлынет от души моей, да попру я ногами своеволие мое, дабы мог соучаствовать я в силе и славе Сына Твоего, и восстать из могилы моей, и попрать Льва[449] и Дракона[450], что внизу алчут пожрать меня. Устами пророка Ты, Господи возвещаешь о голубе долин, обещая ему обитель горнюю[451]: и если Ты низверг меня вниз, и свел меня в долину страдания — столь глубока котловина сия, что пристало мне спросить, стоя среди поля, полного костей[452]: сын человеческий! оживут ли кости сии[453]? — когда будет на то воля Твоя, возведи меня горе, откуда смогу я — даже в сей обители скорби — увидеть ту Гору, что дом Твой[454], священный холм, на который не взойдет никто кроме того, у кого руки неповинны и сердце чисто[455], путь же к тому лежит лишь один — через омовение кровию Сына Твоего, Иисуса Христа. Аминь.
XIII. Ingeniumuque malum, numeroso stigmate, fassus, Pellitur ad pectus, Morbique Suburbia, Morbus
И так болезнь, обнаруживая себя многочисленными пятнами, изгоняется в грудь, предместье болезни
Robert Fludd, Philosophia sacra et vere Christiana Seu Meteorologia Cosmica, 1626.
Роберт Фладд, Священная и Христианская философия, сиречь Метеорология мира, 1626 г
МЕДИТАЦИЯ XIII
Мы говорим, что мир состоит из морей и тверди земной — словно вода и земля равно присутствуют в нем; но ведь мы знаем: в западном полушарии морей больше, чем в восточном. Мы говорим, что Свод Небесный усеян звездами — словно они равномерно распределены на нем; но мы знаем: над северным полюсом больше звезд, чем над южным. Мы говорим, что жизнь человеческая соткана из страданий и счастья — словно того и другого в ней поровну, и так как дни человеческие переменчивы, добрых дней выпадает нам столько же, сколько дурных, — будто мы живем в дни постоянного равноденствия, где день и ночь равны[456], а доброе и злое проживается равной мерой. Но сколь же далеко от того истинное положение вещей: беды и несчастия человек пьет полной чашей, счастье же ему дано лишь пригубить; несчастья он пожинает, а счастье собирает по колоску; он странствует по морю бед — а в саду радостей лишь прогуливается; и — скажем худшее: несчастья человеческие — сущностны, нет того, кто усомнился бы в их реальности, что до наших радостей — они эфемерны и иллюзорны; несчастье все называют несчастьем, у радости же — множество имен, каждый выбирает ей имя на свой вкус. Вот болезнь моя обострилась, она являет себя пятнами, что высыпали на теле, пятнами, свидетельствующими о ее злокачественной и заразной природе, — и пусть врачи теперь могут, наконец, уяснить, как бороться с моей хворью, и сама эта мысль способна принести толику успокоения; но тем паче снедает меня беспокойство: вдруг сия зараза столь злостна, что все усилия эскулапов обернутся прахом, что ничем не смогут они мне помочь? Так враг выступает открыто лишь тогда, когда он подтянул свои обозы, и собрал силы для преследования, и уверен, что добьется поставленной цели, — кто же найдет покой в созерцании вражеских армий? Когда распутывают хитросплетения заговора, добровольное признание ценится выше, чем признание, вырванное на дыбе. Что до заразных болезней, то когда Природа сама исповедуется и во всеуслышание во всем признается, врачи, ее допрашивающие и требующие показаний по данному делу, удовлетворены; но когда такое признание вырвано одной лишь силой настоев, оно не более чем исповедь под пыткой: раскрывается все коварство планов, вынашиваемых злоумышленником, но — кто поручится, что сердце его при том не исполнилось еще большего коварства и злобы; мы твердо знаем о совершенном им предательстве, но не об обретенном им раскаянии, знаем о преступнике, но не ведаем о его сообщниках. Мы обретаем слабое облегчение, узнав худшее, встающее пред нами во всей его неизбежности; но сколь же горше узнать, что ты серьезно болен, — и притом не ведать — худшее ли это из известий или таковое еще ждет тебя впереди. Родив сына, женщина испытывает облегчение; ее тело избавляется от тяжести, что носила она в себе[457]; но если бы в пророческом видении мать узнала историю того, кому дала она жизнь, если бы постигла, сколько горестей выпадает человеку, сколько горестей выпадет сыну ее, — куда более тяжкое бремя легло бы ей на душу. Скудно всякое приобретение, если не пришлось нам пойти на тайное нарушение запрета, дабы добиться его; скудно всякое счастье, если не примешивается к нему чувство, будто мы расплачиваемся фальшивой или "спиленной" монетой — так легковесный сплав становится нам дороже благородного металла. Но разве иначе обстоит дело, когда мы взращиваем и укрепляем наши добродетели? Так, чтобы познать благодарность, я должен быть беден и желать хоть кроху от благ мирских; чтобы испытать терпение, я должен познать муки и унижение; как глубоко надо зарыться нам в землю и в какую сторону проложить рудник, если мы алчем золота? И как мы определим пробу золота, если не сравнив его с другим слитком? Сколь счастливы мы — в той же мере, что ближние наши? Или — как были мы сами счастливы в иные времена? О сколь жалок наш путь к выздоровлению, когда болезнетворная сыпь и пятна свидетельствуют лишь об одном: недуг наш гораздо хуже, чем мы смели предполагать.
УВЕЩЕВАНИЕ XIII
Боже мой, Боже мой! Ты сделал сие ложе болезни Твоим алтарем — но что принесу я в жертву Тебе, кроме себя самого? Однако примешь ли Ты жертву, отмеченную пятном порока[458]? Затем ли воплотился Сын Твой в образе человеческом, чтобы искал Ты непорочных среди сынов Адамовых? И разве Дух Святой — душа тела моего, что распростерто на сем одре, как является Он душою Невесты прекрасной, на которой нет пятна[459]? Или не имеет пятна Сын Твой — Тот, кто взял на себя все грехи наши и преступления? Или Невеста Твоя, Церковь, не имеет на себе пятна, когда каждый член прекрасного и непорочного тела ее, каждая душа, что принадлежит ей, отмечены пятнами и пороками? Ты велишь нам гнушаться одеждою, что осквернена плотью[460]. Но плоть сама есть одежда, и несет в себе скверну, и собою осквернена[461]. И если бы омылся я водою снежной, возгнушаются мною одежды мои[462]; но нет человека, что питал бы ненависть к плоти своей[463]; Господи, если ищешь Ты непорочных — кто устоит пред Тобою? Милосердие Твое может проникнуть тайное тайн моей души — и все не освобожусь от всех пороков моих. И наказание Твое может зайти далеко и язвить меня, и жечь в сокровенной глубине моей — и все же не освобожусь от пороков моих: сказано про то одним из чад Твоих: от прошлого беззакония не очистились до сего дня, от беззакония, за которое поражено было общество Господне[464]. Ты изливаешься на нас дождем[465] — но всегда ли тот дождь способен размягчить закоснелость нашу в грехе? Ты возжигаешь в нас пламя Твое — но всегда ли то пламя способно выжечь окалину грехов наших? Ты исцеляешь наши раны — и все же оставляешь шрамы; Ты очищаешь кровь нашу — и все же оставляешь пятна проказы[466]. Но пороки, Тобой ненавидимые -пороки тайные. "Покрыл краскою поверхность его, и закрасил в нем всякий недостаток[467]", — говорит Мудрец; когда скрываем мы наши пороки, становимся идолопоклонниками, что служат позору собственного греха, собственной нечистоте своей. Но если пороки, коими запятнан я, если нечистота моя выходят наружу: позаботится ли о том сама Природа, или открою их в исповеди, что принесена от полноты сердечной (ибо благодать есть Природа духовно возрожденного человека, а сила благодати есть крепость Природная), или же выгонит наружу те пятна целебное снадобье (ибо даже наказание есть лекарство), если обнажились и вышли наружу вины мои, Ты примешь эту мою исповедь со снисхождением. Когда слуга Твой Иаков, радея об умножении скота своего, сделал, что рождался тот с пятнами, Ты благословил прутья, кои клал он скоту в поилки[468], — также благословляешь Ты прутья, которыми сечешь нас, наказывая во исправление грехов наших, способствуя тому, что выходит нечистота наша наружу и смиренно исповедуем Тебе грехи наши. Покуда не услышим истинность Твоих слов: здоровые не имеют нужды во враче[469], покуда не призовем Тебя в болезни нашей, покуда полагаем себя здоровыми, покуда не явим Тебе свои грехи, Ты отказываешь нам в лекарстве. Но исповедав мои прегрешения, не подниму ли я лицо незапятнанное и не буду ли твердым, не ведающим страха[470]? Даже пороки мои — и те принадлежат телу Сына Твоего, ради них сошел Он на землю, и бросил вызов смерти, и принял на себя грехи мира. И когда обнажаю я пятна, коими поражены мои тело и душа, разве не являю я Сыну то, что и так принадлежит Ему, и поступая так, разве не делю я с Ним право Его, разве не имею я Его доли в спасении? И когда видишь Ты на мне эти пятна порока, как Ему принадлежащие, когда явлены Тебе в исповеди пороки мои, они предстают предо мной не как печать смерти[471], что умножает мой страх и изгоняет меня во Ад (ибо Ты не оставил в Аду увенчанного святостью Сына Твоего[472]); — пятна на моей груди и на душе моей предстают мне как созвездия тверди небесной, дабы направить корабль помышлений моих к той обители, где пребывает Сын Твой одесную Тебя[473].
МОЛИТВА XIII
Предвечный и милосерднейший Боже, ниспосылающий нам все в обмен на ничто — ибо как иначе, — разве можем мы помыслить, что имеем перед Тобой какую-либо заслугу? Но также ниспосылающий нам Ничто, ибо, если помыслим признательность и благодарность, которых Ты взыскуешь, приняв мои смиренные благодарения — благодарение за Милосердие Твое, и за то особое милосердие, что в Суде Твоем могу я увидеть милосердие и обрести утешение в Твоем наказании. Господи, ведом мне трепет, что вселяют слова Твои, о том, что посетишь Ты дом сей[474], и что отмечен недужный знаком Твоим[475]. Но сколь же жалок и убог дом, не почтенный Тобою, сколь же глубоки беззакония и заблуждения того несчастного, кто не имеет на себе Знака? Господи, этот жар, что Твоей волей разлит в теле моем, — он лишь пламя, что плавит воск[476], коим запечатаешь Ты меня во имя Свое. Пятна сии — лишь буквы, коими начертал Ты Имя Свое, и явил мне Себя; и будь то ради того, что принадлежу Тебе ныне — и Ты забираешь, — или же ради возвращения имущества законному владельцу его когда-либо в будущем, — узрев в нынешнем моем состоянии Славу Твою, я отказываюсь от всяких условий, ограничений, претензий и права выбора в отношении дома сего и земли сей — бренного тела моего, которые связаны законом мира сего. Лишь будь Ты вечно явлен мне, Господи, и эта обитель, где стоит одр болезни мой, и Твоя обитель, где найду успокоение, станут одним, и единым станет для меня то, что сомкну очи мои телесные здесь и открою очи мои духовные там.
XIV. Idque notant Criticis, Medici evenisse diebus
И вот, врачи наблюдают, как в течении болезни наступает кризис
