Goossen van Vreeswijk, De Groene Leeuw, 1674.

Госсен ван Фризвик, Зеленый Лев, или Свет философов, 1674 г.

МЕДИТАЦИЯ XI

Сердце человеческое — не есть ли оно лучшее доказательство, лучший пример того, что все величие этого мира держится на домысле и не обладает ни реальным бытием, ни субстанциональной силой[384]? Постоянно деятельное, непрестанно пребывающее в движении, не ведающее покоя, сердце претендует быть подателем всего, что поддерживает силы и способности наши[385]. Но когда поражен организм смутой, когда стал он пристанищем вражеской армии, сердце — уязвимей иных частей тела и ранее всего терпит оно поражение. И мозг, и печень выстоят под длительным натиском врагов и выдержат даже долгую осаду болезни; но огонь мятежа — жар, как мина, в одно мгновение взрывает крепость нашего сердца. И все же, в силу того, что сердце — первенец среди органов телесных, оно наделено правом первородства, ибо есть старший сын Природы в человеке — орган, первым зародившийся к жизни[386], и все прочие части тела младше его, и подчинены ему на правах слуг и зависят от него, — следует нам прежде всего заботиться о сердце, хотя оно и не самый выносливый из наших органов, подобно тому, как старший сын — не всегда самый сильный в семье. Человеком правит не триумвират, образованный мозгом, печенью и сердцем[387], поделившими между собой власть так, что каждому досталась равная ее доля, — как поделили между собой влияние на организм четыре элемента, равновесие которых — залог нашего здоровья, — а одно лишь сердце, возведенное в королевское достоинство и посаженное на трон. Оно — король, а остальные — лишь подданные, пусть и удостоенные почетных должностей и постов. Они должны вносить свою лепту в дела управления и помогать сердцу, как дети помогают родителям, труждаться ради него, как нижестоящие труждаются ради вышестоящих, — пусть порой родители или стоящие у власти слабее тех, кто служит и повинуется им. У Природы есть Закон — и есть к нему комментарии. Однако не комментарии к Закону Природы и не толкование Закона или прецедентов его применения[388] велят нам ревностно заботиться о нашем сердце (множество обязанностей наложено на нас сим Законом, но они не предусмотрены изначально в естественном праве; так, наши законы собственности основаны на естественном праве, гласящем: "Каждому — свое"[389], — но изначально естественное право не знало собственности, не знало "Meum et Tuum"[390] — все владели всем; повиновение властям подтверждается естественным правом, но ведь поначалу не было ни властей, ни судей); подданные, как один, содействуют своему Господину, и все органы тела человеческого — сердцу, — сие продиктовано самым главным природным законом, и закон этот гласит: должно в первую очередь заботиться о самосохранении, заботиться о самих себе. Вот почему врач на время оставляет своим вниманием мозг и печень: он верит, что те смогут пребыть некое время без особого о них попечения, однако остановись сердце — и прервется их бытие. Точно так же, когда кажется, будто стремимся мы оказать всяческую поддержку другим, на деле мы стремимся к собственному благу, о себе помышляя в первую очередь; вся наша услужливость и готовность помочь имеет лишь косвенное отношение к ближним нашим, и радеем мы исключительно о самих себе. Это — тот путь, на котором Владыки обретают награду усилиям своим: порой и Короли вынуждены склоняться перед силой закона и повиноваться ему, но если кажется повиновение их добровольным, то лишь потому, что таким образом они преследуют собственные цели. Сколь ничтожно величие человека, и сколь лживое стекло потребно нам, чтобы, глядя сквозь него, превознести и возвеличить собственный образ[391]. И еще одним унижено сердце, что властвует над человеком, — унижено, подобно царям земным: как злоба людская в первую очередь направлена на тех, кто выше и лучше злобствующих, так яд и отрава всякой заразной болезни целят в сердце и его в первую очередь разрушают; не только величие, но само помазание божественное бессильны послужить их носителям противоядием и лекарством от проявлений людской злобы. Благороднейшие и лучшие целебные препараты, обретаемые нами у Природы и Искусства — или получаемые с их помощью, — перестают быть таковыми и теряют всю свою силу, если принимать их слишком часто и через то к ним привыкнуть, — точно так же терпение — величайшее из целебных средств, что обретаем мы в нашем сердце, — если слишком часто прибегать к нему, только распалит врагов наших, пышущих отравой и ядом, и чем больше будем мы сносить страдания, тем больше будут нас оскорблять. Господь сотворил Землю из ничего, и стала она подспорьем — но сколь же малым — Ему в дальнейшем творении: может ли что-либо быть ближе к ничто, чем эта земля, первозданный прах! И однако — сколь мало даже этой персти земной содержит в себе и величайший из людей! Он полагает, будто попирает землю, и вся она — под его стопою, однако сам мозг, где зародилась эта мысль, — не более чем персть земная; но и то, что выше мозга — плоть, которой тот одет, — такой же прах; и даже то, что превыше этой плоти, — волосы, эта гордость бесчисленных Авессаломов[392], — есть не более, чем трава, растущая на персти земной. Не ничтожнейшее ли из творений в мире сем — земля? Но это — все, что дано человеку, — все, что он есть. И не ничтожнейший ли из органов в человеческом теле — сердце? Но это — все, благодаря чему есть человек; и притом сердце беспрестанно подвергается не только атаке инородных ядов, что подсыпают нам недоброжелатели, но и ядов, которые вскармливает сам наш организм, зараженный болезнью. И найдется ли хоть один человек, кто, ведая, что за жалкая участь ожидает его в мире сем, согласился бы воплотиться, согласился бы приобрести жизнь на этих условиях?

УВЕЩЕВАНИЕ XI

Боже мой, Боже мой, все, что ты просишь от меня, — это мое сердце: Сын мой! отдай мне сердце твое[393]; Вот оно, это сердце — все, что имею, — но сын ли я Тебе? Неужели уделишь Ты мне долю в наследстве Своем и признаешь мое сыновство — нет, неужели содеешь для меня ничтожную малость, если вручу я Тебе сердце — сердце, которое ничего не стоит, столь порочно оно. Ты сказал Сатане: обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова — нет такого, как он, на земле[394]? Но я — разве я постоянно пребываю в страхе Твоем, служу Тебе с рвением и усердием, что осмелюсь сказать: обратил ли Ты внимание Твое на сердце мое? О нет! Ибо непостоянно оно: нет другого столь переменчивого сердца на земле. Как же буду я сыном Твоим, сонаследником Сыну Предвечному, вручив Тебе столь порочный дар? Лукаво сердце человеческое более всего и крайне испорчено; кто узнает его[395]? Задавший вопрос сей дал нам знать, что ответ на него — один: Я, Господь, проникаю сердце[396]. Ты ведь проник сердце мое? Или Ты нашел его таким же, каким сотворил в Адаме? Со времен Адама проникаешь Ты сердца человеков и постигаешь все оттенки зла, в них затаенные, — кому, как не Тебе, ведомо: все помышления сердца человеческого — зло во всякое время[397]. И памятуя о том, Ты взыскуешь моего сердца? Ты — Господь всякого света[398], ничто не укроется от Тебя; Тобой явлено человеку, каково сердце его. Без Тебя, Божественный Владыка, не ведал бы я, сколь больно мое сердце, сколь поражено оно пороком. Но Ты объявил мне через Писание: пусть зло заполонило мир и объяло сердца человеческие — Ты везде и всюду боролся с ним, Ты нашел мужа по сердцу Своему[399], Ты дал народам пастырей, что по сердцу Тебе, дабы пасли народы с знанием и благоразумием[400]. Слово Твое есть свидетельство в пользу сердец человеческих, посему могу я заключить, что в мире сем есть сердца искренние, сердца, покорные Твоей воле и внимающие Тебе; сердца, от Тебя научаемые, сердца, познавшие мир дольний и горний; сердца, воистину мудрые и совершенные; сердца честные, не упорствующие в неправоте своей, сердца чистые и непорочные; — вот сердца, о которых свидетельствует Слово Твое. Будь и мое сердце таково, воистину, я бы вручил его Тебе. Но вижу я в мире сем и иные сердца, сердца каменные[401] — не таким ли стало сердце мое? Вижу сердца, что силкам подобны[402], — разве не был и я их пленником; сердца, что пылают, как печи[403], — разве не горела в сердце моем смола похоти, смола зависти и честолюбия? Вижу сердца, на которые во всем полагались их обладатели[404], а ведь сказано: тот, кто надеется на сердце свое, тот глуп[405] — ибо надеется он на две добродетели: твердость, коя есть добродетель моральная, и силу духа, коя есть добродетель гражданская, — они же предадут его и покинут, коли будет угодно Тебе ниспослать ему разочарование духовное, испытать его унынием и томлением духа. И разве не множество сердец таково? Но хуже всех — сердце, в которые вошел Дьявол, сердце Иуды[406]. Господи, сердце мое — не из числа сердец праведных; грешные же сердца не подобает вручать Тебе. Что же мне делать? Без этого дара не могу стать Твоим Сыном, а мне нечего принести в дар. Праведным даруешь Ты сердце, исполненное веселия[407], но нет веселия в сердце моем. Отвернувшимся от Тебя ниспосылаешь Ты в сердца робость[408]; благословенна, Господи, Твоя ко мне снисходительность: в сердце моем нет робости. Значит, есть еще и иные сердца — сердца, что пребывают между праведностью и грехом. Не подобало бы вручать их Тебе, Господи, но само принесение в дар их облагораживает: сердца эти не столь порочны, чтобы их не принять, и само принятие возвращает таким сердцам их истинное достоинство. То — сердца, умягченные слезами[409], сердца смятенные и уязвленные, сердца сокрушенные и разбитые; и дух Твой, снизошедший в сердце мое, сделал его таким. Говорил Самуил перед домом Израилевым и сказал: если вы всем сердцем своим обращаетесь к Господу, расположите к Нему ваше сердце[410]. Мое сердце расположено к Господу, к Господу стремится оно, к Нему одному обращено. А тех, кто ступил на путь, устремленный к Тебе, Ты приводишь туда, где истинный наш дом. При этом Ты же и приуготовляешь сердца наши к тому, чтобы обернулись они к Тебе: это умиление сердца, уязвленность его, смятение и сокрушение, которые изведал я, — они есть пролагаемый Тобой путь, в конце которого суждено мне Тебя обрести. И если утратил я при том прежнюю опору мою, то это — залог Духа в сердце моем[411], — если же Ты даешь залог, Ты выполнишь сделку. Так, пребывая в опьянении, полон был Навал самоуверенности, а наутро замерло в нем сердце[412]. Ты, Господи, дал мне пить полынь горькую[413] — и покинула меня уверенность в силах моих, -но вот Ты ниспослал мне зарю новую[414], и сердце мое ожило. Сердце Давидово вздрогнуло, когда отрезал он край одежды Саула; и в другой раз вздрогнуло оно, когда сосчитал людей своих[415]: мое сердце начинает дрожать и метаться, и колотиться о стенки груди всякий раз, когда начинаю я исчислять грехи свои. Но сие сердцебиение — не провозвестник смерти, ибо грехи мои не ведут в смерть, покуда сердце мое живо в Тебе. Но покуда пребываю я в этой Больнице Больниц, в этом больном и страждущем мире, и покуда остаюсь узником этой обители прокаженных — моей плоти, мое сердце, хотя и приуготовленно к тому, чтобы взойти к Тебе, — приуготовленно Твоею милостью, — оно будет подвергаться атакам клубящегося вокруг зла, этих миазмов пагубных и ядовитых. Однако мне дарован целебный бальзам от того недуга — дарован в Твоем обещании: если знаю я заразу, что поразила сердце мое, и молюсь Тебе в доме Твоем[416], то Ты сохранишь сердце сие от всех воинств смерти, от заразы губительной: и мир Божий, который превыше всякого ума[417], соблюдет мое сердце и разум мой через Иисуса Христа[418].

МОЛИТВА XI

Предвечный милосерднейший Боже, в доме горнем, на Небесах, где обителей много[419], в любой из них явлен Ты во всей полноте Своего присутствия, здесь же, в доме дольнем, все полно Тобой, однако в каждой из обителей дома сего разно проявляешься Ты: разно чувствую я Тебя, отходя ко сну в спальном покое моем — и стоя на службе церковной, причащаясь Таинств Твоих — и вознося Тебе молитвы. Боже — тело мое — обитель Твоя, и в каждом покое обители сей присутствуешь Ты, проникая члены мои, — но смиренно молю Тебя: да будет присутствие это всего явственнее в сердце моем. И об одном лишь молю Тебя: когда те, кто возмутился и против Тебя, те, кто исполнен предательства и вероломства, заполонят этот мир, который — Твой дом; когда иной дом Твой — Церковь — окажется в руках лицемеров и идолопоклонников; когда в иных покоях тела воздвигнут себе трон искушение и зараза — да устоит тогда сердце мое, да пребудет оно подобно спальному покою для Тебя, Господи — пусть никакое зло туда не проникнет. Положил Иов завет с глазами своими[420], но лишь потому мог и<> полнить его, что Ты обитал в сердце раба Твоего. И Сын Твой возлюбленный, когда восскорбел душою перед лицем смерти[421] и желал приближения той избежать, и противился назначенному, в Тебе одном обрел целительное средство: да будет не Моя воля, но Твоя[422]. Мы, Твои приемные чада, Твоей волею не избавлены от искушений — они одолевают нас, подобно заразным болезням, но Ты не совсем предал нас их власти, не совсем лишил лекарства, что могло бы вернуть нам здравие. Воды крещения исцелили меня от греха первородного, кровь же Твоя, коей причащаюсь, есть лекарство, врачующее те грехи, в коих воистину я сам повинен. Ты, Боже, Кто всякую созданную Тобой тварь наделил каким-нибудь даром целебным, Кто плоть гадюки сделал лекарством столь могучим[423], что, будучи добавленной в любой бальзам и настой, дает тому силу, — Ты можешь претворить эту болезнь в вечное здравие, эту слабость — в крепость телесную, подавленность и слабость сердечную — в средство целительное. Когда Сын Твой благословенный возопил к Тебе: для чего меня оставил[424], Ты простер к Нему руку: не за тем, чтобы разрешить от скорби Его смятенную душу, но чтобы принять в ладони Свои душу Его святую. Жизнь моя — в Твоей руке, Господи, и не мне спрашивать, какой исход предназначен мне в этой болезни: угодно ли Тебе, чтобы душа еще протомилась в этом теле или чтобы предстала она пред Тобой в раю — в день, что неведом мне, — не спрашиваю, ибо не смею ни того желать, ни о том помышлять: природная немощь и суетность ума могут одни подтолкнуть к тому, чтобы строить о том предположения. Лишь молчаливое и абсолютное повиновение воле Твоей, еще прежде, чем узнаю ее, может стать для меня лекарством в недуге моем. Оставь это для меня, Боже, и через то смогу я остаться с Тобой; ибо, пройдя здесь катехизацию страданием, могу я через то взойти на ступень высшую и служить Тебе в обители горней, в Твоем Царствии радости и славы. Аминь.

Johann Daniel Mylius, Philosophia reformata, 1622.

Иоганн Данисль Милий, Реформированная философия, 1622 г.