2

Мне показалось, что большая часть Пантикапея такая же, какой будет в пятом веке после рождения Христа. Стены, вроде бы, пока ниже, но могу ошибиться. С тех пор я повидал много разных крепостных стен, из-за чего они стали путаться в моей голове. Дом купившего меня капитана и судовладельца, которого звали Бикта, находился в пригороде, на берегу моря. Галеру вытащили на берег напротив его просторного одноэтажного дома, крытого красновато-коричневой черепицей, так что в любой момент мог убедиться в целости и сохранности ее. Двор просторный. Часть груза, в основном вонючие шкуры, свалили кучей посреди него, а остальное занесли в большое складское помещение. Меня поселили в конуре через стену с одной из кладовых. Теперь кандалы были на обеих ногах. Правую они уже растерли до крови, а на левой только начали своего дело. По-любому мне было лучше, чем рабам-гребцам, оставленным на галере. Они и дальше будут спать на своих банках и справлять нужду в глиняный горшок, который принесет мальчик-раб, если докричишься до него. Пацаненок так увлекался игрой в солдатики, что ничего не слышал, возвращался к своим обязанностям только после пинка.

Стены моей конуры сложены из камня-ракушечника, плохо обработанного и довольно твердого. Я попытался скрести его кандальной цепью. Получалось плохо. Не хватало длины цепи и острых граней. Потребуется несколько месяцев непрерывного труда, чтобы вынуть хотя бы один камень. Убедившись в этом, я лег на солому, брошенную на глиняный пол. Она была старой, потеряла аромат. Я сгреб ее под стенку, чтобы лежала более толстым слоем, и мне было мягче. Глиняный пол был утрамбован, тверд, но не настолько, как ракушечник, и копать его цепью было удобнее. Убедившись в этом, я отложил работы на ночь, когда все будут спать. Мало ли, вдруг хозяин или его помощник зайдут днем, а я не успею замаскировать раскоп?!

Вечером пожилая рабыня с сухой левой рукой принесла черствую лепешку изсерой муки, кусок соленого мягкого сыра типа брынзы, щербатую чашку емкостью грамм на триста с белым вином, сильно разбавленным водой, и трехлитровый кувшин с надколотым горлышком на роль параши. Мне, привыкшему в последние годы к изысканной еде, приготовленной лучшим в городе поваром-рабом, лепешка с сыром теперь была в радость. Еще больше обрадовался щербатой чашке. Копать ею было удобнее, чем цепью и руками. Грунт был сухой и плотный, работа двигалась медленно. Второй проблемой был выбранный грунт. Чем больше его становилось, тем труднее было маскировать. Приходилось рассыпать по полу тонким слоем и притаптывать. Старался не думать о том, куда попаду, подкопавшись под стеной. Скорее всего, в какое-нибудь помещение соседей. Интересно, кто там живет? Вот будет забавно, если окажусь в закрытой комнате рабов.

До утра я смог докопаться до низа фундамента и убедиться, что стоит он на скале. Давно не был таким злым и разочарованным. Даже если бы меня поймали по ту сторону стены, было бы не так обидно.

Во дворе началось движение. Послышались шаги одного человека, страдающего, видимо, плоскостопием, потому что казалось, будто шлепает в ластах. Затем вышел кто-то молодой и быстрый. Дальше звуков стало очень много — проснулись все обитатели дома. Значит, скоро вспомнят обо мне и, надеюсь, принесут завтрак.

Я замаскировал раскоп соломой и сел ближе к двери, чтобы прикрывать его своим телом. При свете, попадавшем в помещение через узкую щель между дверью и косяком, выковыривал соломинками грязь из-под ногтей. Не столько, чтобы не вызвать подозрение, сколько из опрятности. Иногда состояние ногтей говорит о человеке больше, чем лицо и одежда. За этим процессом меня и застала сухорукая рабыня. Она налила из большого кувшина парного молока в щербатую чашку, которую я так и не оттер полностью от грязи, и ушла. Я не пью парное молоко, поэтому сидел и ждал, когда оно остынет, хотя сушняк пробивал, как на похмелье. Ночью попотел изрядно.

Так и оставил молоко не выпитым, потому что пришел Спевсипп с дротиком в руке и большим ножом в кожаных ножнах слева на поясе с темной овальной бронзовой пряжкой в виде солнца с кривыми толстыми лучами, больше похожего на обожравшегося осьминога, которые в этих водах не водятся. Выражением лица у Спевсиппа было такое, словно получил приказ порешить меня на месте.