Книги

Пастуший календарь

22
18
20
22
24
26
28
30
Содержание

Сия Эклога завершается (яко же первая зачиналась) жалобой Колина, обращаемой к божеству Пану. В коем стенании, утомленный былыми невзгодами, сопоставляет Колин собственную жизнь с четырьмя временами года, младость уподобляя весне, ибо свежа была и чужда безумствам любовным; а зрелость — лету, изнуренному великим зноем и сухменью, иже чинит Комета, сиречь звезда пылающая, сиречь любовь, каковую страсть уместно сравнить с оным пламенем и жаром неумеренным. В позднейшем возрасте грядет пора преждевременного урожая, зане свергаются плоды наземь, не вызревши сполна. Преклонные же лета подобны зиме, стужу и метели несущей; в то время близится год к завершению и скончанию своему.

Где бьет незамерзающий родник,Сел Колин Клаут под ветвями ели.Он, Титира усердный ученик,Искусно песни пел и на свирелиИграл. Теперь, в уединеньи, вновьОн проклял злополучную любовь:«— Великий Пан, заботливый отец,Наш добрый Бог, спасающий ягнят,Защитник, сберегающий овец,Когда стадам опасности грозят!О ты, над головами овчаровПростерший свой хранительный покров!— Услышь, молю, безрадостный напев!Бывало, звонче встарь певал пастух —А нынче, горя не преодолев,Поет как может. Преклони же слухИ внемли жалобе, к тебе летящейНад ледяной безлиственною чащей.— Во младости, что сходственна с весной,Я был резвее всякого стрижа;Кипела кровь и властвовала мной,И нудила бродить, не дорожаНи здравием, ни буйной головой,В лесу, где раздавался волчий вой.— О, как любил я целый Божий деньСкитаться, забираться в глухомань!Ко мне стремился молодой олень,Ко мне тянулась ласковая лань.Я расточал богатства юных лет:Скончания весне, казалось, нет.— Сколь часто я взлезал на древний дуб,Чтоб ворона исторгнуть из гнезда!С лещиной был безжалостен и грубИ беспощадно тряс ее, когдаРазгрызть орех лесной хотелось мне...И волю ставил с жизнью наравне.— Меня в те годы Муза позвала(Велела мне, видать, на белый светПевцом родиться, честь ей и хвала!),А Рэнок, старый пастырь и поэт,Наставник добрый, не жалевший сил,Всем хитростям искусства обучил.— И я старался всячески, докольНапев мой без единого изъянаНе зазвенел... Как молвит Гоббиноль,Свирель моя звучней свирели Пана:Лишь фавны внемлют Пану и дриады,А Колину внимать и Музы рады.— За спесь мою другой пастуший бог(Какой там бог! Зловреднейший божок!)Сразил меня, свернул в бараний рог,Любовью тщетной сердце мне обжег!Божка Эротом кличет всяк народ,Хоть он скорее ирод, чем Эрот.— Прошла моя весна; в свои праваВступило огнедышащее лето.Эрот сиял тогда под знаком Льва,Как жуткая, недобрая комета,И лютый зной ниспосылал без мерыСюда, в юдоль, пылая близ Венеры.— И злой Эрот повлек меня вперед,Как встарь вела счастливая звезда:Коль сей божок берет нас в оборот,Безжалостна всегда его узда.И в глушь лесную вновь я правил путь —Не властен воротиться иль свернуть.— И где я видел до тогдашних порЛесной цветок, манивший диких пчел,Встречался лишь багровый мухомор,Надутой жабы мерзостный престол.А где я слушал нежную пичугу,Лишь филин тяжко ухал: «Пу-гу, пу-гу!».— Весну сменяет лето, ибо годСвоим идет урочным чередом.Мы летом пожинаем первый плод,Мы летом обустраиваем дом.Я полюбил нехитрый сельский трудИ для овечек сколотил закут.— Я славно клетки плел для соловьев,Я карасей удил и пескарей,Был ниву обихаживать готовИ вредоносных истреблять зверей.Движение Венеры и ЛуныИ ход созвездий стали мне ясны.— Гадая по течению планет,Сколь часто я оказывался прав!Проник я в суть поверий и приметИ понял постепенно силу трав —И добрых и зловредных, — что целятИль убивают маток и ягнят.— Ах, бедный Колин! Дурень и болван!Тебе известен всяк целебный злак —Почто же собственных сердечных ранДоселе не залечишь ты никак?Смертельные удары получив,Ты погибаешь — но доныне жив!— Все летние надежды хороню.Коль нет колосьев, то не нужен серп:Весь урожай мой сгинул на корню,Я ждал прибытка — но понес ущерб.Я щедро сеял доброе зерно —И тернием оно заглушено.— Без удержу цвели мои садыИ много обещали мне весной!Но сверглись недозрелые плодыС ветвей — сгубил их лютый летний зной.В садах моих — лишь падалица, гниль,И все мои надежды — прах и гиль.— Какой цветник в садах моих возрос!О, сколько было благовонных роз!И все пожухли — ибо вместо росИх увлажнял поток моих же слез.О Розалинда! Иль не знала ты,Что для тебя лишь холил я цветы?— Пред Розалиндою моя свирельЗвучала на сладчайший, дивный лад...Я столько бисера метал досель —И зря метал, впустую, невпопад!Отныне предназначен мой напевДля слуха добрых, благодарных дев.— Все летние надежды — прах и ложь.Поля сгубила страшная сухмень:Взошел волчец, где я посеял рожь,И терн возрос, где я растил ячмень.Не молотить, не веять на току...Не ведать счастья на земном веку!— Мои весна и лето — позади,И осени, как видно, вышел срок.Ну что ж, зима нещадная, грядиУгрюмой гостьей через мой порог,Вступай в свои законные права...Седей, моя лихая голова.— И студит кровь мою великий хлад,И сковывает плоть жестокий мраз;Уже морщины возле губ лежат,И возле некогда задорных глаз.Ушло веселье, радость умерла,И солнце навсегда сокрыла мгла.— Смолкай, напева сладостного звук,Прощай навеки, Муза-баловница!Вот, я цевницу вешаю на сук —А ведь какая прежь была цевница!Зима пришла, и в тучах скрылась твердь;Атам, вослед зиме, придет и смерть.— Теснее сбейся, маленькое стадо!В закуте славный сыщется приют:Лихих ветров бояться там не надо,И никого морозы не убьют.А пастуха не пощадит зима,И вскоре скроет гробовая тьма.— Прощай навек, лазурный свод небес!Прощайте, все земные чудеса —Прощай, река, прощайте, луг и лес!Навек прощайте, птичьи голоса!Прощай, мой добрый верный Гоббиноль!И ты прощай, чинившая мне боль...»Девиз Колина:

[Vivitur ingenio, caetera mortis erunt]

* * *Составлен Календарь на всякий Божий год.Он крепче стали, он века переживет.Подсказывает мне течение планет:Пребудет он, доколь пребудет белый свет.Обучит, мыслю, он любого пастухаБлюсти стада и жить, не ведая греха.Держись, о Календарь, подале от болванов —Иль потеряешь блеск, во тьму забвенья канув.Создатель твой равнять себя (помилуй Бог!)Ни с Титиром не смел, ни с Лэнглендом не мог —Но шел по их стопам, что смирная овца,И тешил мудреца, и раздражал глупца.MERCE NON MERCEDE.

ИЗ ПРИМЕЧАНИЙ Э. К.[10]

Январь

Имя Колин Клаут не числится обычным, однако видал я некие стихи Джона Скелтона, над коими стояло сие заглавие. Колин, или Колэн (Colin), есть имя Французское и встречается у Французского поэта Маро (ежели оный вообще зваться поэтом достоин), в некоей Эклоге. Подобно Вергилию, что иногда нарицал себя Титиром, означенный Маро укрывается под сим прозвищем, полагая Французское имя куда более уместным, нежели какое-либо Латинское, поелику языки меж собою разнятся преизрядно.

Гоббиноль есть имя, излюбленное сельчанами, а посему под ним, столь общепринятым и обычным, Поэт, по-видимому, скрывает некоего ближайшего и закадычного друга, возлюбленного всецело и чрезвычайно, о коем, быть может, поведем ниже речь более подробную. Семо, по-видимому, явлен привкус любви недозволенной, сиречь, мужеложества, что ученые люди нарекли «педерастицией», но след оную толковать шире значения прямого. Ибо читавшие Платонов диалог, иже зовется «Алкивиад», а равно писания Ксенофонта и Максима Тирского, где суждения Сократовы такожде излагаются, легко поймут, что любовь таковую всячески дозволять и одобрять надобно, а особливо в том смысле, коим Сократ ее наделил, молвив: люблю Алкивиада без меры, однако не телеса его, но душу, ибо в ней обретается Алкивиад истинный. И посему надлежит отдавать педерастиции всяческое предпочтение пред «гинерастицией», сиречь, той любовью, что воспламеняет мужей вожделением к женскому полу. Но да не помыслит ни единый муж, будто семо аз грешный оправдываю достогнусные и архимерзостные грехи, с похотью противоестественной и запретной сопряженные, вторя Лукиану либо распроклятущему Унико Аретино, иже Лукиановым наставлениям следовал. Вопиющая неправота оных развратников доказана всецело и Перионием, и другими.

Розалинда есть прозвание такожде вымышленное. Коль скоро в анаграмме сей переставить буквы надлежащим образом, обнаружится истинное имя возлюбленной и подруги Поэта нашего, свету являемой как Розалинда. Тож и Овидий укрывает любимую свою под именем Коринны, и многие полагают, что была она Юлией, дщерью императора Августа и супругою Агриппы, Тож и Арунтий Стелла всеместно зовет владычицу сердца своего Астерией либо Ианфой, а ведь хорошо ведомо, что звалась она Виолантиллой, о чем свидетельствует Стаций в своей Эпиталаме. Тож и прославленная Звезда Италии, сиречь, Госпожа Целия, в письмах своих прячется под именем Зимы, а Петрония скрывается под именем Беллохии. Испокон века и повсюду имелся у поэтов обычай наделять прозваниями тех, кого след оградить от людской молвы.

Девиз

Девиз Колина гласит по-Италиански: Anchora speme, а слова оные означают, что вопреки нестерпимой своей муке, безответной любви, обретает Колин опору в надежде и сим отчасти утешен.

Февраль

Тэно: в эклогах, Маро сочиненных, именем сим зовется один из пастухов.

На бурю не пеняй царю морей... Сиречь, Нептуну, морскому божеству. Вся же поговорка оная заимствована у Мима Публиана, коему принадлежит нижеследующий стих:

Improbe Neptunum accusat, qui iterum naufragium facit.

Тут пастухи — резвее ранних мух... Пиит уподобляет легкомысленных лентяев и скверных скотоводов мухам, иже принимаются витать овамо и семо, едва лишь вешнее солнце выглянет ненадолго и чуток обогреет всякую вещь и тварь, но затем гибнут, убитые незапным хладом.

Филлидой именуется некая дева, любезная сердцу Кадди, подпаска, чье истинное прозвание безвестно. Имя сие часто встречается у Феокрита, Вергилия и Мантуанца.

Что юность?.. Весьма нравоучительное и содержательное Иносказание, где юность и все похоти ея сравниваются с изнурительным странническим путем.

Титир. Полагаю, наш Пиит глаголет о Чосере, коего не престанут восхвалять за сладостные повествования, пока имя Чосера памятно, а имя Поэзии почтенно.

Стоял, шумел в долине искони // Маститый Дуб... Повесть о Дубе и Вересковом Кусте якобы сочинена Чосером, но явно принадлежит не ему, а скорее подобна басням Езоповым. Она изобилует и блещет описаниями превосходнейшими, являя некий Образ либо Hypotyposis надменного юнца.

-Досель стоишь, колода из колод?.. Речь сия исполнена презрения и великой спеси.

— Властитель, повелитель мой и бог!... Пресмиренное обращение, коим льстиво украшает лицемерные речи свои всяк Честолюбец.

...Немало тяжких ран: сиречь, разрубов.

Святой кропили водой... Случалось, что папские священники благословляли древеса и кропили их святой водой, дабы отвратить пагубу — столь несмысленны были тогдашние времена. Как молвит наш Поэт, «обряд не отвратил беды» и к оному древнему Дубу пришла погибель.