– Ты всегда знал? – спрашивает он, и я мигом догадываюсь, о чем речь.

– Да, пожалуй, – отвечаю я. – А ты?

Ной кивает, не сводя взгляд со своего рисунка. Его кисть ставит синюю отметину.

– Тебе легко с этим?

– Да, – отвечаю я, потому что так оно и есть.

– А вот мне не всегда легко, – признается Ной и не добавляет больше ни слова.

На миг я перестаю рисовать и смотрю на Ноя. Сейчас он сосредоточен на музыке и ведет кисть по дуге в полном резонансе с соло трубы. Его настроение передается цветом индиго. Ной грустит, потому что сердце разбито – я помню, что сказала его сестра на кухне, – или по другой причине?

Ной чувствует, что я не рисую, и поворачивается ко мне. Он еще молчит, но во взгляде у него мелькает не то опасение, не то нерешительность. В ком он сомневается – во мне или в себе самом?

– Давай посмотрим, что у тебя вышло, – предлагает он.

Я качаю головой.

– Нет, пусть сперва песня закончится.

Но вот песня заканчивается, а я по-прежнему недоволен.

– Получилось не очень, – говорю я, когда начинается новая песня. Есть желание закрыть Ною обзор и стереть нарисованное. Но я ему показываю.

Ной стоит рядом со мной и смотрит на нарисованную мною музыку. Когда он начинает говорить, флюгельгорн Чета Бейкера придает его словам особую значимость.

– Получилось великолепно.

Ной так близко. Я чувствую только его присутствие. Оно в окружающем нас воздухе, в окружающей нас музыке, во всех моих мыслях. Кисть я так и не отложил. Ной тянется к моей руке и аккуратно ее поднимает.

– Вот так, – шепчет он, направляя мою руку, и на бумаге появляется красновато-коричневая полоса.

«Пока лишь только сумерки. Дождусь, когда зажжется первая звезда…»[26]

Кисть проходит свой путь. Мы оба знаем, когда он закончится. Наши руки опускаются вместе, связь поддерживается.

Мы ее не прерываем.