— Здравствуй, Барханов, — Еж выставляет вперед свои иголки. В ее интонациях полно протеста, а еще страх, который ей не удается скрыть.

Я пока не могу пригладить эти иголки, нужно время и подходящие слова, а у меня их нет. Кажется, я вообще растерял весь словарный запас. В голове белый шум.

Максим, неуверенно обнимает мать за ногу, а наблюдает за мной. Внимательно, немного хмуря светлые брови. У него глаза голубые, а мимика похожа на Леркину и одновременно на Кирюхину.

Я чуть не называю его про себя Мелким, но отвешиваю мысленный подзатыльник. Это Макс, мой Макс, а не тень Кирилла. Кирилла больше в наших жизнях нет и не надо.

Присаживаюсь рядом с сыном на корточки и кое-как улыбаюсь:

— Ну, что, давай знакомиться?

Он как-то по-взрослому поднимает брови, чуть подается назад и уверенно произносит:

— Нет, — отворачивается, плотнее обнимая мамкину ляжку.

Ну вот и зашибись, Барханов. Сын не хочет тебя знать. Довыпендривался.

— Не принимай на свой счет, — внезапно произносит Вознесенская, — он просто не очень любит новых мужчин в своем окружении.

— Новых мужчин? — поднимаю на нее ревнивый взгляд.

— Вообще мужчин, — нервно дергает плечами, — у нас бабье царство. Он привык, что вокруг него вечно прыгает мамка и бабушка. Мужскому воспитанию неоткуда взяться.

— Со Стефом он общался.

— Стеф особенный, — роняет она.

Зашибись, блин…

— Он читает людей, — добавляет, видя, как перекосило мою морду.

Тем временем Макс снова оборачивается ко мне и хмурится. Это выглядит так забавно, что несмотря на всю трешовость ситуации, я чувствую, как по губам расползается улыбка.

Обалдеть. Сын у меня.

Я рассматриваю его, как маленькое чудо, а он меня — как большой кусок дерьма. Смотрит исподлобья и явно в чем-то подозревает.

— Знаешь, что у меня есть? — склоняюсь чуть ближе к нему. Хочется потрогать, но держусь. Артур говорил не гнать коней, не давить, и я следую его совету, держу руки при себе, — игрушки.