Царь утвердительно кивнул головой.

– Значит, передача белого клобука из Константинополя в Новгород – никакая не легенда, – сделал для себя открытие Александр Васильевич. – А это… это… – Суворов не мог подобрать правильные слова. – А это не что иное, как знаменитая Либерия Ивана Грозного. Ее же все считали давно утерянной. А она, значит, в Тобольске. Вы представляете, какова ее историческая ценность?

– Мы-то знаем, чего она стоит, – ответил царь. – Но никому, кроме нас, истина о прошлом не нужна. Вы живете совершенно в другом, выдуманном, мире. Для вас эти бесценные летописи, уличающие во лжи ваших историков, – лишняя о Вуза. И вы постараетесь от нее избавиться. Не правда ли, граф?

Суворов задумался и ничего не ответил, а только спросил:

– Но как она попала в Тобольск?

– Царь Борис Тедорович распорядился перевезти. Чувствовал, что приближается смутное время.

– Какой царь Борис? – изумился генерал. – Годунов?

– Рюрикович, – поправил его государь. – И царь Дмитрий, от которого мы ведем свой род, не Выл никаким не Лжедмитрием, Отрепьевым и Тушинским вором, а был законным наследником русско-ордынского престола. Это Романовы – отребье и воры. Но Бог еще покарает их за грехи.

Из библиотеки все шли в полном молчании. Даже словоохотливый ротмистр, и тот пребывал в несвойственной для его возраста задумчивости. На выходе посол остановился и сказал то, что, на мой взгляд, и решило судьбу переговоров и всей зауральской Московии.

– Я поражен увиденным и услышанным. Великий Царь. Но, несмотря на всю законность ваших претензий на российский престол, поймите: Россия стала другой. Она уже часть Европы. Но самостоятельная часть. И никогда мы не будем плясать, как вы изволили выразиться, под ватиканскую дудку. Хоть мы и одеваемся в европейское платье, но в душе мы остались потомками славных завоевателей. В наших жилах течет их кровь. И никуда от этого не денешься. Это судьба. Была великая ордынская империя, станет великая славянская империя. Наши потомки найдут и третью, и четвертую идею для сплочения государства. Москва была и должна остаться Третьим Римом, а «четвертому Риму не быти». Помните, как писал монах Тилафей Великому князю Василию? Поймите это, государь. Поймите. И не мешайте. Пожалуйста…

– Пожалуйста, проходите, гости дорогие, – сказала монахиня и отворила железную монастырскую дверь длинным, как кинжал, ключом. – Сегодня особенный день. Бывает, неделями никто из новых людей в монастырь не заглянет. Одни прихожане. А нынче столько гостей! Почитай, со всех концов света. И англичане, и французы, и американцы. Еще и часу не прошло, как их проводила. Все нашими реликвиями интересовались.

С Енисея раздался протяжный гудок парохода. Матушка Евдокия перекрестилась и сказала:

– Поплыли, родимые, до самого океана. Надо же, жизнь какая стала! С разных стран люди теперь могут запросто приезжать к нам. И мы – к ним. А какие щедрые пожертвования сделали они на восстановление храма! Нам бы столько денег и за полгода не собрать. Хоть иностранцы, но все равно христиане.

Аксаков понял, что этот камешек настоятельница монастыря закинула в их огород, и поинтересовался, сколько же пожертвовали храму зарубежные гости.

– Пятьсот долларов, мил человек, – без какой-либо задней мысли ответила монахиня. – Мы теперь и ремонт в молельне сделаем, и алтарь обновим. Еще бы иконостас новый в Москве заказать…

– А сколько он будет стоить, матушка Евдокия? – спросил Андрей Александрович.

– Ой дорого, сыночки, дорого, – покачала головой служительница. – По весне за самый простенький больше ста тысяч рублей просили.

Для Андрея Александровича слова настоятельницы прозвучали личным укором. Грех убийства тяготил его душу, а еще к этому прибавился страх потерять здоровье… Он повернулся к сопровождавшим его товарищам – Кирееву, двум финансистам, профессору, Лелекам и Михалычу – и сказал:

– Мужики, может, скинемся и поможем богоугодному делу, внесем свой вклад в восстановление обители? Как инициатор жертвую пятьсот долларов. Больше у меня нет. Ну, православные, не скупитесь!

Андрей Александрович подошел к медному подносу, выложил на него пять сто долларовых бумажек и сказал настоятельнице: