– Яков Яковлевич, – протягивает свою рабочую с мозолями руку лысеющий муж Ольги Афанасьевны будущему свату, отцу своей почти уже невестки.
– Янкель Янкелевич, – отвечает ему бородач с аккуратными после маникюра ногтями.
Якову Яковлевичу понадобилась минута, дабы разобраться в ситуации и понять, что его грядущие родственники – евреи, народ, который он всю жизнь иначе как
– Жиды в нашей семье? Только через мой труп! – кричал он вдогонку несостоявшимся родственникам.
Будущие родственники хоть и спешили уйти, но в долгу не остались – посоветовали некошерную свинью с яблоком засунуть Якову Яковлевичу в его христианскую жопу.
Через месяц свадьба таки состоялась. Петру и Белле очень хотелось примирить своих родителей, и ничего лучшего, чем пригласить священника и ребе на главное событие в своей жизни, они не придумали.
Поэтому оркестр синагоги Бродского играл «Хаву Нагилу» у стен православного Владимирского собора, а Роза Ароновна – мама невесты – исполняла крензл[2] не в короне, как это принято, а в венце, который еще пару часов назад священник возлагал на жениха во время Венчания.
Через девять месяцев и четыре дня родилась я.
Глава вторая
Вслед за моим рождением в семье настала эпоха Ренессанса, возродились согласие, любовь, взаимопонимание, уважение обоюдное, но самое главное – гуманизм. Ребенок, появившийся на свет, – он всегда клей, нитка с иголкой, таблетка, трубка мира… Он склеивает разбитые тарелки, сшивает порванные рубашки, лечит больные головы и подстрекает к мирным переговорам. Старики вспомнили, что они – люди не чужие, даже родственники, и всю ночь, а потом и утро провели за столом во дворе частного дома деда Янкеля и бабушки Розы.
Внучка родилась!
Кошерное, некошерное… На это не смотрели. Лишь бы съедобное то, что в тарелке, и жидкое, пьяняще-веселящее – по бутылкам с узким горлышком. Увы, нахес оказался скоротечным.
– Какая Сара? Ты что, с дуба рухнул?! Ее ж никто замуж не возьмет с таким-то ярлыком! – кричит дед Яша своему бородатому родственнику.
– Яков Яковлевич, нашей девочке еще рано думать о замужестве. Ей всего два дня, – пытается сгладить обстановку бабушка Роза.
– Да, да, Яшенька, Роза Ароновна права, не кипятись, закуси. – Подключается к конфликту бабушка Оля и кладет в тарелку мужа пережаренный, пересоленный, несъедобный минтай.
Бабушка Роза настолько красива, насколько бездарна в кулинарии, как говорят люди, отведавшие ее гастрономические эксперименты.
Мужчины смотрят на своих жен с сожалением и глубоким, как Марианская впадина, раздражением, они встают из-за стола и отходят подальше от женщин с их слабостью и жаждой к миру, дабы ненароком не заразиться этим плаксиво-ноющим вирусом, так чуждым мужскому типу. Мужчины не плачут, мужчины не танцуют – так вписано в мозг представителя сильного пола; в каждом крошечном его нейроне, помимо дендрита, аксона, перехвата Ранвье, миелиновой оболочки, клеток Шванна и прочих головоломных для детского и порой взрослого ума веществ, – по одному гигантскому
– Конечно! Фрося – лучше! Да это же имя для коровы! – вскипает дедушка Янкель.
– Не смей! Так звали мою маму! – орет дед Яша.
– А мою – Сарой!