Книги

Океаны в трехлитровых банках

22
18
20
22
24
26
28
30

Ведут себя так, как будто Бог лично предложил им свою дружбу, а кому-то даже крышу. Их кроссворды в рясах. Лица в телевизорах. Счета в банках. И заученные, пустые слова, которыми они пытаются наполнить уши других, души. Тщетно. Иногда я превращаюсь в муху и залетаю в их комнаты, когда они одни. Закрываю своими лапками уши, чтобы не слышать, закрываю глаза, чтобы не видеть. Стыдно. За них стыдно. И возвращаюсь к грешным людям. Мне с ними лучше. Думается, оттого, что их Бог живет не на языке. Он спрятан глубоко, чтобы сберечь.

Вчера Сеня Жид не пришел в школу. Учительница сказала: «Заболел». Я отправила ему букетик цветов. Я всегда отправляю букетики больным. А вот мне никто никогда не отправлял цветов. Просто я никогда не болею.

А неделю назад к нам приходил поклонник моей бабушки – дядя Миша, тот, что Кацман. Позвал меня тихо, чтобы бабушка не услышала. «Соня, о чем бабушка мечтает?», – спросил дядя Миша. Ну, я так подумала – бабушка дядю Мишу все равно не очень любит, она все еще без ума от Утесова, и я ответила: «О черной пишущей машинке».

В этот же день позвонили в дверь, нам принесли коробку. Ну, не нам, а бабушке. Подарок от Михаила Кацмана. Она удивилась, и мне пришлось ей все рассказать.

Бабушка? А что бабушка?

Она кричала. Был шкандаль. В очередной раз напомнила о моей дерзости, наглости и о том, что я далеко пойду. А когда я вышла из комнаты, она, думая, что я уже далеко, начала смеяться.

Бабушка хочет, чтобы я была врачом, а я буду писательницей. Правда, бабуля говорит, что меня вот такую смогут взять только в цирковое училище. Да и то по блату. Давеча дядя Миша прислал бабушке тюльпаны. Где он их достал зимой? Михаил Кацман – чиновник, ему 80 лет. Он все еще мечтает репатриироваться в Израиль и жить на берегу Красного моря с моей бабушкой.

Мне кажется, бабушка влюбляется. Вчера купила себе новый лифчик с розочками и духи Guerlain. Она даже на диету села. А та старая карга Мусичка под нашими окнами краской написала: «Гитл – передним местом думает». И дядя Миша полдня стирал это посвящение. Бабушка сидела у окна и наблюдала за ним, а он посылал воздушные поцелуи в нашу форточку. Ей.

Хм. Или это весна, или скоро мне надо будет идти в синагогу и договариваться с раввином о свадьбе.

Теперь бабушка – Кацман. Кацман Гитл Яковлевна. Завтра новобрачные отправляются в свадебное путешествие в Израиль. И дядя Миша даже готов терпеть курицу на завтрак, курицу на ужин, курицу на обед.

И что-то в нашу комнату нам в последнее время часто приносят цветы. Ну, не нам – мне. А на маленьких открытках написано что-то о любви. А я с ней еще не знакома. Неясно мне, что он там пишет. А пишет Сеня Жид. Я написала об этом в письме бабушке, в Израиль. «Ну шо, Сонечка, если к твоему характеру еще и такую фамилию, то ты точно далеко пойдешь. А когда станешь писательницей, тебе даже не нужно будет думать о псевдониме», – ответила мне бабушка.

Бабушка целыми днями целуется с дядей Мишей – значит, у них это на вечность. А мы с Сеней любим сидеть на берегу Черного моря и приближаться к вечности. Вчера написала первый рассказ о своей любимой старушенции, Сене очень понравилось. Сенечке вообще все во мне нравится. Только готовить я не умею. Вернее, умею, но как бабушка: курицу на завтрак, курицу на ужин, курицу на обед.

Голая

Я голая.

Кожа одна за другой рвется на мне. Мне не хочется врать, притворяться и быть кем-то, кто не я. Мне хочется быть самой собой. Какая есть. И всему этому я не ставлю оценок. Это – я. Это – любовь к себе. Любовь безусловная и не слепая.

Своей обнаженностью я раздеваю других. Их кожи тоже рвутся. Мне легко сейчас снять с себя одежду перед другим, мне легко сейчас сказать «люблю», не ожидая в ответ «я тоже». Мне стало важно – себя, спрятанную внутри, не прятать внутри себя. Не прятать.

Как будто вернулась в ребенка, у которого нет границ. У него нет границ себя. У него нет границ с тем, что не он сам. Нет границ. Есть цельность. Целое. Все едино. Да, я вернулась в ребенка. Кажется.

Мы оба – напуганные звери. Мы били сами себя. Мы были битыми другими. Мы били других. Давали боль и брали боль. Мы предавали себя и других. Мы любили безответно и не любили в ответ. Мы видели много, но мы не видели еще ничего. Мы чувствовали много, но чувствовали не все.

Оголенные провода – мы.

Мы договорились: без обязательств, без ожиданий, без насилия, без претензий. Мы попробуем делать друг другу хорошо. Мы будем делать друг другу плохо. Больно. Сладко. Мы люди. Мы знаем, как жить. Но мы совсем не знаем, как жить. Мы очень мудры, мы глупы и каждый миг можем ошибиться. Но мы живы. Мы живем.