Ли Шичжэнь, китайский ученый-универсал: врач, травник и специалист по иглоукалыванию; Альфредо Кейль, автор мелодии государственного гимна Португалии; Франц Кафка, чешский философ и писатель; Зинаида Николаевна Райх, актриса, жена Сергея Есенина, затем Всеволода Мейерхольда; Фрося Шнеерсон, любительница книжек с картинками, прыжков со спинки диванов, специалист по расшатыванию нервной системы взрослых, похитительница яблочной пастилы и шашлыков.
В мой день рождения с утра был туман, вечером – ливень с градом, днем на солнце можно было жарить глазунью, а ночью – без свитера замерзнуть, заболеть и попасть в сводку новостей с заголовками о почти летальном, летательном на небеса, исходе.
– Поэтому она у нас как времена года, сложно ей будет, однако никогда не скучно. – Так меня обрисовала красками, фломастерами и цветными карандашами моя прабабушка Геня, которая не умеет читать, писать не умеет, но ее житейская мудрость – она ногами, руками, головой и сердцем родом из умения слушать и слышать. Прабабушка Геня – она для нас как дорожные знаки, горизонтальные разметки, ремни безопасности и защитные подушки вместе взятые, она наш семейный светофор, которому подчиняются все.
В свои три месяца я стала, не побоюсь этого слова, красоткой, но первые девяносто дней намека на это не было ни единого, и бедные родственники вдруг поверили словам Дарвина о происхождении человека от обезьяны. Однако им было непросто, так как обезьяну они перед собой видели, но вот в человека она никак не превращалась. Приматом я стала на вторую неделю, а в первый день больше походила на медузу – когда меня внесли в палату к маме и положили на ее грудь, она испугалась и заплакала:
– Она больна или некрасива, а может, и то, и другое!? – мучилась моя несчастная мамочка в догадках.
Бледная как поганка, без бровей, паутина – вместо ресниц, лысая, с рыжими, как пятна у жирафа, веснушками на носу. Вы же знаете, все познается в сравнении – как назло, до меня в палату внесли новорожденную девочку. Красавицу! Копна волос, алые губки, черные, как ночь, ресницы с бровями.
– Это все потому, что она – Шнеерсон! – орет дед Яша в день нашего с ним знакомства.
– Конечно, Фрося! Вылитая Фрося! А была бы Сарой… – не меньше разочарован дед Янкель.
Но знаете, бабочка тоже не сразу бабочка. А когда бабушка Оля показала мне саженец розы – такой отвратительный – я все поняла. По правде говоря, я считаю, что красота – очень преувеличенное и не очень важное мнение. Именно мнение. Прошлым летом я любила мальчика, и пока мне не сказали, что он – урод, я этого не видела, потому что он мог меня рассмешить, говорил как диктор из телевизора и умел объяснить простыми словами сложные вещи. Наверное, у взрослых зрение не такое, как у нас, у детей, мы многое видим по-разному, хотя смотрим на одно и то же. Нужно завести блокнот и записывать в него все, что мне нравится, и когда начнет портиться зрение – превращаться во взрослое, – я смогу напомнить себе правду. Человек не помнит, что с ним было вчера, как он может помнить, что с ним было в шесть лет? Нет, дорогие взрослые, не помнит, а когда ему говорит ребенок настоящее, мудрое, он над ним смеется или, еще хуже, он ему не верит.
Мне шесть лет, и взрослым кажется, что я еще ничего не понимаю. Ну а как же те шесть лет, что я уже прожила? Я ведь не сидела все это время в маленькой темной комнате с закрытыми ушами, глазами. Взрослые, я уже многое видела и слышала тоже немало! У меня есть на это время. Мне ведь не нужно смотреть в бумаги с цифрами и буквами с девяти до шести, в кастрюлю, чтобы суп не выкипел, на дорогу, дабы пешехода случайно не сбить… У меня есть время смотреть на то, что вам уже кажется не таким важным. Но если все это уже миллион тысяч лет на нашей земле, значит, оно главнее всех ваших взрослых
К примеру, тараканы. Почему, когда мама видит на кухне таракана, она запрыгивает на табурет и вопит голосом оперной певицы, а папа вбегает, снимает свою левую тапку и, как пещерный человек, который охотился за мамонтом, начинает свою охоту за этим несчастным жуком? Что – таракан? Маленький, безобидный. Он даже днем, чтобы не портить людям настроение, старается не высовываться. А ночью, когда все спят, он выходит размять свои лапки. Мамы-тараканши выводят своих деток, чтобы те погуляли немного на свежем воздухе, отцы – взять немного еды для своей семьи. Подумаешь! Они такие тихие, неопасные, так зачем же их тапкой? Зачем их так не любить, бояться и ненавидеть? А давайте поговорим про божью коровку! Все любят этого жучка, и даже серьезные мужчины, увидев на дороге, поднимают с земли и сажают на куст, чтобы, не дай бог, ее не раздавили. А она – неблагодарная: опорожняется на руку, потом рука дурно пахнет. Даже к колорадским жукам более снисходительное отношение, нежели к тараканам. Летом бабушка Роза дает мне пол-литровую банку и отправляет к картошке, которая растет у нас в саду. Я люблю это дело, люблю снимать жучков с картошки и каждый раз расстраиваюсь, когда их мало и банка остается наполовину пустой, но никто с веником за ними не бегает.
Да, завтра же с самого утра попрошу папу купить мне блокнот с коричневыми листами и черный карандаш. Нужно успеть записать глупости взрослых и умности детей. Если уж начнется превращение, можно не успеть и очутиться в теле взрослого с твердым лбом и туннельным зрением, а оттуда обратно дороги нет – это невозвратимо.
Завтра же!
Глава четвертая
Красно-желтый, тарахтящий, качающий, иногда выходящий на ходу из себя, из строя… Запрыгнуть на его ножку и отдаться танцу – пусть он ведет, я буду подчиняться желаниям не своим, скорости не своей, а его, его дороге. Как про человека, но не человек. Трамвай. Робко высунуть руку в открытое окно, пытаясь поймать ладошкой ветер, зажать его в кулачке и почувствовать, как щекочет. Мне нравятся радости невидимые, неочевидные, как эти, люблю выхватывать крупицы и собирать их в единое целое. Мы устроители своих дней, строители жизней, как жаль, что часто из-за спешки мы – пешки: беспомощны, слабы, в сравнении с другими шахматными фигурами. Правда, Франсуа-Андре Филидор – оперный композитор, шахматный теоретик, который в свое время считался сильнейшим шахматистом в мире, – о пешках говорил как о
Мне нравится ощущение движения при полной личной неподвижности, люблю, когда меня несет, а саму как будто связали толстым канатом, морским узлом, надели на меня смирительную рубашку. Не нужен штурвал, руль – дайте мне дорогу, скорость, и я буду перелистывать, как книгу, картинки в окне; буду подглядывать за людьми, сидящими рядом, и придумывать про них интересные истории, давать им забавные имена.
Трамвай – это мой домик на колесах. Но об этом через сорок семь секунд.
Вместе с родителями, бабушкой Розой, дедушкой Янкелем, прабабушкой Геней я живу в поселке под названием Пуща-Водица. Вокруг леса, озера, елки, поля одуванчиковые, идеально-горизонтальные линии, где встречаются небо и земля. По утрам перешептывания птиц, по ночам кошачьи песни и… покой.
Дедушка Яша и бабушка Оля живут на Подоле – это такой пожилой район в нашем городе с узкими, переплетающимися, как щенок в клубке ниток, улочками. Здесь растут невысокие дома с высокими потолками и большими окнами. Из окон бабушкиной кухни видно самый старый кинотеатр города, называется он «Октябрь», хоть и открыт был в ноябре. Здесь дедушка Яша встретил бабушку Олю в первый раз. На первом этаже она продавала газировку с сиропом и эскимо на палочке. Дедушка все никак не решался познакомиться с бабушкой, лишь покупал у нее мороженое каждый день раз по десять, а потом заболел ангиной. Бабушка Оля узнала об этом и пришла к нему в больницу. Из-за фарингита врачи запретили деду Яше разговаривать, поэтому он написал на обратной стороне аптечного рецепта: «Ольга, я Вас люблю. Со всеми вытекающими». Он никогда не дарил бабушке цветов, всегда только нужное: кастрюли, колготки, стиральную машинку. Когда никто не видел, она плакала: ей хотелось, чтобы этот айсберг хоть самую малость растаял. И вот однажды дедушка принес бабушке очень редкий цветок в горшке.
Который.