– Пока только улица… Он позвонит.
И, покивав для пущей убедительности, но предчувствуя недоброе, садится в фургон. Есеня припарковала машину у деревьев, так, чтобы ее не было заметно со стороны деревни, но Таня все равно поглядывает туда каждые несколько секунд.
– Опишите, кого вы видели?
– Здоровый такой мужик. Ну, сдалека особо не разберешь, но видно, крупный. Кабан. Он его спустил, типа по как по пандусу…
– Спустил на чем?
– На коляске инвалидной.
– В гостинице. У подруги твоей коляска.
– ПНД-4… Это Гена…
Широков, Каховский и Есеня – в кабинете Каховского.
– Беликов Геннадий, семьдесят девятого года.
– Что у вас на него?
– Хулиганка. Пару раз дрался, ничего серьезного.
– Он во дворе моем жил. Родители бухали вечно. Мы его дебилом дразнили всю дорогу. А что? Ходил, мычал… Он из дурки-то вылезал раз в год, а потом работал там кочегаром. Куда б его еще взяли? – Каховский смотрит на Есеню.
– Я думаю, было так. Один человек к нему проявил внимание. За всю его жизнь. Надя. Сначала он убивал тех, кто приезжал в гостиницу и заигрывал с ней. Потом – любых иностранцев.
– Почему только иностранцев? – Широков постукивает пальцами по столу.
– Она была замужем за немцем. Возможно, ее привлекают иностранцы. Кажутся более стабильными. Ухоженными. Он следит. Видит это. И убивает соперников. Замораживает. Пытает. А потом сжигает, уничтожая улики. – Есеня накидывает версии.
– А где замораживает? – Каховский смотрит вопросительно.
– Он лежал в психдиспансере, так?
– Его закрыли же…
– Я знаю, ПНД-4… Что там сейчас?