Хотя мне повезло избежать таких травм, какие получил каждый пятый мальчик, я несу багаж собственного опыта, начинавшегося с безобидного любопытства и переросшего в стыд и пристрастие. На моих плечах — тяжесть лет, проведенных в попытках сгладить эффекты того, что я могу назвать «Сексуальным недообразованием Джастина Бальдони».

Мне предстоит покопаться в огромном количестве боли, стыда и непонимания — а еще, помимо этого, в коротких моментах радости, интереса и, да, удовольствия. Как и почти все парни, которых я встречал, я не имел возможности говорить об этих вещах прямо, так что мы придумывали всякую чушь, составленную из фрагментов популярной науки, преувеличений, порнографии, информации из Google и небольшого количества случайно подобранных фактов. Это домашнее сексуальное образование воспринималось нами как академическое и имело отдаленные последствия. Шрамы остались до сих пор. Именно поэтому я несу в себе страх неадекватности, я опасаюсь никогда не встать в один ряд с мужчинами, укладывающимися в рамки, и неважно, сколько раз я скажу себе, что рамки — чушь, и неважно, сколько раз моя жена скажет мне, что я полноценный. Но я знаю: я такой не один.

Я помню, когда впервые ощутил, что мой пенис какой-то неправильный. Мне было одиннадцать, и один из моих друзей — назовем его Джейк, — мой ровесник, но более развитый физически, сказал мне, что у него в промежности появились волосы, и спросил, есть ли они у меня. У меня не было. Он стянул шорты и показал мне свой пенис, и хотя к тому возрасту я уже успел посмотреть порнографические картинки с мужскими пенисами, мой еще не развился, и я никогда не видел пенис кого-то, знакомого мне. Все воспринимается иначе, когда это твой друг, особенно если в отношениях замешаны сравнение и соревновательность. Джейк был таким же мальчиком, как и я, но его пенис больше, чем мой, походил на те, с картинок из журналов и интернета, и я со своим предподростковым пенисом остался с чувством неполноценности, недоразвитости, ненормальности.

Я думаю, многие мужчины в этом возрасте поддерживали близкие дружеские отношения, о которых не говорят теперь, став взрослыми, или даже последовательно блокируют воспоминания о них. Это отношения, которые позволяли «экспериментировать». Необязательно друг с другом, хотя я узнал, что среди моих знакомых геев и гетеросексуалов есть и такие, кто экспериментировал в детстве подобным образом. Я говорю об экспериментах, связанных с проверкой границ сексуального любопытства, ведь по мере того, как наши тела меняются, мы в первую очередь задумываемся о том, зачем нам пенис.

Мой друг, актер и активист Мэтт Макгорри в минуту смелости и открытости поведал в одном из эпизодов «Полноценного мужчины», что экспериментировал с другими мальчиками, своими друзьями. Он сказал: «Подобное очень распространено, но никто об этом не говорит. Это не было основано на влечении как таковом — все-таки я гетеросексуален, и меня не привлекают люди одного со мной пола. Но я тем не менее сексуально экспериментировал с другими мальчиками — в рамках изучения собственной сексуальности и тела». Много лет Мэтт стыдился этого, пока не решился поделиться своим опытом, и в результате узнал, насколько часто мальчики на самом деле экспериментируют таким же образом. «Если вы прячете [стыд] в темноте, он плесневеет и начинает гноиться. Вынося его на всеобщее обозрение, вы не только придаете сил другим людям, чтобы они могли жить своей истинной жизнью, но и показываете себя таким, какой вы есть».

Дружба с Джейком много значила для меня, даже в одиннадцать лет. Мы играли в одной футбольной команде. Его отец, дальнобойщик, редко бывал дома, а мама целые дни проводила на работе. Был у Джейка и старший брат, на два года старше нас. Мальчики большую часть времени находились без присмотра, особенно летом, и у них всегда можно было посмотреть порнографические журналы — они обнаружили в гараже «секретный склад» своего отца. Старший брат и его друг постоянно говорили о сексе, о девчонках, с которыми зависали или хотели бы зависнуть, и о размере собственных членов. Я даже припоминаю, как они вынимали из штанов свои хозяйства и издевались над нами, младшими, пытаясь засунуть пенисы в нашу еду или положить на лицо во сне. Это был кошмар. Как мальчик, недавно узнавший обо всем этом, я мечтал вписаться в их компанию и одновременно чувствовал себя неуверенно, страшась признаться в том, что у меня даже не началось половое созревание.

Одним летним днем мы с Джейком, его братом и их друзьями пошли на местное озеро. Там можно было взять в аренду двухместный катамаран, и мы с Джейком взяли один. План состоял в том, чтобы прихватить с собой рюкзак, отплыть подальше, вынуть из рюкзака порножурналы их отца и посмотреть там, где нас никто не засечет. Пока мы двигались к центру озера, я наслаждался плаванием в этой странной комбинации лодки и велосипеда. Я согласился бы кататься на катамаране целый день.

Я хотел бы, чтобы на этом все и закончилось. Когда же мы оказались посреди озера, довольно далеко от остальных катамаранов и пловцов, друг достал журналы. Я думал, мы просто посмотрим их и посмеемся, но он обнажил свой член и сказал, что собирается подрочить, а я могу сделать то же самое. Конечно, он не знал, и я ему не рассказывал, что никогда не занимался этим и не представляю, как это делается. Он открыл журнал и начал совершать движения, которые, как я позже выяснил, называются мастурбацией. Я повернулся к нему спиной и сделал вид, что занят тем же самым. Через несколько минут он спросил: «Ты кончил?» Я в тот момент не понимал, о чем идет речь, ведь мое тело не было развито, как его. В итоге мы сидели в одном катамаране посреди озера — он, испачканный белой жидкостью, и я, смущенный донельзя, ищущий выход из ситуации. Наконец я заявил, что хочу писать, и спросил, можем ли мы отплыть к берегу, чтобы я «кончил» там.

На ближайшем скалистом островке я вышел, спрятался за камнями и пописал. Вернувшись на катамаран, я пошутил о том, как же было круто, и мы отправились к берегу. Я не мог и подумать, что этот прекрасный летний день станет днем, который я запомню на всю жизнь. Он начался с невинных радостей, но теперь впечатался в мою память вместе с чувством стыда и неуверенности. Мой пенис не мог делать то же самое, что и пенис друга, он не выглядел так же, да и я не знал того, о чем знал мой друг. Что со мной не так? Я что, всегда буду отстающим?

Я видел пенисы и раньше. Мы разговаривали о мужской анатомии с отцом, и он не прятал от меня своего тела, не внушал мне чувство стыда, но что-то поменялось у меня в мозгу, когда я сравнил себя с другим мальчиком близкого к моему возраста. Я привык к шуткам Джейка и его брата о размере их членов, о сексе и девочках, — от этих шуток мне становилось неловко, но теперь я знаю, что это была неловкость в отношении самого себя. Я стыдился из-за этой неловкости и ощущения себя не в своей тарелке, я стыдился того, что не имею такого же пениса, как у них, что не умею говорить о девушках и о своем теле, как они.

Так как же я справился с этим? Легко. При помощи актерства. Сначала я нашел другого парня, похожего на меня. Его звали Ли. Мы с Ли были одного возраста, но он еще не сталкивался с тем, с чем столкнулся я, и даже немного отставал от меня в физическом развитии. Будучи «опытным» мальчиком, много знавшим о порнографии, сексе и мастурбации, я компенсировал свою неуверенность, демонстрируя опыт. Я играл роль Джейка, а Ли — мою, и так я вносил свой вклад в тот самый круг стыда, передавая его дальше и стремясь таким образом облегчить свое состояние. Звучит знакомо? Потому что так и есть. Это то самое повторение, о котором мы говорили в других главах, но именно того его проявления я стыжусь больше всего.

Я часто думаю о Ли, невинном ребенке, которому я показал порнографию, когда он не был готов к этому — черт, я сам был не готов к этому тогда. Я могу только надеяться, что это не повлияло на него так, как повлияло на меня и продолжает влиять до сих пор. Эти допубертатные переживания легли в основу убеждения, будто мое достоинство измеряется размером пениса, — и в одиннадцатилетнем возрасте это означало мою несостоятельность.

Кстати, вы когда-нибудь задумывались о слове «достоинство»? Оно используется как эвфемизм слова «член» и в то же время обозначает ценность человека в целом. Проблема запечатлелась в языке еще до того, как мы задумались о ней. Теперь давайте перенесемся на несколько лет вперед, в заполненные тестостероном раздевалки средней и старшей школы, где все эти установки окончательно укрепятся. Переодевание в одной комнате с другими парнями — обладающими разными типами телосложения, находящимися на разных стадиях развития — это отличный пример совместного опыта, о котором мы никогда не говорим. Конечно, несколько парней обязательно будут выглядеть круто обнаженными, и да, мы все привыкли видеть профессиональных спортсменов с поджарыми телами, разгуливающих почти голышом, в одном полотенце, но, как правило, независимо от типа телосложения и размера пениса, большинство мужчин ужасаются при мысли о том, что их будут разглядывать, сравнивать, так как уверены: они не выдержат сравнения.

Забавно, что более чем за пятьдесят лет до того, как я принимал душ в раздевалке средней школы, торговые марки вроде Cannon Towels и Ivory Soap использовали в рекламных кампаниях изображения обнаженных спортсменов или солдат, принимающих душ вместе. Эти снимки воплощали американскую мужественность и однополую дружбу — определяющие темы того периода. Одна из самых странных реклам за все время (и совершенно точно невозможная сегодня) — рекламные плакаты Brady Group, на которых полуголые мальчики радостно намыливали друг друга, демонстрируя таким образом преимущества водосберегающих душевых колонок. В верхней части постера красовался слоган: «Зачем мы сдвинули головки? ЧТОБЫ СБЕРЕЧЬ ДЕНЬГИ» (конечно, имелись в виду душевые головки, расположенные на одной колонке… но можно предположить, что игра слов была намеренной).

Несмотря на то что многие мои современники не видели этих реклам и не застали того периода, когда после урока физкультуры требовалось принимать душ, я до сих пор, глядя на эти образы, мгновенно вспоминаю фальшивые улыбки и подозрительные жесты, характерные для мужских раздевалок моей юности. Обращая взгляд назад, я буквально чувствую общую нервозность и беспокойство, вызванные необходимостью раздеваться друг перед другом, тем самым открывая себя для осуждения и травли, которые не зависели от реального соответствия или несоответствия каким-либо канонам. Я и сейчас нервничаю, когда мы с друзьями оказываемся в такой ситуации, например, в путешествии. Даже на третьем десятке мы стесняемся снимать одежду в поездке или в раздевалке гимнастического зала. Давайте будем честны: большинству парней комфортнее сначала обернуть полотенце вокруг бедер, а затем снять белье, чем переодеваться, сверкая хозяйством. Это не значит, что мы никогда не раздеваемся в присутствии друзей, но это и не значит, что мы не испытываем при этом внутреннего сопротивления. Каждый по-своему осознаёт себя, и хотя я учусь относиться к себе с большим сочувствием, мое сердце разрывается при воспоминаниях о полных мальчиках, которым доводилось сталкиваться с травлей такого уровня, которого я избежал. Этим парням, а также тем, кто был заметно худее меня, инвалидам и детям с задержкой развития приходилось куда хуже, чем мне.

Судя по поисковым запросам Google, мужчины одержимы своими пенисами и в то же время недовольны ими. Это так и есть. Мы даже придумываем им имена — будто это отдельные существа. И хотя не каждый из нас дает имя своему члену, мы все слышали подобное: Вилли, Джон Томас, Питер. Кто-то называет их в честь фастфуда: Воппер, Биг-Мак. Иногда мы видим в них некие устройства: инструмент, штырь, молот, дрель. И при всем этом, помимо дискомфорта в общественных душевых, мужчины также сталкиваются с тем, что ласково называют «стыдливым мочевым пузырем»: они не могут мочиться в общих писсуарах (хотя не испытывают таких проблем в огороженных кабинках). Знаете ли вы, что когда-то роль писсуара выполняла обычная канава, в которую все писали, не испытывая затруднений? Затем с течением времени многие мужчины стали стеснительнее и обнаружили, что больше не могут писать на глазах других людей, и потому вскоре изобрели отдельные писсуары. Если мы комплексуем, когда нам надо всего-навсего отлить, то с чего мы решили, что в спальне обойдемся без комплексов?

На крайний случай есть даже хирургическая процедура для парней, считающих, что их пенисы слишком малы. Операция помогает увеличить, помимо прочего, длину пениса, и каждый год около пятнадцати тысяч мужчин проходят через эту дорогую и болезненную процедуру. Я не математик, но могу посчитать: пятнадцать тысяч мужчин, которые реально ложатся под нож, — это около 1% от количества всех мужчин, искавших информацию об этой операции в Google. Зачем им это? Вы можете подумать, что мужчины просто хотят быть лучшими любовниками, доставлять больше удовольствия женщинам. В отдельных случаях это, вероятно, так, но, согласно данным, большинство мужчин страдают от состояния, которое хирурги-урологи называют «синдромом раздевалки» и которое проявляется в страхе осуждения со стороны других мужчин.

Но даже парня с большим членом, того самого рано созревшего мальчика, отрастившего в седьмом классе отвратительные усы, в какой-то момент унижали как раз за это. Потому что мы цензурируем друг друга и в детстве, и во взрослом возрасте, каждый раз, когда кто-то другой заставляет нас чувствовать себя неполноценно. Я до сих пор проживаю инстинктивную реакцию моего тела на коллективный поход в душ после тренировки. Странным образом это ощущение похоже на то, что испытывает мое тело сейчас, когда я заставляю себя сидеть в холодной ванне. Нервозность. Предчувствие. Ментальные упражнения, которые я должен делать лишь для того, чтобы заставить себя залезть в воду, понимая при этом, что, несмотря на все усилия, будет плохо. Как минимум, в эти моменты мне не приходится защищаться от гомофобных шуток типа «Писюн, не урони мыло!». Что самое печальное во всех этих дразнилках, подглядываниях, травле, ставших обычной составляющей жизни молодого мужчины? То, что даже когда они не были направлены на меня, я, испытывая чудовищный дискомфорт в собственной шкуре, ни разу не попытался остановить их.

Эти переживания сформировали во мне комплекс неполноценности, который отравлял мою жизнь на протяжении всего процесса взросления и до двадцати лет; да что говорить, я до сих пор борюсь с ним. Ирония состоит в том, что кто-то из парней из средней или старшей школы, прочтя эту книгу, может назвать рассказанные мной истории выдумкой — и я не удивлюсь. Вполне вероятно, они помнят подростка Джастина как парня, который сам дразнил и унижал других, и все это повествование выглядит в их глазах попыткой переписать историю. Но в этом и смысл. То, как мы себя ощущаем, и то, что мы делаем как мужчины, зачастую сильно отличается. И эти воспоминания, а также вызванная ими неуверенность — как раз те вещи, которые, в числе прочего, привели меня к чувству одиночества. И, к сожалению, в моменты особенно острого одиночества я всегда мог найти утешение в порнографии.

Когда я был маленьким и мы еще жили в Лос-Анджелесе, каждый день по пути домой из школы мы с друзьями проходили мимо киосков, стоявших почти на каждом углу. Они были набиты газетами, таблоидами, картами, журналами, конфетами и сигаретами. Сразу за журналами о фитнесе, моде и новостях стояли Playboy и Penthouse, намеренно слегка прикрытые другими изданиями. В зависимости от их расположения мы порой могли дотянуться до журнала и сдвинуть его, чтобы рассмотреть все скрытое. В том возрасте это являлось скорее следствием любопытства, желания выяснить, что же от нас прячут, а не выражением сексуально обусловленной потребности увидеть обнаженное тело. Я всегда был ребенком, проверяющим границы на прочность, стремившимся знать, почему что-то запрещено, а в детстве все, что запрещено, автоматически получает моральный ярлык «плохого» или «неправильного». И потому даже такое раннее, невинное, вызванное простым любопытством разглядывание обложек Playboy (и нервный смех в компании мальчиков, если мы видели там сиськи) приводило к борьбе стыда и возбуждения — чувству, которое уже тогда начало ассоциироваться с видом обнаженного женского тела.