— Рядом.

— Какая-нибудь связь с ним есть? Телефон или нарочный?

— Ето е, и така и сяка, — лениво отвечал начальник, огромный широкоплечий украинец с пышными усами, весь увязанный ремнями и портупеями, словно походный баул, — Та товарыш Лазо сам зараз тутечки будэ. Вин у самэ пекло хоче броневиком добираться. Ступайтэ до броневика, там командыры сходятся.

Мы вернулись к своему поезду. Действительно, меньше чем через час прибыл Лазо с несколькими красногвардейцами. Состоялся летучий военный совет. Лазо приказал оставить только арьергарды и, отойдя, занять фронт за Выдрином. Броневик прикроет отступление арьергардов…

Во время заседания совета Лазо несколько раз посматривал в нашу сторону, но ничего не сказал.

Провожатый представил меня.

— Тот самый, о котором мы с вами говорили два дня назад. Член партии с шестого года. Боевик, каторжанин, часто жил нелегально.

— Отлично. — Лазо встал, протянул мне руку. — Мы подвезем вас, товарищ Мызгин, еще ближе. Фронт и наш и противника неглубок. Мы занимаем Тункинский тракт, белые с чехами тоже на нем. А между Байкалом и трактом — сплошной цепи нет, интервал, видимо, очень широкий. Пройти там относительно легко. Ну, прощайтесь, товарищи. Вы, — он повернулся к «Москвичу», — оставайтесь здесь. Я сам передам Мызгина по цепи.

…Броневик так близко подошел к позициям пехоты, что снаряды чешского бронепоезда падали совсем рядом. Мы вступили в артиллерийскую дуэль, и состав глухо вздрагивал при каждом выстреле.

Лазо легко соскочил на полотно. Найдя командира отряда, он поручил меня ему.

— Время тяжелое, товарищ, — сказал Лазо, положив мне руки на плечи и глубоко заглянув в глаза. — Работа опасная. Желаю успеха в борьбе! Мы скоро вернемся. Действуйте умело, осторожно. Саботируйте, не давайте белым хлеба, угля, бастуйте. Подрывайте эшелоны. Ну, счастливого пути, дорогой! — он притянул меня к себе, и мы крепко, троекратно расцеловались.

Командир подозвал стоявшего рядом красногвардейца, и тот повел меня в тайгу, к цепи.

— Слушай, ты не брат товарищу Лазо? — спросил он после долгого молчания.

— По борьбе брат.

— Ну, по борьбе мы все братья, — философски заметил боец. — Эх, все бы такие были, как Лазо! Большой человек!.. Себя не жалеет, когда только спит и ест, не знай.

От красногвардейца к красногвардейцу передавали меня по цепи к левому флангу, пока я не оказался у самого крайнего поста. Уже стемнело. Часовой лежал, а его подчасок стоял, укрывшись за толстой лиственницей.

— До белого фронта здесь полверсты, — шепотом сказал мне часовой, когда я вытянулся на земле возле него. — Днем видели ихнюю цепь, но наступать они не пробовали. Пройдешь еще с версту влево, тогда поворачивай вправо и углубляйся.

Еще одно пожелание счастья, и я, оставив за собой последних красных бойцов, осторожно побрел в глубину тайги, ориентируясь по звездам.

Всю ночь я шагал, прислушиваясь к таежным шорохам, принюхиваясь, не несет ли ветерок запах солдатского махорочного дымка. Где-то далеко на востоке забрезжила, словно прочеркнутая цветным карандашом, полоска зари.

Пришлось идти еще день и ночь. На следующее утро с небольшой сопки я увидел внизу железнодорожное полотно. Вдоль линии в обе стороны то и дело проходили люди, много женщин. Значит, я оказался между Михалевом и Иркутском — жители села шли в город и из города.