Съезд профсоюза состоялся. Я на нем не присутствовал, хотя и был делегатом, — партячейка запретила, боясь моего разоблачения. Председателем выбрали Куропяткина, секретарем — Ходникевича. Жизнь оживилась, легальная и подпольная.

Я работал, готовил вместе с товарищами забастовку шахтеров, но меня неотступно мучила мысль о жене: как она, что с ней? И вот однажды мне сказали:

— Не волнуйся. О твоей жене позаботились. Все, что надо, о тебе передали. Помогли. Похоронив сына, она выехала в другое место и там снова учительствует.

У меня на душе стало немного легче.

…В течение всего девятнадцатого года из города в город, с рудника на рудник перекидывались экономические забастовки. По городам Сибири прокатилась волна рабочих восстаний — в Омске и Канске, в Бодайбо и Енисейске. Просачивались слухи о развертывающейся партизанской войне с колчаковцами, о целых партизанских армиях Кравченко и Щетинкина, Громова и Мамонтова. Недалеко от нас действовали отряды Зверева и Смолина. Рабочие и крестьяне Сибири все выше поднимали знамя борьбы против Колчака, за возвращение родной советской власти.

Однажды меня вызвали на конспиративную квартиру. Там ждали взбудораженная Софья Феофановна и еще кто-то из подпольщиков.

— Петрусь, — едва сдерживая волнение, сказала Попова. — На станции Гришево загнали в тупик четыре вагона из «поезда смерти» — наши в буксы песок насыпали. Охраны мало. Надо попробовать…

При отступлении из Поволжья белогвардейско-эсеровские власти расстреляли многих заключенных коммунистов, а остальных погрузили в эшелоны и отправили в сибирские тюрьмы. Дорогой в поездах вспыхнула эпидемия тифа. Когда составы добрались до Сибири, ни один город не разрешал разгружать их у себя. Началось бесконечное странствование эшелонов, прозванных «поездами смерти», по Сибирской магистрали — с запада на восток и обратно с востока на запад. Заключенные умирали десятками и сотнями, в вагонах царила ужасающая скученность, грязь, отсутствовала элементарная медицинская помощь. А ведь среди заключенных были, кроме всего прочего, и раненые в боях, искалеченные пытками.

Наша партийная организация прощупывала все проходящие «поезда смерти», искала, нет ли где податливой охраны. Наконец нам повезло.

При четырех гришевских вагонах охраны вообще было мало. Частично солдат удалось распропагандировать — тех, что досыта нагляделись, как расправляется колчаковщина с неугодными ей людьми, не только с коммунистами, но и просто с обывателями.

Группа вооруженных подпольщиков безлунной майской ночью подобралась к тупику. На часах стоял «наш» солдат, с ним заранее условились. Негромкий свист — и мы у цели. Дверь караульной теплушки приоткрыта. Несколько человек с часовым поднялись туда. Тихий стон, возня — и все кончено. Конвоиры, оставшиеся верными Колчаку, успокоены навеки.

Откатываем двери теплушек с заключенными — в нос ударяет смрад.

— Товарищи, выходите, вы свободны.

Тишина… не верят!

Мы поднялись в вагоны и были потрясены тем, что увидели. На нарах, на полу вповалку, в изодранной одежде лежали не люди — настоящие скелеты, обтянутые кожей. Никогда ранее мне не приходилось встречать до такой степени изможденных, обессиленных людей. У многих гноились штыковые и пулевые раны.

Через два часа вагоны опустели. Всех, кто мало-мальски мог держаться на ногах, отправили с проводниками в партизанские отряды к Звереву и Смолину. Остальных разобрали по домам и спрятали шахтеры. Наша организация стала собирать для освобожденных деньги и одежду. Но самое главное было — достать документы. Тут показала себя Митава: ведая делами начальника уезда Волохова, она печатала всевозможные справки, которые передавались бывшим узникам «поезда смерти». Кроме того, Огурцовы и еще несколько большевиков в окрестных волостных правлениях сумели получить с полсотни паспортных бланков.

Заключенные большевики были спасены.

А 2 июня по решению партийного подполья профсоюз объявил забастовку. Шахтеры предъявили ряд экономических требований.

Власти всполошились. Из Иркутска прибыли конная милиция и казаки. К Черемхову подтянули десяток чехословацких эшелонов. Начались аресты. Одновременно приехали губернский фабричный инспектор, главный управляющий копями и меньшевик — председатель губпрофсовета. Эти господа примчались, чтобы попытаться «мирно» уладить конфликт.

Но военные власти уже не надеялись на услуги «примирителей» и приняли свои меры — прежде всего закрыли союз горнорабочих. Одновременно они сделали вид, что готовы вести переговоры. Мы составили комиссию и послали ее к администрации копей и чешским властям. Ей дали письменный наказ — требования рабочих. «Дискуссия» началась в доме шахтовладельца Щелкунова и длилась два дня. Власти не шли на уступки.