Хотя и Барруш и Гомиш единодушно утверждают, что португальцы были первооткрывателями Мадейрской группы в 1418 г., в остальном их описания не согласуются.

Несравненно большего внимания заслуживает вполне объективное сообщение подвизавшегося в Португалии в 1500 г. немца Валентина Фердинанда. Немец отнюдь не делает секрета из того, что Мадейра и Порту-Санту еще задолго до 1418 г. регулярно посещались испанскими кораблями, совершавшими рейсы на Канарские острова, так что о первооткрытии Мадейрской группы португальцами в 1418/19 г. не может быть и речи. Сообщение Фердинанда было написано в 1507 г. в Португалии на основе достоверных рассказов и тогда же, к сожалению незаконченным[62], послано автором в Аугсбург знаменитому Конраду Пентингеру[63]. Из наследства Пойтингера[64] эта ценная рукопись попала в Мюнхенскую государственную библиотеку, где хранится и поныне[65]. Кунстман был первым, кто установил высокую ценность рукописи Фердинанда и досконально ее изучил.

Если взять за основу описание Фердинанда, то выходит, что некий испанец, знакомый с Мадейрской группой, привел туда португальцев в 1418 г.[66] Не рвение к открытиям, а жажда наживы была стимулом к их плаваниям. Согласующиеся в общих чертах сообщения Валентина Фердинанда и Кордейру[67] о том, что пленный испанский кормчий, которого Кордейру даже называет по имени, побудил капитана Зарку искать остров, кажутся довольно правдоподобными. Ведь плававшие к Канарским островам испанские моряки неизбежно должны были знать о Мадейре, на что определенно указывает Фердинанд.

Впрочем, расхождения в сообщениях Фердинанда и Кордейру довольно существенны. Несомненно, рассказ Фердинанда заслуживает значительно большего доверия не только потому, что он появился на 200 лет раньше и, следовательно, должен рассматриваться как более близкий к событиям источник. Он привлекает еще и тем, что излагает события более ясно и гладко. Кордейру часто ненадежен и как раз в данном его сообщении порождает значительную путаницу. Совершенно исключается, что кормчий Моралес, находясь в плену, мог узнать историю о рыцаре Мечеме и его даме в Марокко от самих участников этой экспедиции. Ведь мореходы Мечема находились в Марокко за 70 лет до Моралеса. Легкомыслие Кордейру проявляется также в заключительной фразе, согласно которой Порту-Санту ко времени открытия его Зарку «находился под властью его первого владельца Бартоломеу Периштреллу». Это утверждение — чистая фантазия и вытекает по меньшей мере из неправильного представления о ходе событий. Какой-то Периштреллу, видимо, принимал участие в открытии Порту-Сайту, как это следует из сообщения Барруша (см. стр. 31). Но этот Периштреллу никак не мог быть тестем Колумба — Бартоломеу Периштреллу — и совершенно определенно не был: «первым владельцем» острова, когда туда прибыл Зарку. Скорее именно Зарку 1 ноября 1446 г. получил в наследственное владение этот остров в качестве подарка принца Генриха[68]. Зарку действовал с тех пор как португальский наместник на острове Порту-Санту до самой своей смерти, последовавшей в 1458 г.[69] Фастенрат принял за основу версию Кордейру[70], причем он вдобавок заблуждался, предполагая, что наместник Периштреллу происходил из Генуи, тогда как в действительности его родиной была Перуджа.

Ненадежное изображение хода событий, данное Кордейру, повторяет в основных чертах то, что еще за 60 лет до него писали Алкуфараду и Меллу[71]. Мы должны отвергнуть эту версию, поскольку она не согласуется с внушающим гораздо большее доверие рассказом Фердинанда.

Повествование Фердинанда во всех отношениях представляется гораздо более достоверным, чем сообщения всех португальских хронистов. Обычное изображение событий, сводящееся к тому, что португальцы, отнесенные штормом, случайно открыли в 1418 г. Порту-Санту, а затем 2 июля 1419 г. — Мадейру, представляется просто преднамеренным вымыслом и ничем более. Португальцы действительно в 1418–1419 гг. впервые посетили Мадейрскую группу, причем испытывали, вероятно, «превеликий страх»[72], поскольку это было их первым плаванием в открытом океане. Но они ни в коем случае не были первооткрывателями этих островов. Несомненно, большой и остающейся за ними заслугой перед принцем Генрихом был тот факт, что они сразу освоили и заселили необитаемые острова, которыми до тех пор пренебрегали[73]. Принц Генрих никогда не оспаривал чести открытий Мадейрской группы, это с несомненностью вытекает из того обстоятельства, что он не изменил тех названий островов, под какими они значились на старинных картах. Только итальянские названия были переведены на португальский язык. Так, например, остров Леньяме превратился в Мадейру. Место высадки португальцев на Мадейре получило, между прочим, название Камара-ди-Лобуш (Тюлений грот). Мы упоминаем об этом только потому, что возбуждавшее столько споров название Лобос дается нами в новом толковании (см. т. III, гл. 147).

Несомненно, мы смогли бы разобраться в португальских достижениях 1418/19 г. и их связях с предшествовавшими им географическими открытиями гораздо лучше, если бы сохранилось написанное или продиктованное самим принцем Генрихом сочинение «История открытий инфанта дона Энрики» («Historia dos descobrimentos do Infante Don Henrique»). Утрата этого достоверного изложения событий достойна глубокого сожаления. Во времена Соузы (1628 г.) этот труд еще не был потерян, ибо он им использован[74]. Если бы рукопись сохранилась, то мы легко выяснили бы, в какой мере атлантические открытия принца стимулировались старинными морскими картами; что эти карты оказали свое влияние, весьма вероятно. Разве принц Генрих при случае не предсказывал заранее своим капитанам, что именно они «откроют»[75].

Главный остров Мадейра, а также Порту-Санту приобрели большое значение с 1350 г. как места, где суда могли запастись водой, и поэтому их постоянно посещали. Вот почему никогда не возникало сомнений, где. они должны быть помещены на карте. Между тем обе группы морских скал, которые и поныне называются Дезерташ и Селважен, еще в 1350 г. в «Книге познания» именуются Дисьертас и Сальвахе, но эти скалы так малы, что позднее опять исчезли из поля зрения. Названия эти, видимо, запомнили, но позже не знали, к каким объектам они относятся. Так, на картах XIV и XV вв. оба эти названия начинают свое чрезвычайно своеобразное перемещение на запад, что дало повод к чудовищным недоразумениям. На карте Вальсекуа от 1439 г. скалы Дезертас, в искаженном виде — Де-Сперта, превращаются в один из Азорских островов. Название Селважен с течением времени превратилось в Де-Сальвис, а затем в результате смелой эквилибристики — в некое де Са. Львис, что означает Санто-Луис. Позднее принц Генрих пытался отождествить этот остров с Пику из Азорской группы (см. т. III). Ученые нашего времени весьма слабо представляли себе, как толковать название «Сальвадже», стоявшее на старинных картах посреди океана. Поэтому Сторм высказал фантастическое предположение, будто это «Сальвадже» означает Винланд[76]. Йозеф Фишер поддержал эту гипотезу[77]. Между тем нет ни малейшего сомнения, что когда-то блуждавшие по всему океану названия «Дезертас» и «Сальвадже» относятся только к тому месту в архипелаге Мадейры, где они осели 600 лет назад, то есть к нынешним группам скал Дезерташ и Селважен. Острова Мадейрской группы португальский король Дуарти (1433–1438) подарил через несколько дней после своего восшествия на престол (14 августа 1433 г.) своему младшему брату принцу Генриху в личное владение (26 сентября 1433 г.)[78]. Принц 8 мая 1440 г. передал право заселения островов своему рыцарю Триштаиу Тешейре[79].

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что после 1419 г., который принес столь радостное открытие Мадейры, разведывательные экспедиции принца Генриха прекращаются на целых 12 лет, а затем начиная с 1431 г. возобновляются и еще через десяток лет увенчиваются самыми славными достижениями. Мы не знаем причин, обусловивших этот 12-летний перерыв, ибо источники о них умалчивают. Возможно, что такой перерыв был вызван только причинами финансового характера. Ведь лишь после того, как принц стал гроссмейстером Ордена Христа (1420 г.), он получил в свое распоряжение большие средства, позволившие ему самоотверженно отдаться своей страсти к открытиям. Можно предположить также, что Генрих считал нужным прежде всего подвести научную базу под свои исследовательские экспедиции, с тем чтобы они не проводились без определенной цели и были хорошо обоснованы теоретически. Такое заключение особенно напрашивается из того факта, что, прежде чем послать своих рыцарей в морские плавания, Генрих решил создать обсерваторию и старейшую в мире навигационную академию на мысе Сагриш, который и избрал своей резиденцией. Принц всеми силами стремился приобщиться к географическим знаниям и представлениям своего времени, как это следует из многих его высказываний и поступков. Особенно основательно изучал он, видимо, морские карты и карты мира. Когда в 1428 г. брат Генриха дон Педру вернулся из девятилетнего дальнего путешествия, он привез из Италии экземпляр составленной там незадолго до этого хорошей карты Клавдия Клавуса[80] (см. т. III, гл. 153), которая полнее других отражала тогдашнее состояние географической науки, несмотря на некоторые искажения (см. т. III). Мы можем предположить, хотя в источниках об этом ничего не сообщается, что принц особенно доверял карте Клавуса и что организованные им позднее исследовательские экспедиции в значительной мере были ею вдохновлены.

Утверждалось, что карта Клавдия Клавуса была послана Генриху в подарок датским королем Эйриком VII (1412–1439)[81]. Это, конечно, возможно, хотя у нас нет никаких точных свидетельств. Правда, португальский принц вряд ли был тогда такой известной фигурой, чтобы о нем могли знать в Дании.

Однако вполне допустимо, что дон Педру, который во время своего девятилетнего путешествия побывал в большинстве стран Европы[82], рассказал королю Эйрику об увлечении своего брата географией, что и привело К подарку карты. Связь событий остается неясной.

Особого краткого рассмотрения заслуживают сообщения Барруша о весьма скромном развитии навигационного искусства у португальцев в 1418 г. Эти сообщения представляются вполне достоверными, так как известно, например, что морской поход в Сеуту в августе 1415 г., во время которого нужно было преодолеть только Гибралтарский Пролив, оказался невероятно тяжелым для португальских моряков и что их флоту при этом дважды грозила опасность быть снесенным течением и рассеянным[83]. Португальцы были тогда, как подметил Фишер, «медленно и трудно усваивавшими знания учениками итальянцев»[84]. Видимо, можно доказать, что до 1415 г., как писал Барруш, «португальские моряки не отваживались уходить далеко в море и все их судоходство ограничивалось короткими дневными переходами, при которых земля не терялась из виду». К ним весьма подходит характеристика Фридерици, писавшего, что в 1415 г. португальцы были «вообще робкими и неуверенными каботажниками, без крупицы моряцкой отваги»[85]. Утверждение того же автора, что организованные принцем Генрихом исследовательские экспедиции первоначально были не чем иным, как учебными плаваниями, тоже вполне согласуется с фактами[86].

Настойчивость принца при осуществлении однажды задуманного плана заслуживает тем большего признания, что в течение примерно 25 лет он постоянно встречал непонимание своих соотечественников. В начале его экспедиции считались только княжеской прихотью, которая обходилась несообразно дорого. Фридерици был прав, когда писал, что португальский народ первое время относился к принцу «неприязненно, противился ему и был враждебен». Но «первоначальное сильное сопротивление народа было сломлено тем, что грабительские (?) походы принца оказались доходными»[87].Как мы еще покажем народ до некоторой степени понял значение того дела, которому принц посвятил свою жизнь только после 1441 г. и лишь позднее все с большей симпатией относился к его деяниям. Они вскоре сделали португальский народ богатым, а страну — могучей, так что Генрих стал, наконец, национальным героем.

Принцу Генриху принадлежит, во всяком случае, та заслуга, что он впервые вывел свой народ в Мировой океан. Его деятельность оказалась столь успешной, что менее чем через 100 лет Португалия стала первой морской державой своего времени!