Народ по ту сторону бухты традиционно жил с оглядкой на южный Портленд. Та часть города едва насчитывала век с небольшим — игрушки, по местным понятиям. Строительство моста на Аляску, федеральной магистрали 295, а также открытие торгового комплекса «Мэн Молл» частично лишило город его прежнего обаяния; многие фирмы тогда вынуждены были свернуться, но все равно у этого места есть свой, присущий именно ему колорит. Район, где проживала Ребекка Флэк, в свое время назывался Пойнт-виллидж — но это было невесть когда, в самом начале девятнадцатого века, и к тому времени как южный Портленд в тысяча восемьсот девяносто пятом году отделился от Кейп-Элизабет, этот район был уже известен просто как Уиллард. Здесь был дом мореходов и рыбаков, потомки которых живут в его пределах и поныне. В прошлом веке огромные угодья здесь принадлежали некоему Дэниелу Коббу. Он выращивал в этих местах табак, яблоки и сельдерей. Говорят, именно он первым привез на восток США кочанный салат.
По Уиллард-стрит я неспешно прошел к берегу. Недавно отхлынул прилив, и цвет песка в том месте, где море умерило свой всегдашний натиск, контрастно сменился с белого на бурый. Слева плавным изгибом тянулась бухта; точку в ее полумесяце ставил маяк Спрингпойнт-Ледж, выступая опасно хрупким уступом западнее главного судоходного канала портлендской бухты. Дальше над морем возвышались острова Кушинг-айленд и Пикс-айленд, а также фасад форта Горджес в ржавых потеках. Справа ступени бетонной лестницы вели к проходу вдоль мыса, что заканчивался небольшим парком.
В свое время по Уиллард-стрит к берегу ходил трамвай, в котором летом яблоку было негде упасть. Потом трамвай ходить перестал, но там, где была его конечная остановка, по-прежнему стоял продуктовый ларек. Он появился здесь еще в тридцатые годы, а снедь продавал вплоть до семидесятых. Тогда на нем красовалась вывеска «Дори» и принадлежал он семейству Кармоди, которое бессменно подавало пляжной публике в окошечко хотдоги и чипсы. Сюда меня в детстве частенько водил дед и рассказывал, что ларек этот когда-то был частью владений Сэма Силвермана, человека-легенды своего времени. Рассказывалось, что для привлечения покупателей он держал здесь обезьяну и медведя в клетке, а кроме ларька, ему принадлежали еще и баня на Уиллард-Бич, и закусочная «Сэмз ланч». Хот-доги от Кармоди были отменные, но, разумеется, не шли ни в какое сравнение с настоящим медведем в клетке. После досадно непродолжительного времени на пляже дед всегда брал меня с собой в магазин мистера и миссис Би, «Батрас маркет» на Пребл-стрит, где покупал навынос итальянские сэндвичи к нашему семейному ужину, а мистер Би аккуратно делал на счет деда учетную запись. Семья Батрас славилась на весь южный Портленд тем, что отпускала провизию в долг, а ближе к выходным к ним выстраивалась очередь из «своих» заказчиков, гасящих недельную задолженность, чтобы не мелочиться, а рассчитаться за все сделанные покупки сразу.
Быть может, это ностальгия — тепло вспоминать о чем-то столь бесхитростном, как овощная лавка или старый ларек. Видимо, это неотъемлемая ее часть. Этими вот местами делился со мной мой драгоценный старик, а теперь нет ни его, ни самих этих мест, а самому мне не с кем ими поделиться; нет возможности. Хотя ведь бывали и иные места, и иные люди. Дженнифер, моему первому ребенку, увидеть их не пришлось. Когда они с матерью приехали вместе со мной сюда, Дженнифер была еще слишком мала, а не успев дорасти до того, чтобы сполна представлять окружающий мир, оказалась умерщвлена. Но у меня есть Сэм. Ее жизнь только начинается. И если уберегать, держать ее подальше от напастей, то со временем она сможет вместе со мной разгуливать по полосе песка или по тихой улице, где когда-то погромыхивал трамвай, или вдоль речки по горной тропинке. Что-то из этих секретов ей мог бы передать я, и тогда она удержит их в сердце, уяснив, что прошлое с настоящим подобны солнечно-пестрому пейзажу, а в этом похожем на соты мире есть место как свету, так и тени.
По мощенной сланцем тропке я повернул обратно в сторону дороги. На полпути вверх по Уиллард-стрит у обочины стоял красный автомобиль. Лобовое стекло казалось почти зеркальным, и я видел в нем только небо. С моим приближением машина начала задним ходом медленно сдавать вверх по улице, держа между нами ровную дистанцию, после чего не спеша развернулась и поехала в сторону Пребл. «Форд Контур», примерно середины девяностых. Номера отсюда не различить. Также вопрос, сидит ли в нем именно преследователь Ребекки Клэй? Ощущение все же такое, что это он. С моей подопечной он меня, как ни крути, уже успел увязать, но ничего страшного в этом нет. Кто знает, возможно, одного моего присутствия достаточно, чтобы поколебать его уверенность в себе. С ходу он, понятно, не напугается — может, наоборот, попытаться пугнуть меня. Мне надо очутиться с ним лицом к лицу, выслушать, что он скажет. До этого приступить к решению проблемы я не могу.
Я пошел по Уиллард-стрит туда, где у меня была припаркована машина. Если парень меня уже вычислил, то по крайней мере не придется больше раскатывать на «Сатурне», что уже само по себе достойно тоста. Я позвонил Ребекке и сказал, что, вероятно, видел неподалеку человека, который ее донимает. Указал цвет и марку машины и велел не выходить из офиса, даже ненадолго, а также в случае изменения планов связаться со мной, тогда я приеду и ее заберу. Клиентка в свою очередь сообщила, что обедать планирует у себя на рабочем месте. Директору дочериной школы она позвонила и попросила, чтобы Дженна дождалась ее приезда у секретаря. То, что Ребекка остается в офисе, давало мне с час времени поиграть с преследователем в кошки-мышки. О своем отце она рассказала совсем немного, я же хотел разузнать побольше и, похоже, знал того, кто мне мог в этом помочь.
Я проехал в Портленд и припарковался через дорогу от Центрального рынка. В «Биг скай бейкери» я взял два кофе и пакет лепешек (памятуя о том, что если являешься с подношением в руках, везде и всюду это окупается сторицей) и направился прямиком в колледж искусств штата Мэн, что на Конгресс-стрит. Именно там священнодействовала Джун Фицпатрик, которой в Портленде принадлежали пара галерей, а также черный пес, из людской породы не воспринимающий решительно никого, кроме самой Джун. Ее я удачно застал в галерее колледжа, где она на девственно белых стенах выставочного зала готовила очередную экспозицию. Это была маленькая подвижная женщина с хорошей памятью на лица, имена и события в мире искусств. За все годы пребывания в Мэне она утратила лишь малую толику британского акцента. Собака ее, разумеется, тут же облаяла меня из своего угла, после чего снизошла до насупленного подглядывания, не вздумаю ли я позариться на какое-нибудь полотно.
— Дэниел Клэй, — пропела задумчиво Джун, прихлебывая кофе. — Дэниел Клэй… Как же, помню, хотя из его работ видела лишь пару образчиков. Подпадает, можно сказать, под категорию одаренных любителей. Все такое… изначально
Сегодня поутру Ребекка показала мне слайды с некоторыми из опусов своего отца, а также один-единственный холст, который у себя сохранила. Это был портрет Ребекки в детстве (мне он как-то не приглянулся своей мрачностью): ребенок бледным взвихрением проступает среди сгущающихся теней. Джун я признался, что и остальное творчество Клэя-художника меня не очень впечатляет.
— Честно сказать, мне тоже не вполне по вкусу, — согласилась женщина. — Я считаю, его более поздние работы все же получше всяких там лосей и яхт, но это не тема для дискуссий. Вообще он продавался скрытно, выставок не устраивал, так что мне не выпадало случая выразить ему вежливо свое неприятие. А между тем есть в Портленде один или два ценителя, которые всерьез его коллекционируют, да еще кое-что из своих работ он раздал по друзьям. Дочь его время от времени выставляет на продажу кое-что из запасников, и представьте себе, всякий раз словно из ниоткуда всплывает какая-нибудь пара покупателей. Думаю, большинство из тех, кто его собирает, или знали его лично, или же их привлекает, как бы это выразиться, его мистический флер. Я слышала, прежде чем бесследно пропасть, он вообще отошел от живописи, так что его картины теперь представляют определенную раритетную ценность.
— Вы ничего не помните о его исчезновении?
— Слухи, разумеется, ходили. Насчет конкретных обстоятельств пресса распространялась не особенно — у нас же газеты то как с цепи срываются, то вдруг осторожничают, — но мы-то по большей части были в курсе, что некоторые из детей, которым он оказывал помощь, впоследствии снова подвергались насилию. Встречались такие, кто хотел его, как видно, очернить, даже среди тех, кто не верил в его прямую причастность.
— У вас насчет этого есть какое-то мнение?
— Мнение? Их может быть только два: либо он был причастен, либо нет. Если да, то и добавить нечего. Если нет… Знаете, я не специалист, но, наверное, не так-то легко было разговорить тех детей о том, что им пришлось пережить. Причем уже изначально. Быть может, повторное насилие лишь, заталкивало их все глубже в свою оболочку. В самом деле, не могу сказать.
— Вы вообще были знакомы с Клэем?
— Так, пересекались то тут, то там. Помнится, один раз я пробовала завести с ним разговор на каком-то фуршете, но он в основном отмалчивался. Сдержанный такой, отстраненный человек, тише воды ниже травы. И впечатление было такое, что жизнь ему в тягость. Кстати, все это происходило как раз перед его исчезновением, так что в данном случае внешность, как говорится, не была обманчива.
Она отвлеклась, чтобы дать указание молодой ассистентке, вывешивающей у окна холст:
— Куда ты, это же вверх ногами!
Я поглядел на полотно, где изображалась вроде как слякоть, со всеми вытекающими. Ассистентка, накренив голову, посмотрела на холст, затем на меня.
— А вы откуда знаете? — спросил я.