— Шеймус любит, чтобы все делалось по-его. Он хотел, чтобы компания перешла к Нилу, а мой отец отказался. Мой отец довольно хорошо научился отказывать моему дедушке. Он никогда не должен был жениться на моей матери. В конце концов, она не была чистокровной. Быть наполовину ирландцем так же хорошо, как быть итальянцем. — Он искоса посмотрел на меня, оставив меня разрываться между желанием поцеловать его и разбить его лицо.

— Твоя чистокровная итальянка может побить любого ирландца…

— Да, я знаю, любимая. Ты такая чертовка, — он ухмыльнулся, сжимая мою задницу.

— Разве у Эвелин Нил не родился, когда она была молодой? В то время ей было, должно быть, шестнадцать или семнадцать.

— Она рано стала матерью. Мой дедушка клянется, что Седрик нарочно сделал ей ребенка. Он знал, что Шеймус не одобрил бы, если бы его единственный живой сын женился на ком-то, кого он не выбрал. Однако после того, как Эвелин забеременела, он ничего не мог поделать, — объяснил он. — Мы, знаешь ли, верующие католики, — сказал он со своим акцентом.

— Tá tú ar leathcheann³, — сказала я, слезая с него.

— Ты любишь меня или ненавидишь, решайся, черт возьми, жена. Я готов даже на избиение плёткой.

— Плётка? Каким извращенным дерьмом ты увлекаешься, Каллахан? — Спросила я.

Выражение его лица потемнело, и его губы накрыли мои.

— Давай выясним. Одному Богу известно, что у меня есть в этом гардеробе.

Я прижалась к нему.

— Ты имеешь в виду форму болельщиц «Чикаго Буллз», которую ты прячешь за своими серыми костюмами? Или очень развратный наряд монашки, который у тебя в потайном отделении под носками?

Его глаза расширились, и я могла только усмехнуться.

— Держи свой член на замке, мы опаздываем на митинг, — сказала я, отталкивая его, прежде чем выйти из гардероба.

— По крайней мере, я могу посмотреть на твою задницу, — крикнул он позади меня, и я подняла средний палец вверх.

ЛИАМ

— Я знаю, что многие из вас меня не знают, — сказала Оливия толпе. — Я знаю, что многие из вас не думают, что могут понять меня или ту жизнь, которой мне посчастливилось жить. Однако я хочу рассказать вам одну историю. О студентке колледжа, которая была молода и наивна по отношению к окружающему миру. Ее отец, человек, который всегда проверял, нет ли под кроватью чудовищ, и который читал ей оживленными голосами, хотел сделать все, что в его силах, чтобы уберечь свою дочь. К сожалению, иногда мир — это мрачное место. Иногда молодой студентке колледжа присваивают новое имя: жертва изнасилования. Это имя, которое я так старательно скрывала, потому что у меня не было голоса, чтобы рассказать. У меня не хватало смелости рассказать об этом отцу до вчерашнего вечера. Он заключил меня в объятия и сказал: Когда я стану президентом, срока давности за изнасилование больше не будет.

Толпа приветствовала и кричала, ослепляя нас вспышками, когда они поглощали ее слова, как конфеты.

— Когда люди спрашивают, почему я считаю, что мой отец лучше всего подходит для этой работы, я думаю о таких моментах, как вчерашний вечер. Когда он обнял меня и пообещал всегда бороться за справедливость. Он будет сражаться за меня — он будет сражаться за мужчин и женщин по всей этой стране. Мой отец — хороший человек, и при вашей поддержке он станет великим президентом. — Сенатор Коулмен еще раз обнял свою дочь, прежде чем занять свое место за трибуной, чтобы произнести свою собственную политическую чушь по сценарию.

Нил крепко обнял Оливию. Этот кадр точно украсит следующую обложку «Нью-Йорк таймс».