— Расклассифицируем мотивы на перманентные и окказиональные, — строго изрек он. — В данном случае первые — экономического характера, а вторые — из области страстей. Смерть эта выгодна сеньорите Эмилии Гутьеррес и сеньору Атуэлю. Сеньорита Эмилия — наследница сестры. Она получит драгоценности, которые без преувеличения можно назвать бесценными. А если я правильно информирован, жених и невеста до сих пор откладывали свадьбу из-за финансовых затруднений. Таким образом, сеньор Атуэль, вступая в этот брак, тоже выигрывает от смерти Мэри. «Чувствительные» мотивы касаются тех же двоих. Факт доказанный, что покойная крутила любовь с женихом сеньориты Эмилии. Вот вам и ревность — катализатор трагедии. Женская ревность. Тем хуже для Эмилии! Но связь между женихом и жертвой следует рассматривать как закваску для бурной страсти, что заставляет подозревать и Атуэля. Теперь перейдем к окказиональным мотивам. Последние ссоры между сеньоритами происходят без непосредственного участия жениха. Очень неудачно для сеньориты Эмилии! И наконец, перейдем от мотивов к самому происшествию. Сразу отбрасываем Атуэля. В момент смерти его не было в доме. Он проживает в отеле «Нуэво Остенде». Сестры занимают смежные комнаты в нашей гостинице. Как вы, вероятно, помните, в ту роковую ночь сеньорита Эмилия спускается к себе в комнату одна. Потом она подмешивает стрихнин в шоколад Мэри; ждет, пока яд подействует; ликвидирует чашку (возможно, выкидывает в окно; когда буря кончится, надо расчистить это место от песка). Вывод: сеньорите не отвертеться, если только ей не поможет сам дьявол.

Я заметил ряд несообразностей в этом логическом построении, но был слишком расстроен и подавлен, чтобы привести их, И все же я попытался протестовать:

— Ваше объяснение психологически неверно. Вы напоминаете мне тех романистов, которые, сосредоточась на действии, совершенно пренебрегают характерами персонажей. Не забывайте, что без учета человеческого фактора не создать нетленного произведения. Вы когда-нибудь задумывались о характере Эмилии? Я отказываюсь верить, что такая здоровая и полноценная девушка (единственная ее «ненормальность» — то, что она рыжая) способна на преступление.

Хватит с меня притворства. Пусть эмоциональная импровизация придет на смену сухой логике!

Комиссар возразил:

— Виктор Гюго ответил бы вам: «Страсти превращают пальцы женщины в клещи. Девочка от страха способна вонзить свои розовые ноготки в железо».

Доктор Монтес, по всей вероятности, очнулся от своей летаргии.

— Не будь я так пьян, я бы сказал, что все ваши умозаключения основаны на догадках, — задиристо заявил он комиссару. — У вас нет ни одного доказательства.

— Это меня не тревожит, — ответил Аубри. — У меня будут все доказательства, какие надо, когда мы допросим сеньориту Эмилию в комиссариате.

Я ошарашенно посмотрел на этого человека. Его высказывания были грубыми и вульгарными, но дельными. Он горячо любил литературу, восхищался Гюго и при этом готов был мучить девушку в тюрьме и осудить ее, быть может безвинно.

Я снова с симпатией взглянул на Монтеса. Многое в нем раздражало, но, возможно, именно мы с ним, двое врачей, могли бы встать на защиту невиновных.

Что за таинственной властью обладала Эмилия? Я — по природе своей человек злопамятный — готов был из-за нее чуть ли не побрататься с человеком, который меня оскорбил. В тот самый момент я нашел ответ на вопрос, который задал себе недавно: чувство мое не было любовью — то было смутное чувство вины. Я в замкнутом мирке Приморского Леса олицетворял собою интеллектуальное начало, и мои высказывания сильно влияли на ход следствия. Повторять себе, будто я сделал все, что мог, было недостаточным утешением.

— Самое элементарное, — предложил Монтес, — выяснить все насчет яда. Например, справиться в аптеке, кто покупал стрихнин…

— Я подумал об этом, — с достоинством ответил Аубри. — Послал одного из своих людей и точно его проинструктировал: спросить у фармацевта, кому он продавал стрихнин за последние два месяца. Ответ был однозначный: никому.

С притворным любопытством я поинтересовался:

— Что вы думаете делать, комиссар?

— Что делать? Ни словом не обмолвиться девушке, пока не утихнет буря. Потом я ее задерживаю и увожу. И не беспокойтесь: она не сбежит. И не опровергнет мои доказательства. Мои доказательства, как вам известно, появляются в ходе допроса. Теперь наша задача — сохранять спокойствие и ждать, когда кончится буря.

Я нетерпеливо поднялся. Посмотрел в окно. Бледная, будто припудренная песком, заря робко проглядывала на небе. Весь мир казался пепелищем. Над поваленными темными столбами клубился песок, будто вихри едкого дыма. Я с надеждой подумал: может, ярость бури еще не утихла. Страх сжимал мне сердце, пока я искал признаки скорого успокоения стихии.

Я приложил руку, потом другую, к стеклу, потом прижался к нему лбом. Его холодок освежил меня, как горячечного больного.