– Верно, – неуверенно улыбнулась Ева.

Когда двери на первом этаже открылись, они протянули друг другу руки. Прощание прошло быстро, и Ева с Юргеном спустились дальше в подвал.

В машине Юрген далеко не сразу включил мотор. Он наклонился вперед и, уставившись на неподвижную стрелку спидометра, заговорил о том, что его отец всегда был непредсказуем, болезнь мало что изменила, только вот он уже не контролирует некоторые физиологические отправления организма. В детстве отец мог его поддерживать, хвалить, часами удить с ним рыбу на пруду, а потом ни с того ни с сего унижал и бил. Сын мог задавать ему любые вопросы, но иногда огребал крепкую оплеуху просто за то, что назвал «шикарной» форму штурмовиков. Материнская любовь была надежной, а отец то и дело бросал. Но он пережил войну. И сыну нужно было жить с ним.

Обернувшись – в холодных сумерках подземного гаража глаза заблестели чернотой, – Юрген сказал, что Ева отцу понравилась, это он заметил. Значит, несмотря ни на что, вечер прошел успешно. А вот теперь он скажет всю правду: он никогда бы не женился на Еве, если бы отец решил, что она ему не пара. Глаза у Юргена заблестели. Он всхлипнул и закрыл лицо руками. Но мужчины не плачут. Юрген стыдливо отвернулся, испытывая тем не менее большое облегчение. Ева подумала, что она его любит, хоть и не понимает, и, отняв с его лица влажную от слез руку, погладила ее.

Значит, скоро она станет жить вместе с Вальтером и Бригиттой Шоорманами в доме, где пахнет хлоркой. Ева попыталась представить себе, как она завтракает в новой семье, перебирает с Бригиттой белье, ругается на кухне с фрау Тройтхардт. Это оказалось не под силу. Но вспомнив свой дом, вечно душную квартиру над рестораном, родных, она вопреки обыкновению не испытала чувства вялой надежности.

Держа Юргена за руку, Ева смотрела на бетонную стену. Она сидела под землей, под высоченным зданием с семьюстами номерами и таким же количеством ванн, в машине, которая не трогалась с места, и тем не менее у нее было ощущение, как будто она в дальней дороге.

Посреди ночи ее согнал с кровати страшный голод. Она целый день берегла аппетит для вечера в роскошном ресторане, но жалкие закуски уже давно переварились. Ева босиком прокралась на кухню, намазала на хлеб масло, налила стакан молока, вернулась в комнату и, подойдя к окну, принялась есть, редкими глотками отпивая молоко. Ее освещал уличный фонарь. Позади на потолке колыхалась тень от фонаря. Дон-Кихот, как и каждую ночь, занес копье. На полке, будто домашнее животное, привыкающее к новой обстановке, лежала шляпа. На улице было тихо, ни одной машины, только в двух окнах в доходном доме напротив горел свет. Может быть, кому-то плохо.

Мать всегда очень переживала за детей, даже если они подхватывали безобидную простуду. Температура у них повергала Эдит в панику, и доктору Горфу даже посреди ночи приходилось заверять ее, что чадам не грозит смерть. Еве всегда это очень нравилось, так как серьезно она болела всего один раз, в пять лет. Нравилось видеть мать такой встревоженной и растерянной. Облегчение ее, когда дочери снова начинали есть и вставали с кровати, было огромным.

– Это в прошлом, – громко сказала Ева.

Она проглотила последний кусок и допила молоко. Ноги замерзли. Захотелось обратно в постель, под два одеяла – так она спала с недавних пор, – и Ева отвернулась от окна. Тут краем глаза она заметила новый свет. В трехэтажном доме наискосок кто-то включил свет в парадном. Через матовое стекло входной двери пробивался оранжевый отблеск, Еве не знакомый. Надо же, только построили, и уже сломалось: свет мигал, как будто у лампочки плохой контакт. Ева ждала, когда кто-нибудь выйдет из дома. Но никто не выходил. А свет становился все желтее и ярче. И перемещался. Еве потребовалось еще несколько секунд, чтобы понять, что означает это мерцание. В парадном противоположного дома занимался пожар. Она на мгновение замерла, а потом выскочила из комнаты и помчалась в прихожую к телефону с криком:

– Папа, пожар! Напротив, в четырнадцатом!

Ева набрала номер 112, запыхаясь, два раза прокричала в трубку адрес, пока там наконец поняли. Двери родительской спальни и комнаты Штефана распахнулись, только Аннегреты не было видно, наверно, еще не вернулась с ночной смены. Людвиг, вовсе не заспанный, спросил:

– Где?

– Напротив, у Пеншуков!

Людвиг в чем был выбежал из квартиры. Штефан, вокруг которого скакал и испуганно тявкал Пурцель, хотел было за ним, но Эдит поймала сына за ворот пижамы.

– Ты никуда не пойдешь!

Ева тем временем повесила трубку.

– Они приедут. Пожарные приедут.

Эдит кивнула, набросила халат, прошла к двери, потом подумала, вернулась, открыла шкаф в прихожей, достала оттуда пару сложенных одеял и вышла вслед за мужем на улицу. Пурцель тоже выскочил из квартиры. Штефан опять захотел вниз.

– Мама! Я тоже хочу!