Сталин передал Мао, что его личную безопасность будут обеспечивать как русские, так и американцы. Основатель разведывательного управления Чана Чэнь Лифу вспоминал, что у националистов не было намерения организовывать покушение на жизнь Мао, «так как американцы гарантировали его безопасность». Мао знал, что будет находиться также под тайной защитой своих законспирированных разведчиков, основным из которых был начальник чунцинского гарнизона Чан Чэнь. Но при всем том Мао настоял на том, чтобы в Яньань прибыл американский посол Патрик Херли и сопровождал его в полете до Чунцина. Это было гарантией, что самолет не собьют во время перелета.
Со всеми этими предосторожностями Мао наконец вылетел в Чунцин на американском самолете 29 августа 1945 года, оставив в Яньане вместо себя Лю Шаоци. Когда самолет приземлился, Мао продолжал держаться рядом с Херли и поехал в резиденцию на его автомобиле, отказавшись садиться в машину, которую прислал для него Чан Кайши.
Мао принял также еще одну меру предосторожности: он приказал начать наступление на позиции националистов в то время, пока он сам будет находиться в Чунцине, чтобы показать, что красные развяжут гражданскую войну, если с Мао что-нибудь случится. Он велел своим генералам, которые были готовы (на американском самолете) отправиться в штаб 8ПА: «Воюйте без всяких ограничений. Чем лучше вы будете воевать, тем в большей безопасности я буду находиться здесь». Когда его войска одержали победу в Шандане, Мао просиял: «Очень хорошо! Чем крупнее сражение, тем значительнее победа и тем больше надежда, которую я привезу по возвращении».
Был один момент, когда Мао впал в настоящую панику, находясь в Чунцине. Это случилось, когда Херли на время уехал оттуда 22 сентября, а 26 сентября за ним последовал Чан. Мао опасался, что его хотят подставить. Чжоу связался с советским посольством, спросив, не разрешит ли посол Мао поселиться в посольстве. Однако советский посол Аполлон Петров проявил неуступчивость, сказав, что он связался с Москвой, запросил инструкций, но не получил ответа. Мао был в ярости.
Тем не менее он многое выиграл в Чунцине. Он разговаривал с Чаном на равных, «как осужденный, ведущий переговоры с тюремщиком», по меткому замечанию одного наблюдателя. Иностранные послы приглашали его на приемы не как мятежника, но как государственного деятеля; и он играл свою роль, проявляя дипломатические таланты. Он отшучивался в ответ на колкие замечания главы британской военной миссии, посланника Черчилля генерала Картона де Уайета, который заявил Мао, что не «считает, что красные внесли большой вклад в разгром японцев, и что войска Мао были только досадной помехой, не более того». Даже во время острой стычки с командующим американскими войсками в Китае генералом Альбертом Ведемейером, когда тот обвинил председателя в убийстве после пыток одного американского офицера по имени Джон Бёрч, Мао сумел не потерять присутствия духа. Более того, он остался совершенно хладнокровным, когда Ведемейер сказал ему, не скрывая угрозы, что США планируют доставить в Китай атомное оружие и ввести в страну экспедиционный корпус численностью полмиллиона человек. Выказывая мирные намерения, Мао сумел одержать пропагандистскую победу.
Мирные переговоры продолжались сорок пять дней, но все это было не более чем театральное представление. Мао не уставал восклицать «Да здравствует генералиссимус Чан!» и говорить, что он всем сердцем поддерживает Чана, признавая в нем единственного лидера Китая. Но все это ровным счетом ничего не значило. Мао хотел править Китаем сам и понимал, что добиться этого он сможет только ценой гражданской войны.
Чан тоже понимал, что война неизбежна, но ему нужно было мирное соглашение, чтобы угодить американцам. Хотя у него не было никакого намерения соблюдать такое соглашение, он поддержал его, когда оно было наконец подписано 10 октября 1945 года. Такое поведение принесло свои благоприятные плоды — по крайней мере, на какое-то время. Пока Мао находился в Чунцине, американские войска оккупировали два города на севере Китая — Тяньцзинь и Пекин, удержав их для Чана, и начали перевозить войска генералиссимуса в Маньчжурию.
После того как договор был подписан, Чан предложил Мао задержаться еще на одну ночь, а утром дал в его честь завтрак, после чего Мао отбыл в Яньань. Когда Мао повернулся наконец к нему спиной, Чан дал волю своим чувствам и выплеснул их в следующей дневниковой записи: «Коммунисты вероломны, низки. Они хуже зверей».
Когда Мао 11 октября 1945 года вернулся в Яньань, он немедленно начал военную операцию по вытеснению армии Чана из Маньчжурии. Командующим коммунистическими войсками в этом районе был назначен Линь Бяо. Десятки тысяч кадровых работников были уже направлены туда и переподчинены Маньчжурскому партийному бюро, руководство которого было тайно переброшено в Маньчжурию русскими самолетами из Яньаня в Шэньян еще в середине сентября.
Мао приказал развернуть войска вокруг Шаньхайгуаня у восточного края Великой стены. Его силы 29 августа 1945 года оккупировали стратегический проход из собственно Китая в Маньчжурию во взаимодействии с советской Красной армией. Мао просил советское командование блокировать морские порты и аэродромы. С попустительства и с поощрения русских подразделения КПК, действовавшие как неизвестные банды, открывали огонь по американским кораблям, пытавшимся высадить войска Чана. В одном случае был обстрелян катер командующего американской эскадрой адмирала Дэниела Барба, который после этого был вынужден со своими кораблями отойти в открытое море.
Наконец, 7-му флоту Соединенных Штатов пришлось бросить якорь в Циньхуандао, в порту к югу от Маньчжурии, где и высадилась одна из самых боеспособных армий Чана. В ночь с 15 на 16 ноября 1945 года эта армия штурмовала Шаньхайгуаньский проход. Мао призвал к «решительной битве» и приказал своим войскам удержать проход, но дивизии Чана прошли сквозь них как нож сквозь масло. Разгром был таким ошеломляющим, что один из командиров националистов притворно жаловался, что «у нас не хватало людей принимать сданное оружие».
У коммунистических армий не было опыта позиционной войны, да и вообще опыта ведения современной войны. Как у всех партизан, первым принципом боевых действий, как изложил его еще Мао, было «отступать, когда враг наступает». Именно так они поступили и в этом случае. Напротив, армии Чана имели опыт широкомасштабных боевых действий против японцев в Бирме и за время одной кампании вывели из строя больше японцев, чем вся коммунистическая армия за восемь лет войны в Китае. Командующий силами националистов генерал Ду Юймин командовал в свое время войсками во время всех основных сражений с японцами, в то время как Линь Бяо участвовал в одной-единственной засаде в 1937 году и за прошедшие с тех пор восемь лет ни одного раза вообще не нюхал пороха. Тщательно избегая столкновений с японцами, Мао в конце концов получил армию, неспособную по-современному воевать.
Красные имели, правда, некоторый опыт фронтальных столкновений во время антияпонской войны, но по большей части они сталкивались со слабыми формированиями националистов. Им ни разу не приходилось иметь дело с элитными войсками Чана, которые, как писал Мао один из главных красных командиров, были свежими, хорошо обученными, «как американцы», и боеспособными.
Войска КПК были не только плохо обучены, они также отличались низким моральным духом. После окончания антияпонской войны многие солдаты хотели только одного — мира. У красных в свое время была очень популярна песня: «Разобьем японцев и вернемся домой». После капитуляции Японии песню тихо «изъяли из обращения», но чувство «давайте разойдемся по домам» невозможно было запретить с такой же легкостью, как песню.
Когда войска коммунистов маршировали в Маньчжурию, в основном из Шаньдуна, ободряющие беседы сводились не к высоким материям, а к материальным соблазнам. Комиссар Чэнь И говорил офицерам: «Когда я покидал Яньань, председатель Мао просил меня сказать вам, что вы идете в хорошее место, где вас ждет масса удовольствий. Там светит электричество, там высокие дома, там много золота и серебра…» Другие говорили своим подчиненным: «В Маньчжурии мы будем есть рис и белый хлеб все время, и каждый получит повышение по службе». Но даже таким способом многим офицерам не удавалось поднять боевой дух солдат, и место назначения держали в тайне до самой погрузки на корабль, идущий в Маньчжурию.
Коммунистические офицеры, направленные в Маньчжурию, говорили о полном падении морального и боевого духа. Один офицер вспоминал:
«Самой большой нашей головной болью было дезертирство… Вообще говоря, все мы, члены партии, командиры отделений, боевых подразделений, имели среди своих подопечных «колеблющихся». Мы делали все — несли караульную службу, ходили в наряды и выходили в охранение — вместе с ними, не спуская с них глаз. Если такой ненадежный высказывал желание отлить, то мы говорили: «Пожалуй, и мне хочется…» Признаки подавленности, тоски по дому, жалобы — со всем этим приходилось сталкиваться на каждом шагу… После боев, особенно неудачных, мы вообще не смыкали глаз.
Большинство сбежавших дезертировали, как правило, после отбоя, поэтому, кроме обычных караулов, мы расставляли в лагере еще и тайных часовых… Некоторые из нас незаметно привязывали ненадежных на ночь к себе.
Некоторые из нас, командиров, были в таком отчаянии, что прибегли к старой японской методе удержания рабочих — на ночь у солдат отнимали штаны и запирали в штабе».
Но дезертировали даже и надежные кадры.