Новый триумвират немедленно приказал атаковать войска Чана близ Маотая, родины знаменитого китайского алкогольного напитка, где враг хорошо окопался. «Немедленно отмените приказ, — молил Пэн. — Вражеские укрепления неприступны, и рельеф местности для нас неблагоприятен. Нет никакой возможности разбить [этот отряд Чана]». Однако триумвират настаивал: «Завтра же бросить в бой все наши силы… и никаких колебаний».
Когда красные пошли во фронтальное наступление, армия Чана встретила их огнем тяжелой артиллерии и обратила в бегство, погубив более тысячи человек. Коммунисты снова переправились через Красную реку и были вытеснены в Сычуань.
Загнав их туда, куда и намечал, Чан заблокировал им обратный путь в Гуйчжоу. Однако Мао все еще отвергал наилучшее решение — идти на север — и приказал Красной армии развернуться, снова пересечь реку и с боями вернуться в Гуйчжоу. Это решение было настолько безрассудным и непопулярным, что издали необычный приказ, предназначенный лишь для высшего командования: «Переправу на восток необходимо держать в секрете».
Два месяца Красная армия «кружила по все более съеживающейся территории, дважды и трижды пересекая некоторые районы» в «утомительных и бесплодных блужданиях», отмечал недоумевающий Браун. С огромными потерями велись беспричинные бои. Мао навлек бедствия на свою армию, он подверг опасности и армию Чжан Готао, заставив ее слоняться поблизости и ждать его. Позже Мао бесстыдно назвал этот провал «проявлением силы». Тот факт, что в тех колоссальных потерях виновато его стремление к личной власти, остается неизвестным по сей день.
Чан Кайши тоже был озадачен вражескими «блужданиями по кругу в этом крайне бесполезном месте». Не подозревая о личных планах Мао, Чан ожидал, что красные отправятся в Сычуань. Предполагая, что его собственная армия будет их преследовать, он 2 марта вылетел в Чунцин, самый большой город провинции, чтобы усилить власть центрального правительства. Чан попытался покончить с полунезависимым правлением, однако военачальники оказали упорное, хотя и невоенное сопротивление. Чан не сумел подчинить их, а армии под рукой не было.
Тогда Чан удвоил свои усилия по вытеснению красных в Сычуань, подвергнув их массированным бомбардировкам с воздуха, что не позволило Мао создать плацдарм в Гуйчжоу. В то же время Чан демонстративно отвел свои войска от границы Сычуани, недвусмысленно намекнув: «На этой границе войск нет. Отправляйтесь в Сычуань!» Однако Мао решительно повел Красную армию в противоположном направлении, на юг[39].
Под непрерывными бомбежками армия проходила «форсированным маршем от 40 до 50 километров в день», писал Браун.
«Войска проявляли все усиливающиеся признаки усталости… Когда над нами на бреющем полете проносились самолеты, мы просто падали на обочину, а не искали укрытия, как прежде. Если бомбы начинали падать в деревне или на ферме, где мы спали, я даже не просыпался. Если бомба падала рядом со мной, я просто переворачивался на другой бок…
Число смертей — больше от болезней и изнеможения, чем от ран, — увеличивалось ежедневно. Хотя с начала года в армию влилось несколько тысяч добровольцев[40], численность ее заметно уменьшилась».
Во время этого стремительного броска красным пришлось бросить еще больше медицинского оборудования и расформировать медицинскую часть. Отныне раненые не получали практически никакого лечения. Кроме пулевых и шрапнельных ран, многие страдали от болей в инфицированных ногах.
Глупость маневров Мао подтверждается опытом одной из частей, 9-го корпуса, отрезанного на реке У; к северу от реки застряло 2 тысячи человек. В результате они были вынуждены двигаться в Сычуань и — подумать только! — кроме одной-двух мелких стычек, практически не пострадали. А численность войска Мао неделями сокращалась из-за бомбежек и тягот форсированных маршей.
Одной из жертв интриг Мао была его жена. Она путешествовала с привилегированными ранеными и больными в особом Отряде выздоравливающего кадрового состава вместе с еще тридцатью женщинами, в основном женами высших руководителей. После сражения при Тучэне Красная армия прошла походным маршем под проливным дождем около тридцати километров. В местечке Байша Гуйюань слезла с носилок, выделенных ей двумя месяцами ранее, когда беременность уже не позволяла ей передвигаться на лошади, и прилегла в соломенной хижине. Несколько часов спустя она родила девочку, своего четвертого ребенка от Мао. Это случилось 15 февраля 1935 года. Жена Цзэминя, брата Мао, показала ей младенца, завернутого в куртку. Армия провела в Байта всего один день, и в третий раз Гуйюань пришлось оставить ребенка. Ее, рыдающую, унесли на носилках, а жена Цзэминя взяла младенца, пригоршню серебряных долларов и немного опия, использовавшегося наравне с деньгами, и отправилась искать приемную семью. На просьбу золовки дать девочке имя Гуйюань лишь покачала головой: она не надеялась когда-либо увидеть своего ребенка. Интуиция ее не подвела. У старухи, которой отдали девочку, не было молока, и три месяца спустя тельце ее покрылось нарывами, и она умерла.
Позднее, когда Гуйюань отчаянно искала детей, которых была вынуждена бросить, она никогда всерьез не искала эту дочь. Близким людям она говорила: «Девочка родилась в Великом походе, мне даже не удалось хорошо разглядеть ее. Я не помню, где именно она родилась и кому мы ее отдали…» Но забыть этого ребенка она не могла. В 1984 году, в год, когда Гуйюань умирала, в больницу к ней пришел бывший командир отряда. Когда они разговаривали о чем-то совсем другом, она вдруг спросила его: «Ну где же, где же я родила ту девочку? Ты помнишь?»
Мао не пришел повидать Гуйюань, хотя находился в том же городке. Только позже, когда они случайно встретились и она сказала, что оставила ребенка, Мао ее успокоил: «Ты поступила правильно. Мы должны были это сделать».
Глубоко в душе Гуйюань была оскорблена равнодушием Мао. Она, бывало, говорила друзьям, что больше всего ее задевало, когда он с ухмылкой говорил другим женщинам: «Почему вы, женщины, так боитесь рожать? Посмотрите на Гуйюань, ей родить не труднее, чем курице — снести яйцо»[41]. Через два месяца после рождения девочки, пока Мао вел Красную армию в ужасный поход на юг прочь от Сычуани, Гуйюань была ранена осколками бомбы и чуть не умерла. Как-то ранним вечером в середине апреля над засеянными рисом террасами на горных склонах появились самолеты. Они летели так низко, что люди с земли могли различить лица пилотов. Затрещали пулеметы, бомбы упали на тропинку, где затаились Гуйюань и ее товарищи. Во все стороны разлетелись конечности и мозги, деревья и земля окрасились кровью.
От разрыва шрапнельного снаряда Гуйюань получила более дюжины ран в голову и спину, одна рана в спине была особенно тяжелой. Женщина заливалась кровью. Врач вынул осколки пинцетом и наложил кровоостанавливающий бальзам. Гуйюань лежала без сознания, из ее носа и рта хлестала кровь. Врач, сделавший ей стимулировавший работу сердца укол, полагал, что она не проживет и двух часов. Командиры отряда решили оставить ее в местной семье. О ее состоянии сообщили Мао, находившемуся в соседней деревне, и он послал за ней врача и двоих собственных носильщиков. Сам Мао пришел навестить ее лишь на третий день. К тому времени она пришла в сознание, но все еще не могла говорить и даже плакать. Дальнейшее путешествие превратилось в жуткие страдания; Гуйюань находилась в обмороке, приходя в сознание лишь от приступов мучительной боли. Она молила товарищей пристрелить ее.
Два месяца участники похода прорывались все дальше на юг, и конца этому не предвиделось. Все спрашивали: «Куда мы идем?» В среде высшего руководства, знавшего о плане воссоединения с Красной армией Сычуани и долгосрочной стратегии, заключавшейся в том, чтобы подойти как можно ближе к России, зрело недовольство против Мао. Особенно возмущался Линь Бяо: «Если так будет продолжаться, войска будут уничтожены! Мы не должны позволять ему командовать так и дальше!» В апреле Линь написал триумвирату, призывая Мао передать командование Пэн Дэхуаю и направить всю армию в Сычуань. Мао удалось прогневать всех, даже Ло Фу, поначалу одобрявшего его план. Жертвы были слишком ужасными. Браун вспоминал: «Однажды Ло Фу, с которым я обычно очень мало контактировал… начал говорить о том, что он назвал катастрофической военной ситуацией, усугубляющейся безрассудной стратегией и тактикой Мао, которых он придерживается даже после Цзуньи». Ло заявил, что, если удастся избежать уничтожения, триумвират «придется заменить компетентными военными руководителями».
Перемены, случившиеся с Ло Фу, обозлили Мао. Браун заметил, как во время одного из разговоров с Мао «при упоминании имени Ло Фу его тон стал более резким; он сказал, что Ло Фу запаниковал и интригует против него». Однако Ло не представлял реальной угрозы, поскольку был легкой жертвой шантажа со стороны Мао с того самого момента, как согласился оттянуть встречу с Чжан Готао ради сохранения собственного положения в партии как человека номер один. Мао также сыграл на чувствах Ло: узнав, что Ло влюблен в молодую женщину, Мао сделал так, чтобы они могли быть вместе.
В середине апреля 1935 года красные, все еще преследуемые отрядами Чан Кайши, вошли в провинцию Юньнань, юго-восточную территорию Китая. Мао приказал им не двигаться и даже «просачиваться на юг» — то есть прочь от Сычуани. Однако южнее лежал Вьетнам, оккупированный французами, настроенными к красным крайне враждебно. Кроме того, этот уголок Китая был населен главным образом этнической группой мяо, которые в начале Великого похода доставили красным немало неприятностей и были настроены очень воинственно. Все понимали, что это тупик.
Приказ Мао привел полевых командиров в ярость. В ночь его получения, 25 апреля, Линь Бяо прислал телеграмму с требованием «немедленно выйти… в Сычуань… и быть готовыми к воссоединению» с Чжан Готао. Пэн согласился.