Союзники Чжоу, Дэн и маршал Е, были оповещены о состоянии здоровья Мао. Они решили ничего не говорить «Банде четырех» и даже жене Мао, поведение которой «красноречиво» предупреждало о том, что ее следует держать в стороне. За два года до этого, когда у Мао был обморок, она обвинила медицинский персонал в том, что они «шпионы» и «контрреволюционеры». Когда Чжоу стал обсуждать с ней болезнь Мао, она обвинила его в попытке отнять у Мао власть. Но решение о том, чтобы держать ее в неведении, было вызвано не только тем, что она провоцировала неприятности. Оно было политически мотивированным.
Самому Мао ничего не сказали. Если бы Мао знал, что дни его сочтены, то невозможно предсказать, что бы он еще сделал. Вместо этого его уверили в том, что он здоров и проживет еще долго. Чтобы иметь полную уверенность в том, что он ничего не узнает, никому из его постоянного персонала тоже ничего не сообщили. Одного врача, который ляпнул: «Боюсь, что болезнь председателя трудно лечить», немедленно убрали. Симптомы Мао выдавали за неопасные. Это его не удовлетворяло, но сделать он ничего не мог.
Зная, сколько осталось жить Мао, и ввиду неумолимого ухудшения состояния Чжоу, союз Дэн — Чжоу — Е начал оказывать на Мао давление с тем, чтобы он официально утвердил положение Дэна как заместителя и наследника Чжоу и вернул на высокие посты большое количество старых кадровых работников, которых удалили во время чистки. В декабре 1974 года Чжоу встал с больничной кровати и полетел в Чанша на встречу с Мао со списком новых назначений. Мао знал о деятельности союза от «Банды четырех», которые вели наблюдения в Пекине от его лица. Госпожа Мао писала, что она «потрясена и приведена в ужас» тем, что происходит. Но Мао был не в состоянии наложить вето на список Чжоу — Дэна. Он не мог передать страну «Банде четырех», также как не мог попытаться избавиться от союза, если только хотел умереть в своей постели. «Банда четырех» не имела власти в армии, и у Мао среди военных не было никого, кто мог бы от его лица выступить против союза. А он сам был физически слишком слаб, чтобы создать новую силу, которая превзошла бы союз.
Болезнь Лу Герига разъедала его тело. В начале своей поездки на юг летом 1974 года Мао еще мог совершать прогулки по саду, но уже через несколько месяцев он был способен передвигаться только на небольшое расстояние, подтаскивая одну ногу к другой. 5 декабря 1974 года он обнаружил, что вынужден попрощаться с плаванием — любовью всей его жизни. Он несколько раз окунался в своем закрытом бассейне в Чанша, но в тот день чуть было не захлебнулся, так что это стало его последним заплывом. Телохранитель, состоявший при нем двадцать семь лет, услышал, как Мао издал долгий вздох печали и безнадежности: такого он еще никогда не слышал и не ожидал услышать от Мао.
С ухудшением мышечной координации речь Мао становилась все более невнятной, а пища попадала ему в бронхи, вызывая удушье и инфекции. Во время еды ему приходилось ложиться на бок. Жизнь становилась настоящей мукой.
В этом состоянии Мао вынужден был утвердить список Чжоу, в особенности назначение Дэна на пост вице-премьера и заместителя Чжоу. Но Мао повысил и одного из «четырех», Кобру, сделав его заместителем Дэна в армии и правительстве. А еще он настоял на том, чтобы средства массовой информации остались в руках «Банды», так что до страны в целом могли доходить только его послания.
Стратегия союза заключалась в том, чтобы сместить Кобру и госпожу Мао, используя их отнюдь не безупречное прошлое. 26 декабря 1974 года, в восемьдесят первый день рождения Мао, Чжоу сказал ему, что у этих двоих в 1930-х годах были связи с разведкой националистов. Мао ответил, что всегда знал об их прошлом, и, по сути, заявил, что ему до этого нет совершенно никакого дела.
Сказать Мао лично, что его жена и один из высокопоставленных помощников подозреваются в шпионаже в пользу врага, было удивительно нетипичным для Чжоу. Мао мог понять, что битва началась и что он и «Банда четырех» выступают против союза Дэна — Чжоу — Е и старых кадров, которые теперь возвращались во множестве.
Мао попытался отвоевать позиции, заставив «Банду четырех» в марте 1975 года начать в средствах массовой информации кампанию, направленную на подрыв авторитета восстановленных кадров. В апреле 1975 года, после возвращения Мао в Пекин, Дэн открыто высказал Мао свое мнение и попросил его прекратить кампанию. Мао был вынужден сдаться и обвинил во всем «Банду четырех». 3 мая 1975 года в присутствии Политбюро Мао приказал прекратить кампанию и сказал, что «сделал ошибку». Это было беспрецедентным отступлением, которое было вызвано тем, что он был явно уязвим. Как видели все, кто присутствовал на заседании, он был очень слаб, совершенно слеп и речь его была почти непонятной. Это было его последним появлением на заседании Политбюро.
В тот раз, впервые со времени прихода к власти, Мао буквально отдал себя на милость коллег, попросив их не устраивать переворота. Он снова и снова умолял их: «Не практикуйте ревизионизм; не разделяйтесь; не устраивайте заговоров». Первый пункт означал: «Придерживайтесь культурной революции». Остальное означало: «Не устраивайте заговора против меня». Несколько раз за это время он пересказывал Дэну и его союзникам исторический эпизод, скрытым, но безошибочно узнаваемым смыслом которого было: «Если вы замышляете переворот, совершите его в отношении моей жены и «Банды»
Мао пришлось перейти к таким мольбам, потому что он практически потерял контроль над армией. Союз реабилитировал многих генералов, которые были жертвами Мао, и поставил их на высокие посты. Если бы дело дошло до открытой схватки, то на стороне Мао не оказалось бы высших армейских лиц. Он попытался поставить на важные посты в армии своих собственных людей, двух членов «Банды четырех», но их изолировали и вытеснили.
В июне 1975 года армия провела мощную акцию протеста в отношении Мао. Поводом стала шестая годовщина смерти маршала Хэ Луна, человека, которому десятью годами ранее русский министр обороны Малиновский рекомендовал избавиться от Мао. Из-за подозрительности Мао в 1969 году маршал Хэ умер в заключении в ужасающих условиях. Теперь армия приняла решения устроить мероприятия в память о нем, что стало как знаком меняющихся времен, так и громадным щелчком Мао. Мао не мог помешать проведению мероприятия, но приказал, чтобы оно проводилось очень тихо: даже без венков и речей. При поддержке высшего эшелона родственники Хэ написали Мао, угрожая бойкотировать мероприятие, если эти ограничения не будут сняты. При этом они подчеркнули, что многие товарищи, любившие Хэ, живы. Мао был вынужден уступить. Единственное, что он еще мог, — это помешать появлению сообщений о мероприятии в средствах массовой информации.
На памятной службе доминировала горечь, и эту тягостную атмосферу усиливало невероятно демонстративное горе, выказанное Чжоу Эньлаем, который, как было совершенно ясно, встал буквально со смертного одра, чтобы произнести хвалебное слово покойному. Он вошел в зал, громко зовя вдову маршала, громко рыдал, обнимая ее за плечи, и сказал, что очень сожалеет о том, что не смог уберечь ее мужа.
Во время «культурной революции» Чжоу возглавлял комиссию по расследованию деятельности Хэ, результатом работы которой была смерть Хэ. Множество подчиненных Хэ были отправлены в тюрьму и подверглись пыткам. Некоторых замучили до смерти. К Чжоу многие относились очень плохо, что он осознавал, — и его извинения перед вдовой Хэ отчасти были попыткой восстановить свою репутацию и переложить вину на Мао. Это, как и то, что он пришел туда, когда сам был близок к смерти, что не преминул сообщить собравшимся, ослабило гнев против него и направило его на Мао.
Мао, привыкшему перекладывать ответственность на других, не понравилось, что его обвиняют, и он нанес Чжоу ответный удар — как только у него восстановилось зрение. 23 июля 1975 года Мао удалили катаракту с левого глаза. Для сопровождения семиминутной операции он выбрал радостную музыку, чтобы себя ободрить. Он пришел в восторг оттого, как легко прошла операция, и попросил хирурга оперировать ему правый глаз в следующем году. А тем временем он согласился, чтобы ему изготовили специальные очки. Ему изготовили две пары: одну только с левой дужкой, а вторую — только с правой, которую сиделка меняла, когда Мао поворачивался в постели, так чтобы он не лежал на дужке.
Возвращение зрения придало Мао новую уверенность. Уже через две недели он начал новую кампанию против Чжоу. Мао объявил, что в одном из самых знаменитых китайских романов «Речные заводи» на самом деле речь идет о «капитулянтах», которые заслуживают осуждения. «Капитулянты» были намеком на поддельное «публичное покаяние» 1932 года, на котором стояло имя Чжоу. Чжоу настолько встревожился, что Мао сможет очернить его имя, особенно после смерти, что в самый последний момент перед серьезной операцией по поводу рака, когда ему уже дали первые лекарства и готовились отвезти в операционную, настоял на том, чтобы целый час посвятить самозащите по поводу этого публичного покаяния. Он лег на ожидавшую его каталку только после того, как дрожащей рукой подписал этот документ и передал его жене. При следующей встрече с Мао Дэн выразил протест против этой кампании, и Мао снова пришлось отступить. Он попытался обвинить во всем свою жену, используя типичные для него обороты: «Дерьмо! — сказал он о ней. — Опять разлаялась не по делу!» Кампания заглохла.
Все это время Дэн пытался избавиться от методов «культурной революции» и повысить уровень жизни. В этот двадцать пятый год правления Мао большая часть населения жила в ужасной бедности и страданиях. В городских районах, которые были привилегированными, по-прежнему осуществлялось крайне строгое распределение пищи, одежды и практически всех товаров первой необходимости. Три поколения семьи часто ютились в одной тесной комнате, поскольку городское население при Мао увеличилось на 100 миллионов человек, но жилья строилось очень мало, а ремонт практически не проводился. Приоритеты Мао — и качество жизни — можно оценить по тому факту, что все вложения в содержание городов (включая водоснабжение, электричество, транспорт, канализацию и т. п.) за одиннадцать лет (1965–1975) составляли 4 процента от вложений в военную промышленность. Здравоохранение и образование получали гораздо меньше половины и без того жалкого финансирования, которое они имели в начале правления Мао. В сельской местности большинство по-прежнему жило на грани голода. Кое-где у взрослых женщин не было одежды, так что им приходилось ходить совершенно голыми. В старой столице Мао, городе Яньане, люди жили беднее, чем в момент прихода к власти коммунистов четырьмя десятками лет раньше. Город кишел голодными попрошайками, которых вязали и заталкивали в тюрьмы, когда иностранцы приезжали полюбоваться на старую базу Мао, а потом этих несчастных высылали обратно в их деревни.
Нет сомнений в том, что Мао знал, насколько плохо обстоят дела. Он держался в курсе событий, читая (или заставляя читать ему вслух) ежедневные отчеты сети каналов обратной связи, которые были им созданы. В сентябре 1975 года он сказал Ле Зуану, главе Компартии Вьетнама, который только что прошел через тридцать лет беспрерывной войны, включая разрушительные бомбардировки США: «Теперь беднейшая нация мира — не вы, а мы». И, несмотря на то что Дэн пытался поднять уровень жизни, Мао все же натравливал на него средства массовой информации, которые прибегали к нелепым лозунгам вроде: «Сорняки социализма лучше посевов капитализма».
Дэн также пытался отменить практически полный запрет на литературу, искусство и развлечения, который держался почти десять лет. Прежде всего он попытался выпустить несколько игровых фильмов, чтобы население получило хоть какое-то развлечение. Хотя эти фильмы оставались строго в рамках социалистического реализма, госпожа Мао, действуя от имени супруга, попыталась добиться их запрещения, обвинив режиссеров в «преступлениях» — таких, как использование красивых актрис.
У самого Мао развлечений было множество. Одно из них заключалось в том, чтобы смотреть его любимые пекинские оперы в домашнем уюте. Для этого оперных звезд вывезли из лагерей, и в пустой пекинской телестудии их снимали телегруппы, которые тоже были возвращены из ссылки. Проведя долгие годы в провинции, они потеряли форму, и поэтому сначала их держали в изоляции в течение многих месяцев, приказав восстановить утраченные навыки и не задавать вопросов. Поскольку никто не желал объяснить им, почему им предстояло сыграть эти все еще запрещенные и потому крайне опасные роли — «ядовитые сорняки», большинство провело эти месяцы в состоянии большой тревоги. Затем эти фильмы транслировались для Мао из телевизионного фургона, припаркованного рядом с его домом. А еще он смотрел кинофильмы докоммунистического периода, из Гонконга и с Запада.