Когда началась «культурная революция» и Мао начал усиленно пропагандировать свой образ как вождя мировой революции, он захотел показать всему миру, что является истинным хозяином колонии. Он решил «поставить британцев на колени» и публично предложил им «безоговорочную капитуляцию», как говорили китайские дипломаты на домашних встречах. Единственный способ для этого заключался в том, чтобы представить британцев в невыгодном свете, а для этого надо было организовать провокацию, направленную против китайцев.
Поэтому Пекин ухватился за трудовой спор, разгоревшийся в мае 1967 года, и убеждал гонконгских радикалов перейти к насильственным действиям, демонстративно нарушая закон. Чтобы подстегнуть их, Пекин публично заявил, что может вернуть себе колонию до истечения срока арендного договора в 1997 году, и местным активистам давали понять, что именно это было истинным намерением Пекина.
Свою истинную позицию Мао по секрету сообщил Чжоу Эньлаю: «В Гонконге все останется по-прежнему» — то есть он останется под британским управлением. Чжоу должен был вызвать всплеск насилия, но не масштабного, чтобы начались репрессии со стороны британских властей и затем им пришлось извиняться. В противном случае «могла возникнуть необходимость вернуть Гонконг раньше намеченного срока», что, как Чжоу говорил в конфиденциальных беседах, Пекину крайне невыгодно.
Во время последовавших беспорядков гонконгская полиция убила нескольких демонстрантов, но число смертельных случаев никак нельзя было назвать резней, и колониальные власти отказались извиняться. Тогда Пекин начал подстрекать гонконгских радикалов убивать полицейских. «Сделайте с ними [с полицией] то же, что они сделали с вами, — убеждала их газета «Жэньминь жибао». — Те, кто убивает, должны заплатить за это своей жизнью». Поскольку гонконгские мятежники оказались не способны убить полицейских, Чжоу пришлось засылать в колонию солдат. Они тайно пересекли границу 8 июля, переодевшись в штатское, и застрелили пять полицейских. Чжоу выразил свое удовлетворение результатом, но наложил вето на дальнейшее проведение операции. В случае развития ситуации участие Пекина стало бы очевидным. Взамен Пекин способствовал проведению террористической кампании с использованием бомб: за следующие два месяца произошло около 160 взрывов, некоторые из которых закончились гибелью людей.
Но британцы не стали отвечать насилием на насилие и сосредоточили свои усилия на арестах активистов, которые проводились без шума по ночам. Надежда Мао на то, что он заставит Великобританию извиняться, оказалась тщетной. От огорчения он вновь обратился к давно испытанным хулиганским методам. 22 августа толпа из более чем 10 тысяч человек штурмовала британскую миссию в Пекине, заперев ее сотрудников внутри. Хулиганы чуть не сожгли дипломатов живьем и подвергли женщин грязным сексуальным домогательствам.
Миссии десятка других стран также испытали на себе гнев Мао. В 1967 году насильственные акции были предприняты против советского посольства, за ним последовали посольства Индонезии, Индии, Бирмы и Монголии. Эти нападения осуществлялись с официальной санкции: сотрудники министерства иностранных дел сообщали толпе, на какое посольство следует нападать и какие насильственные действия при этом следует предпринять. «Наказания» исходили от миллионных демонстраций, осаждавших посольства. Они несли гигантские портреты Мао, выкрикивали оскорбления через громкоговорители, врывались на территорию миссий, поджигая там автомобили, хватая дипломатов и их жен, терроризируя детей и вопя при этом лозунг «Избить до смерти, избить до смерти».
Эти меры были предприняты даже по отношению к Северной Корее, поскольку Ким Ир Сен отказался принимать опеку Мао. Мао в течение многих лет пытался ниспровергнуть Кима, перед которым когда-то вынужден был извиниться. На совещании руководителей коммунистических партий на высшем уровне, проходившем в Москве в ноябре 1957 года, он предостерег Кима от «подкладывания бобов» другим коммунистическим лидерам. Согласно официальному корейскому сообщению, зачитанному на большом митинге в Пхеньяне, Мао «неоднократно приносил извинения [Киму] за необоснованное вмешательство Китайской коммунистической партии в дела корейской [партии]». Ким ухватился за возможность уменьшить влияние Мао в Корее и потребовал вывода всех китайских войск, которые еще находились там. Мао был вынужден согласиться.
Но Мао не уступил. В январе 1967 года Кан Шэн, отвечавший за тайные операции за границей, сказал албанцам: «Ким Ир Сен должен быть свергнут, для того чтобы ситуация в Корее изменилась». Оказавшись неспособным выполнить это желание, Мао натравил на корейское посольство толпу, которая осуждала «жирного Кима». Ким принял ответные меры, переименовав площадь Мао Цзэдуна в Пхеньяне, закрыл залы в корейском военном музее, в которых освещалась роль Китая в недавней войне между Севером и Югом, перестроил мемориал советским и китайским воинам в Пхеньяне, а также занял позицию ближе к СССР.
К концу сентября 1967 года Китай оказался втянутым в конфликт с большинством из сорока восьми стран, с которыми имел дипломатические отношения на разном уровне. Многие из этих стран понизили уровень своего представительства, некоторые совсем закрыли посольства. Во время празднования дня образования КНР в том году на площади Тяньаньмынь иностранных делегатов почти не было видно[146]. Позже Мао возложил ответственность за эти погромы на крайне левых. Правда же заключается в том, что внешняя политика Китая всегда находилась под его контролем.
К концу 1960-х годов самовосхваление Мао продолжалось уже в течение десятилетия, и его образ стал очень популярным за границами Китая. На Западе многие были просто загипнотизированы им. «Маленькую красную книгу» изучали интеллектуалы и студенты. Мао называли философом. Влиятельный французский писатель Жан-Поль Сартр восхвалял «революционное насилие» Мао как «глубоко моральное».
Но было очевидно, что общее восхищение не превратилось в нечто конкретное. Все маоистские партии на Западе, даже самая крупная в Португалии, имели крошечную поддержку. Большинство западных маоистов были фантазерами или нахлебниками. Они не имели никакого желания проводить решительные действия, и не только потому, что это было чревато физическими лишениями или просто опасно. Когда в Западной Европе в 1968 году начались крупномасштабные студенческие волнения, Мао приветствовал их как «новое явление в европейской истории» и отправил европейских маоистов, которые обучались в Китае диверсионному делу, домой, чтобы они начали действовать. Но они не провели ни одной значительной акции.
Маоистские группы не достигли больших успехов и в странах третьего мира. Африка, когда-то подававшая большие надежды, полностью разочаровала. Один китайский дипломат выразил это так:
Как заметил один китайский дипломат, африканские радикалы с удовольствием брали деньги Мао и при этом широко улыбались, но его инструкции не доходили до их ушей. Несколько лет спустя при встрече с одним из глав африканских государств, президентом Заира Мобуту, Мао признал свое поражение. Он начал встречу с ним с остроты: «Это действительно вы, Мобуту? Я потратил много денег, чтобы свергнуть вас и даже убить. Но вы здесь… Мы дали вашим противникам деньги и оружие, но они не могли сражаться и победить. Что я могу сделать в таком случае?»
Еще меньше успехов Мао добился на Ближнем Востоке. Когда в июне 1967 года вспыхнула «шестидневная война» между Израилем и арабскими государствами, Мао предложил президенту Египта Насеру 10 миллионов американских долларов и 150 тысяч тонн пшеницы, а также военных «добровольцев», если Насер примет его совет «бороться до конца». Он послал Насеру план войны (представлявший собой вариант маоистской «народной войны»), советуя ему «заманить врага в глубь своей территории», оставив при этом Синайский полуостров и в случае необходимости отступая даже к Хартуму, столице Судана. Насер отказался следовать советам Мао, объяснив своему далекому советчику, что Синай «является пустыней и мы не можем вести освободительную народную войну в Синае, потому что там нет населения». Пекин отозвал свои предложения о помощи и попробовал поддержать оппозицию против Насера. Мао не смог создать группы своих последователей на Ближнем Востоке. Когда он и Чжоу умерли в 1976 году, среди 104 партий из 51 страны (многие из них были просто крошечными группами), которые прислали выражения соболезнований, не было ни одной арабской партии.
Одним из ключевых факторов этого провала было настойчивое требование Мао, чтобы иностранные радикалы встали на его сторону в противостоянии с СССР. Это отвратило от него много потенциальных сочувствующих — и не в последнюю очередь в Латинской Америке. Там Мао потратил много денег и продовольствия, чтобы настроить Кубу против Москвы. От этой щедрости было мало толку. В 1964 году делегация девяти латиноамериканских коммунистических партий, возглавляемая кубинским партийным руководителем Карлосом Рафаэлем Родригесом, приехала в Китай, чтобы попросить Мао прекратить открытую полемику с СССР и не предпринимать «фракционные действия» и попытки расколоть коммунистические партии. Приведенный в бешенство Мао сказал им, что его борьба с СССР «продолжится в течение 10 тысяч лет», и выдвинул обвинения против Кастро. Когда делегат из Уругвая (его население — 3 миллиона человек) попробовал вставить слово, Мао оборвал его, заметив, что он, Мао, «говорит от имени 650 миллионов человек», а сколько человек представляет уругваец?
Кастро, который никогда не посещал Китай при жизни Мао, характеризовал его как «дерьмо», а затем предал гласности перед большой международной аудиторией 2 января 1966 года попытки Пекина оказать на него экономическое давление, чтобы оторвать от Москвы. Месяц спустя он обвинил Пекин в «зверских репрессалиях» и попытке ослабить кубинскую армию. Мао назвал Кастро «шакалом и волком».
Мао возлагал большие надежды на соратника Кастро Че Гевару. Во время первого визита Че Гевары в Китай в 1960 году Мао демонстрировал необыкновенную близость с ним, держа его за руку, когда любезно с ним разговаривал, а также хвалил его памфлет. Че Гевара отплатил ему благодарностью, рекомендуя копировать методы Мао на Кубе. И он занимал самую близкую среди руководства в Гаване позицию к Мао в течение ракетного кризиса на Кубе, разразившегося в 1962 году. Но Мао все-таки не смог заставить Гевару стать на его сторону в конфликте с русскими. Когда Гевара возвратился в Китай в 1965 году (перед тем, как отправиться вести партизанские войны в Африке, а затем Боливии), Мао не принял его. Запрос Гевары из Боливии о помощи Китая для строительства радиостанции, которая вещала бы на весь мир, получил отказ. Когда Гевара был убит в 1967 году, Пекин конфиденциально выражал восхищение. Кан Шэн сказал министру обороны Албании в октябре 1968 года: «Революция в Латинской Америке идет очень хорошо,
В течение всей жизни Мао в Латинской Америке не было ни одной влиятельной маоистской партии. Печально известный «Светлый путь» в Перу был основан в 1980 году, спустя четыре года после смерти Мао[147].
На собственных задворках Мао в Азии его влияние тоже не получило широкого распространения; он оказался не в состоянии свергнуть даже такие прогнившие режимы, как режим Не Вина в Бирме. Но самой большой неудачей Мао стала «потеря» Вьетнама. В 1950-х и в начале 1960-х годов Китай был главным покровителем Ханоя в его войнах сначала против французов, а затем против американцев (Сталин поручил это Мао в 1950 году). Но вьетнамцы стали испытывать подозрения к Мао уже в 1954 году. Тогда он уже начал претворение в жизнь своей программы превращения Китая в сверхдержаву. Пытаясь добиться всесторонней советской помощи, Мао решил попробовать получить доступ к западным технологиям и оборудованию, на распространение которых было наложено эмбарго. Вероятнее всего, эмбарго могла бы снять Франция.
В то время Франция боролась за свои владения в Индокитае. План Мао состоял в том, чтобы заставить вьетнамцев усилить войну, «чтобы увеличить внутренние проблемы Франции» (как выразился Чжоу), а когда Франция запутается в них, выступить в качестве посредника при урегулировании конфликта. Идея заключалась в том, что затем Франция в знак благодарности поможет Мао прорвать эмбарго.