Но Линь Бяо не был удовлетворен страданиями, которым подвергся Высокий Ло. Он попросил Мао осудить Ло за преступление, равное государственной измене, — за «желание узурпировать партию и государство». Мао не хотел идти на это, чтобы не потерять безвозвратно старого служаку. Поэтому несколько месяцев Высокого Ло не обвиняли в измене.
Но и Линь не спешил помогать Мао. 21 января 1966 года госпожа Мао приехала к нему поговорить о составлении пресловутого манифеста армии против искусства. Он разыграл полную готовность и даже отрядил на эту работу несколько армейских писателей, но после за ее спиной сказал им: «Цзян Цин больна… у нее паранойя… Слушайте, что она говорит, но сами говорите как можно меньше… Не высказывайте никакой критики о том, как управляется искусство…» В результате, когда в феврале госпоже Мао был представлен черновой вариант манифеста, она назвала его «совершенно бесполезным».
Тем временем Мао был близок к отчаянию. В том же феврале 1966 года мэр Пэн при поддержке Лю Шаоци выпустил всекитайскую «директиву», которая запрещала использовать политические обвинения для подавления культуры и работников культуры. Более того, он пошел еще дальше и скрыл инструкции Мао о начале кампании преследования. Партия ставила Мао весьма эффективные препятствия.
И это еще не все. Выпустив правила, мэр Пэн вылетел в Сычуань — будто бы инспектировать расположенную в этом горном районе оружейную промышленность. Там он предпринял нечто поистине поразительное. Он тайно встретился наедине с маршалом Пэн Дэхуаем, изгнанным туда в минувшем ноябре, когда Мао начал готовить почву для «большой чистки». О чем говорили между собой два Пэна, осталось неизвестным. Однако, учитывая момент и тот колоссальный риск, которому подвергал себя мэр Пэн (ведь он посетил заклятого врага Мао без разрешения и тайно), весьма вероятно, что они обсуждали возможность использования армии для того, чтобы остановить Мао.
В то время маршал Пэн находился фактически под домашним арестом и не обладал никакой властью, но по-прежнему пользовался в армии огромным уважением и авторитетом, особенно среди своих прежних подчиненных. Еще когда он был под домашним арестом в Пекине, несколько человек, включая высокопоставленного офицера службы безопасности Мао, рисковали многим ради того, чтобы увидеться с ним.
Информация о тайном визите мэра Пэна к маршалу могла не дойти до ушей Мао, но он, конечно, считал, что мэр Пэн преследует в Сычуани какие-то свои цели. Эти подозрения усилились, когда вскоре в Сычуань отправился маршал Хэ Лун (тот самый, которому советский министр обороны посоветовал «избавиться от Мао»), тоже под предлогом инспектирования оружейной промышленности. Мао полагал, что там готовится заговор. Вскоре он обвинил своих оппонентов в том, что они пытаются устроить «февральский военный переворот»[139]. О состоянии Мао в тот период можно судить по тому факту, что он увеличил дозу снотворного, которое обычно принимал, в десять раз; обычного человека такой уровень снотворного в крови мог просто убить.
Но Мао терзало не только это. Судя по всему, мэр Пэн обдумывал возможность войти в контакт с русскими; может быть, он хотел просить помощи у русских, чтобы предотвратить задуманную Мао чистку. Кремль пригласил КПК направить делегацию на очередной (XXIII) съезд КПСС, который должен был состояться в апреле 1966 года. Коллеги Мао прекрасно знали, что после нападок Малиновского, сделанных в ноябре 1964 года, Мао не хотел, чтобы кто-то из них посещал СССР (вдруг этот человек сговорится с Кремлем против него!), поэтому приглашение было рекомендовано отклонить.
Однако в начале марта 1966 года, после тайной встречи в Сычуани с маршалом Пэном, мэр Пэн, с согласия председателя Лю Шаоци, пересмотрел свою позицию и обратился к Мао с предложением — вероятно, партии следовало бы рассмотреть возможность принятия этого приглашения. Этот необычайный поворот, несомненно, увеличил подозрительность Мао. Мэр Пэн вскоре был обвинен в «связях с иностранным государством» и «попытке переворота». Вряд ли Мао почувствовал себя спокойнее, когда новый советский посол Сергей Лапин (с которым председатель Лю ранее имел очень откровенную беседу) ухитрился 24 февраля 1966 года поговорить «без протокола» с Лю на поле пекинского аэропорта, где оба они ожидали прибытия президента Ганы Кваме Нкрумы (свергнутого в тот самый день в результате переворота). Лапин сообщил, что приглашение для китайцев на съезд КПСС находится у него. «Дайте мне этот документ», — сразу отозвался Лю. Лапин сказал, что бумага в посольстве; но все последующие попытки передать ее Лю потерпели неудачу.
Мао давно подозревал, что между его коллегами и Москвой существует обширный заговор против него. В минувшем ноябре, в самом начале чистки Мао уволил и изгнал на крайний юг в Кантон человека, который осуществлял связь руководства страны с Москвой, — владевшего русским языком заведующего канцелярией ЦК КПК Ян Шанкуня. Позже в тюрьме у Яна и русскоязычных переводчиков, работавших с руководством Китая, настойчиво выбивали информацию о контактах с Москвой.
В жизни Яна произошло событие, которое особенно волновало Мао. Канцелярия Яна записывала все, произнесенное Мао, на пленку. Но до этого Мао не хотел, чтобы сохранялись какие-то записи, если они не были тщательно отредактированы. В прежние дни он обычно подносил спичку к телеграмме, как только она была отправлена. Придя к власти, он приобрел привычку всегда напоминать слушателям, чтобы они ничего не записывали. Однако это порождало неразрешимые проблемы — ведь слова Мао были приказами; в отсутствие записей подчиненным трудно было понять, что в точности сказал вождь, а потому иногда невозможно исполнить его приказание. Мао был вынужден разрешить записывать самое важное на бумаге или на пленке. С одобрения самого Мао канцелярия Яна в конце 1950-х годов начала установку необходимой записывающей аппаратуры. Но через пару лет один из операторов записи сделал большую глупость: желая поддразнить подружку Мао, он сказал ей, что слышал ее с Мао в поезде. «Я все слышал», — утверждал он, хотя на самом деле ничего не слышал. Подружка сказала Мао, и тот сразу приказал разобрать всю аппаратуру и уничтожить записи[140]. Все резиденции и автомобили Мао были тщательно обысканы. Хотя нигде ничего не нашли, Мао это не убедило. Он подозревал, что идея записывать его выступления была частью заговора, как-то связанного с председателем Лю и русскими. Все, кто принимал участие в этой работе, со временем были подвергнуты допросам, а немалая часть этих людей приняла страшную смерть.
В марте 1966 года все нити подозрений Мао сплелись воедино. В январе 1966 года Брежнев — первым из советских лидеров — посетил Монголию; там к нему присоединился министр обороны Малиновский, тот самый человек, который в свое время предлагал китайцам устранить Мао. Брежнев никогда не имел дело с Мао, зато знал Лю Шаоци. Он в роли хозяина принимал Лю, когда тот приезжал в СССР в 1960 году на Совещание представителей коммунистических и рабочих партий. Брежнев, в то время второй человек в партии после Хрущева, больше недели ехал вместе с Лю через всю Россию на Дальний Восток по Транссибирской железной дороге, они прекрасно поладили между собой. Теперь Брежнев подписал договор о взаимопомощи с лидером Монголии Юмжагийном Цеденбалом. В соответствии с договором советские войска вошли в Монголию и встали всего в 500 километрах по открытой равнине от Пекина. Войска привезли с собой ракеты класса «земля — земля», очевидно с ядерными боеголовками. Цеденбал, который в начале 1960-х не раз становился мишенью для заговоров Мао с целью свержения, готов был перенести борьбу с кликой Мао на территорию самого Китая.
Для Мао наступил критический момент. Ему была необходима помощь Линь Бяо — и немедленно. Он уступил требованиям Линя и дал согласие осудить начальника Генерального штаба Ло за «измену». 18 марта 1966 года Ло, пытаясь покончить с собой, бросился вниз с крыши своего дома. Попытка не удалась; ее, как обычно, сочли «предательством» партии. Ло был приговорен к самому ужасному наказанию. Позднее его подвергали «общественному осуждению». Ло выволакивали на сцену-эшафот в большой корзине, поскольку, спрыгнув с крыши, он сломал себе лодыжки. Изуродованные кровоточащие ноги свисали через край.
Через день после попытки Ло покончить с собой госпожа Мао обратилась к Линь Бяо с просьбой одобрить ее манифест «Уничтожить культуру». За прошедшее время Мао сам отредактировал манифест; в частности, он вынес имя Линь Бяо в заголовок («Товарищ Линь Бяо поручил товарищу Цзян Цин…»), стремясь подчеркнуть участие и поддержку Линя. Линь тут же подписал манифест и к концу месяца вынес на суд партии формальное требование — от лица армии — провести всестороннюю чистку.
Этот ход Линя подтолкнул еще одно ключевое лицо к окончательному определению своей позиции. Это был Чжоу Эньлай, которому до того момента удавалось сохранять двойственное положение. Теперь же Чжоу сказал мэру Пэну, что он присоединяется к Мао. С приходом Чжоу непобедимое трио — Мао, маршал Линь и Чжоу — окончательно сложилось; теперь всякая надежда на сопротивление была обречена.
14 апреля 1966 года манифест «Уничтожить культуру» госпожи Мао был опубликован. Еще через месяц Политбюро собралось, чтобы формально утвердить первый список жертв «большой чистки»; четыре крупных деятеля были названы «антипартийной кликой»: мэр Пэн, начальник Генерального штаба Ло, Ян Шанкунь, чиновник по связям с СССР и подозреваемый по делу о записях, и прежний начальник средств массовой информации Лу Динъи. Мао даже не счел нужным прийти; он просто приказал завизировать подготовленный им документ с обвинением четверки. На заседании царила атмосфера обреченности; там присутствовали двое из четырех членов «клики», а председательствовал Лю Шаоци. Лю прекрасно понимал, что лишь формально ведет заседание; он знал, что чистка в конце концов принесет гибель и ему самому, хотя на этот раз его имени не было в списке. Впервые ему изменило стальное коммунистическое воспитание. С очевидным гневом, который ему не удалось скрыть, он выразил протест в адрес Мао: «Нам приказано обсудить этот документ, но пересматривать ничего нельзя… Это ли не диктаторство?» Затем он спросил у мэра Пэна, который в документе был обвинен персонально, нет ли у него «каких-нибудь жалоб». Мэр, который прежде так храбро вел себя, ответил: «Никаких жалоб». Лю дал ему еще один шанс высказаться; он задал вопрос: «Вы за или против?» Мэр повесил голову и промолчал. Затем Лю попросил тех, кто за, поднять руки. Подняли все, включая мэра Пэна и самого Лю.
Вскоре члены «клики» были сняты с должностей и арестованы. Весь цинизм Мао в отношении к этому делу явно проявился в беседе, которая состоялась у него через месяц с лидером Вьетнама Хо Ши Мином. Мао заявил, что четверо обвиненных были «с националистами». Когда Хо усомнился в справедливости этого абсурдного обвинения, Мао не моргнув глазом ответил: «У нас пока нет надежных доказательств, только подозрения».
На прошедшем майском заседании Политбюро роль инквизитора Мао играл Линь Бяо. Подняв сжатый кулак, он угрожающе оглядел собравшихся и объявил, что всех, кто противостоит Мао, необходимо «уничтожить, вся страна должна потребовать их крови». Речь его была полна грубых личных оскорблений, а своих противников он именовал «сукиными детьми».
Как ни странно, в своей речи Линь откровенно говорил о возможности государственного переворота — вопросе, который в обычное время был под запретом. Мао сам приказал ему говорить об этом, чтобы «удавить в зародыше» всякие мечты о дворцовом перевороте. Линь объяснил присутствующим, что Мао готовился к возможному перевороту не один год, особенно «в последние месяцы», когда он «обратил на это особое внимание и принял многочисленные меры для предотвращения… переворота». Мао «расставил войска и людей… и провел подготовку в наиболее важных службах и объектах, таких как радиостанции, армия и полиция. Вот чем председатель Мао занимался в последние месяцы…». Он также сообщил, что Мао принимал возможность переворота настолько серьезно, что «на много дней потерял сон».
Мао и в самом деле принимал меры против возможной попытки переворота. В столицу были введены армейские части под командованием людей Линя. «Мы перевели еще две дивизии в [пекинский] гарнизон, — сказал Мао министру обороны Албании. — Теперь у нас в Пекине три пехотные дивизии и одна механизированная, всего четыре дивизии. Только поэтому вы можете поехать куда угодно и мы можем поехать куда угодно». В рядах личной охраны Мао Цзэдуна была проведена жестокая чистка: из трех заместителей начальника один погиб страшной смертью, а двое чудом остались в живых. Единственным, кого не тронули, был ее шеф, доверенный «гофмейстер» Мао Ван Дунсин. И в милиции — единственной, кроме армии, организации, которая имела доступ к оружию, — были арестованы руководители министерства и Пекинского управления, так как оба в прошлом были связаны с председателем Лю. Еще одной жертвой предосторожностей Мао стал монгол по национальности, руководитель Внутренней Монголии Уланьфу. Эта провинция занимала важное положение, так как граничила с союзной Советскому Союзу Монголией. В том роковом мае 1966 года Уланьфу был арестован.
Укрепляя позиции Мао, Линь Бяо не забывал и о собственных интересах. Кроме начальника Генштаба Ло, предметом его особой ненависти был еще один из членов «четверки» — шеф средств массовой информации Лу Динъи, причем по необычной причине. Жена Лу Динъи страдала шизофренией, и от ее болезни страдала госпожа Линь. Больная женщина засыпала Линей десятками оскорбительных анонимных писем, в которых утверждала, что госпожа Линь гуляет направо и налево, что у нее был роман с Ван Шивэем, диссидентом и лидером юных добровольцев Яньаня, а отцом их детей, возможно, является не Линь. Часть писем была адресована детям Линей и содержала непристойное описание предполагаемой сексуальной жизни их матери; некоторые были подписаны именем мстителя из романа Дюма «Монте-Кристо». Но госпожа Лу не получила психиатрической помощи, в которой нуждалась; вместо этого 28 апреля 1966 года она была арестована и следующие двенадцать лет провела в аду.