12

Я ждала, когда она пройдет мимо. Сидя на скамейке, ждала много часов подряд, знала, в каком доме она живет, но не знала, на каком этаже, а на почтовых ящиках ее имени не было. Отведя сына в школу, я села в автобус; Мелих очень удивился, увидев меня так сильно накрашенной, но был еще очень сонным, чтобы задавать много вопросов. Теперь она жила на другом конце города, в маленьком новом квартале. И прошла в нескольких метрах, не заметив меня. Шла медленно, словно была намного старше своих лет, и, не спеша перейдя улицу, вошла в подъезд.

Подождав немного, я пересекла улицу и, замедлив шаг, поднялась по лестнице вслед за ней. Прислушалась, чтобы понять, в какую квартиру она войдет, и, когда дверь захлопнулась, присела на ступеньку, чтобы собраться с силами. Я напрасно думала, что подготовилась во время поездки в автобусе, мои колени сильно дрожали, и мне не хватало сил, чтобы подняться выше по лестнице. Я вынула из сумки маленькое зеркальце и посмотрела на свое лицо, оно было все так же накрашено, несмотря на часы, которые я провела, сидя под мелким моросящим дождем; наконец я глубоко вздохнула и запретила себе дышать до тех пор, пока не постучу в дверь.

Она открыла почти сразу. Какое-то время молча смотрела на меня без всякого выражения, словно не узнавала, словно просто ждала, что я предложу ей купить. Я смотрела на нее, на ее коротко стриженные, завитые волосы, когда-то такие красивые рыжие волосы, на ямочку, которая теперь казалась только шрамом на впалой щеке. Потом губы ее задрожали, и она поднесла руку к лицу.

— Я пришла забрать свои вещи, — сказала я. — Хочу только забрать свои вещи.

Я не узнала своего голоса, он стал бесцветным и сдавленным, но думаю, она узнала его сразу, потому что знакомый тик скривил ее левый глаз, именно он всегда выдавал самые сильные эмоции. Она застыла, а я почувствовала, что мной овладевает нетерпение и что-то еще, похожее на ужас.

— Где они? — закричала я. — Где?

Она сжимала и ломала пальцы, потом, вдруг разжав их, неуверенно протянула руку ко мне и, казалось, задумалась, чего коснуться — лица моего или ладони, но так и не решилась дотронуться до меня.

— Элен, — прошептала она, — Элен, останься ненадолго… Я как раз собиралась обедать, ты могла бы…

— Нет, — ответила я и не смогла удержаться, чтобы не повторить это много раз, — нет, нет, нет, — и каждый раз мой голос становился все более чужим и сдавленным, я до крови впилась ногтями в ладонь, чтобы замолчать.

— Просто скажи мне, где они.

Она не ответила, ее рука, протянутая ко мне, по-прежнему висела в воздухе, и я смотрела на увядшую, усеянную коричневыми пятнами ладонь, с кольцом на безымянном пальце, которое я так хорошо помнила крошечный бриллиант и был всей ее гордостью; мною вдруг овладело странное чувство, я с трудом удержалась, чтобы не схватить эту руку и не прижать ко лбу. Оттолкнув ее, я ворвалась в прихожую. Узким коридором пошла по направлению к самой большой комнате — все квартиры в новом городе были похожи. Там я открыла дверцы платяного шкафа и быстро перебрала все плечики, потом осмотрела стопки вещей, аккуратно сложенных на полках. Среди них были и хорошо мне знакомые, и я изо всех сил старалась не смотреть на них, среди множества расцветок и тканей, гладких и ворсистых, лежала и старая рубашка в клетку, которую я помнила наизусть, папа когда-то называл ее блузой дровосека. Он так долго носил ее, что ткань на локтях стала почти прозрачной. Папа был в ней и в тот самый день, и вдруг я почувствовала, что полы рубашки под моими пальцами жесткие, словно ее испачкали и не стирали, меня вдруг оглушила мысль, заставившая сердце выпрыгивать из груди: моя мать так и не постирала ее после его смерти. Словно обжегшись, я отдернула руку и в ужасе посмотрела на свои пальцы, словно боялась увидеть на них пятна свежей крови.

— Моя девочка, — пробормотала мать у меня за спиной, — ох, моя маленькая Элен.

Она стояла на пороге, продолжая ломать руки, ее глаза были наполнены слезами. Я хватала стопки вещей и бросала их на кровать, на пол, повсюду, комната походила уже на поле боя, и наконец, повернувшись к ней, я закричала:

— Куда ты их дела?

Она покачала головой, глядя на вещи, валявшиеся на полу, по которым я шла теперь к двери, и вздохнула:

— Все в другой комнате. Я ничего не выбросила, ничего.

Я оттолкнула ее, я не могла ждать: мой ужас и моя боль нарастали, что-то неясное разрывало мне душу и разбивало сердце. В другой комнате я подбежала к стенному шкафу и, распахнув его, в пластиковой бельевой корзине, резко пахнущей нафталином, увидела то, за чем пришла, — мои старые вещи: ношеную одежду, несколько игрушек, твои распашонки и детскую бутылочку. Я не взяла с собой сумку и поэтому, сорвав с постели покрывало, расстелила его на полу и охапками набросала на него вещи, потом торопливо свернула покрывало, завязав углы в узел, и выпрямилась. Мне не следовало этого делать, но я все-таки окинула взглядом то, что окружало меня. Это была не та комната, где мы жили раньше, но она была точно воссоздана — я узнала шторы, покрывало, пустую вазу на письменном столе. И, повернувшись, спросила:

— Мне нужна еще маленькая карусель. Карусель с лошадями. Где она?

Она смутилась и медленно провела рукой по рукаву другой руки — еще один такой знакомый жест.