Хваставшийся своей мгновенной реакцией «Сокол» всегда державший автомат наготове, а пистолет под рукой — за поясом, теперь лежал неподвижный. Молчали его боевики. Им нечего было ждать, кроме справедливого приговора советского суда.

…Снимает осень зеленый наряд с земли. Только накоротке позволяет людям покрасоваться алой, желтой, коричневой и другими впечатляющими расцветками. Лишь сосны зябко стоят притихшие, в старом своем платье, пропыленном и прожаренном солнцем, насквозь продуваемом ветрами.

Ловят блага последних теплых дней «тройки» и «пятерки» бандитских боевиков, подолгу засиживающиеся на солнечных полянах, готовые скрыться в свои кротовые норы, как только ляжет снег или покажется чекистская поисковая группа. Они уже не делают набеги на села. И мало их осталось для этого, да и советские люди дают отпор. Поэтому злобствуют «проводники» националистического подполья, заставляют подчиненных боевиков назубок знать «канони», приказывают заранее запастись продуктами и одеждой, месяцами не казать носа из схронов.

Идет чекистский отряд по осеннему лесу, а впереди него, всего в километре, «смазывает пятки» оуновская «боевка», отсеченная от своего схрона. Бежит она, пугаясь каждого шороха, в сторону Станиславских лесов, что не раз укрывали ее в такие моменты. Но не спасло стремительное бегство. Соседи тоже проверяли свои леса и не упустили возможности очистить советскую землю еще от одного гнезда заразы… Сошлись отряды, обменялись информацией и разошлись по определенным им местам. Солдаты на машинах выехали в свою воинскую часть, дислоцированную в городе, а оперативные работники — пешим порядком в свой райцентр, проверяя на ходу, не задержался ли какой оуновец на только что прочесанной местности.

Идут три офицера, сторожко всматриваясь в притихший лес. Идут тяжело. Устали. Хочется пить и есть. Да и до места желательно дотянуть засветло.

— Давай, Семен, у тебя с западноукраинским наречием компромисса нема, сходи на этот хутор, а мы покараулим.

Так и сделали друзья. Но вот, когда шаги его затихли, в канаве, что тянулась от двора по направлению к лесу, зашуршала трава. Нет, никто из нее не вышел. Затаился и ждет. С оружием или без него? Надо предупредить Семена, не раскрывая себя…

Условленный боевой сигнал «невыясненная опасность» прозвучал, как только Семен закрыл за собой дверь дома хуторянина. 20—25 метров в наступивших сумерках отделяли его от того места, где раздался шорох. Семен развернутой пружиной метнулся за куст у другого края канавы. Тут же хлестко разорвал тишину выстрел, и от земли вскинулся сгорбленный человек. Пальцы наблюдавших уже готовы были нажать на спусковые крючки автоматов, как случилось что-то непонятное. Человек исчез, как под землю провалился. К тому месту осторожно, от куста к кусту, бежал Семен, взмахами руки приглашая своих товарищей. Послышался его хрипловатый смех.

Вскоре участникам событий предстала такая картина. За канавой зияла продолговатая темная дыра криницы, а в ней по горло в воде, барахтался покушавшийся на жизнь Семена, пытаясь выбраться наверх по ее осклизлым глинистым стенкам и то и дело срываясь во взбаламученную воду. В левой руке он держал одноствольное охотничье ружье, которое бросил в воду, как только увидел, что его обнаружили. Это ружье он нырком достал и подал наверх, как только ему приказали сдать оружие.

Еще около 15 минут заняла операция по спасению «утопающего» бандюги с помощью веревки и деревянной бадьи и по удержанию его в повиновении. Прыть его поубавилась только тогда, когда руки плотно стянула веревка, одновременно закрепившая на его голове деревянную бадью…

Заканчивался 1946 год.