Элзевир, отложив вилку и ножик, внимательно посмотрел на меня, ожидая, что я скажу дальше. Казалось, слова мои удивили его гораздо меньше, чем можно было предположить.

Я напомнил ему, сколь хищной радостью, смешанной с удивлением, озарилось лицо торговца при первом взгляде на камень. Не убедительное ли доказательство, что он счел его настоящим? И какое он равнодушие напустил на себя потом явно в стремлении нас обмануть. Ну а допустим, тесты его действительно определили подделку. Почему же он так разгневался и всполошился, когда Элзевир выбросил камень в окно?

Все это я выпалил на одном дыхании и, пока набирал в легкие новую порцию воздуха, уже окончательно проникся уверенностью, что камень наш подлинный и Алдобранд нас надул.

– Скорее всего, ты прав, – ответил мне Элзевир, не выказав сколько-нибудь заметных эмоций. – Но что нам теперь поделать? Камень-то выброшен.

– Да, – подтвердил я. – Но мы можем вернуться и взять его. Я видел, куда он упал, и запомнил место.

– А ты не предполагаешь, что Алдобранд тоже видел? – спросил Элзевир.

Тут мне и вспомнилось, как старик-торговец, посмотрев туда же, куда и я, значительно сбавил тон, и вопли его перестали быть столь истошно-отчаянными, как в тот момент, когда Элзевир выбросил камень.

– Ну уж не знаю, – неуверенно произнес я. – Давайте вернемся туда и проверим. Он упал прямо у стебля красного цветка. Точно помню. И вы еще сомневаетесь? – уставился я на Элзевира, который воспринял мое сообщение с прежней сдержанностью. – Разве мы не пойдем за ним?

Элзевир, помолчав с минуту, принялся мне отвечать так тихо и медленно, словно взвешивал каждое слово:

– Камень наш, вероятно, и впрямь настоящий. Безумством было с моей стороны его выбросить. И все-таки, может, нам лучше без него? Ты ведь сам первый заговорил о проклятии. Тогда я лишь над тобой посмеялся. Страхи твои показались мне детскими сказками. А теперь вот и сам задумываюсь, не так ли все часом действительно обстоит? Сам посуди, с тех пор, как мы след этого бриллианта учуяли, удача от нас отвернулась. Сильно отвернулась. Из дома мы изгнаны. Скитаемся здесь, за множество миль от родных краев, нас разыскивают как беглых преступников. На наших руках теперь кровь. Кровь-то сама по себе не очень меня пугает. Много раз приходилось мне встречаться лицом к лицу со смертельной опасностью в честном бою, но никогда разящий удар не ложился на мою душу такой тяжестью, как конец тех двоих, хотя, я, можно сказать, и не был его причиной. Да, я правда всю свою жизнь занимался контрабандой, однако все знают, что никаких дурных дел за мной не водилось и беглым преступником считать меня несправедливо. И еще больше несправедливо, когда беглым преступником считают тебя. Не про́клятый ли этот камень тому виной? Вдруг он на самом деле способен разрушить жизнь каждого, кто на него польстился? Я, конечно, не мистер Гленни и не очень-то хорошо в подобных вещах разбираюсь, но разве не мог Черная Борода в злом настрое сделать так, чтобы сокровище стало бедствием для любого, кто решил нажиться на нем? Нам-то с тобой оно зачем? Деньги у меня есть. На все, что необходимо, их хватит. Заляжем втихую по эту сторону пролива. Ты здесь сможешь освоить какое-нибудь честное ремесло. А когда там успокоится, можем в Мунфлит вернуться. Так что оставь этот камень в покое, Джон. Нам, наверное, лучше оставить его в покое.

Говорил он предельно искренне, в конце своей речи взяв меня за руку и не сводя глаз с моего лица, но я изо всех сил увиливал от его взгляда. Доводы Элзевира были вполне резонны. Тем не менее, выслушав их и признав, что все сказанное им правильно, я продолжал упрямиться. Мне не хотелось оставлять бриллиант в покое. Да, я, конечно же, прекрасно помнил проповедь мистера Гленни, в которой он сравнивал жизненный путь человека с конфигурацией буквы «игрек». Каждый из нас, по его словам, может оказаться на перепутье, и ему будет необходимо выбрать, по какой из двух дорог идти дальше – узкой и крутой или пологой и широкой. И вот мне вдруг стало ясно, что я давно уже следую в поисках этого зловещего сокровища по широкой дороге. Мне внять бы совету своего мудрого старшего друга. Так ведь нет, я зашелся в мольбах, убеждая его, что необходимо вернуть бриллиант и на средства, вырученные от продажи, восстановить богадельни, хотя в глубине души совершенно не собирался их восстанавливать. И Элзевир, самый упрямый из всех мне известных людей, который обычно не принимал ничего, если это противоречило его собственным взглядам, из огромной привязанности ко мне сдался.

Вышли мы в путь уже после десяти вечера, намереваясь перелезть через ограду сада Алдобранда и заняться поиском камня. Я продвигался вперед стремительно и, заглушая сомнения, неумолчно болтал. Элзевир, чуть отстав от меня, отмалчивался, и по угрюмому его виду было легко понять, что действует он против собственной воли. Ближе к дому торговца я, впрочем, тоже умолк, и остаток пути провели мы в полном безмолвии, поглощенные каждый своими мыслями. Фасад Алдобрандова дома нам показалось самым разумным обогнуть, свернув с улицы в переулок, который, по нашим предположениям, шел по внешнюю сторону садовой стены. Людей попадалось мало даже на больших улицах, здесь же, пока мы крались, таясь под сенью высоких стен, вовсе не встретилось ни души. Расчет нас не обманул. По ту сторону одной из стен действительно находился тот самый садик, который я вечером видел с балкона.

Мы мгновение постояли. По-моему, Элзевир хотел еще раз попытаться отговорить меня от предстоящей вылазки, но я как раз в этот момент обнаружил место в стене, где несколько кирпичей расшатались, и ринулся на ее штурм, не предоставив ему возможности что-либо произнести. Препятствие мы преодолели легко. Приземление никаких неприятностей нам не доставило, так как рядом со стеной была разбита мягкая клумба. Далее мы протиснулись сквозь кусты крыжовника, цеплявшиеся за нашу одежду, увидели силуэт дома, без труда определили нужное направление и несколько шагов спустя уже стояли на лужайке, которая за три часа до этого мне открывалась с высоты балкона. Изгиб дорожек и расположение клумб я запомнил, да к тому же нас вел к ним резкий запах маков, ставший в ночи до тошнотворности сладким. Сад окутывала полная тишина. Ночь стояла до того ясная, что при свете ее были вполне различимы тона цветов, хотя зелень казалась серой. Прячась под сенью стены, мы поглядели на дом, прислушались. Оттуда не доносилось ни звука, словно внутри все вымерло. Окна были темны, за исключением одного, выходящего на балкон, которое, ясное дело, и привлекало в первую очередь наше внимание. За ним находился некто, еще не спавший, и свет из комнаты пробивался наружу сквозь решетчатые деревянные жалюзи.

– Явно еще не лег, – шепотом констатировал я. – И ставни снаружи пока открыты.

Элзевир кивнул. Я направился прямиком к клумбе с одиноким цветком, столь отличающимся ото всех остальных, ибо прекрасно видел даже при тусклом свете его красные колокольчики, растущие на голенастом стволе.

– Камень лежит возле стебля, с той стороны, которая ближе к балкону, – объяснил я, положив Элзевиру на плечо руку, чтобы он оставался на краю клумбы, пока будут длиться мои поиски, и улез в полосу маков, окружавшую камень.

Ноги мои утонули в мягкой земле. Ночь затемнила алость цветов, но ошибиться было нельзя, и вскорости я стоял уже подле голенастого ствола. Пальцы мои зашарили по земле в попытках нащупать камень, однако скользили лишь по рыхлой плодородной почве. И взгляд мой нигде не улавливал ни проблеска, хотя, попадись мне на глаза даже галька, я и ее обязательно разглядел бы, а уж свой бриллиант тем более.

Его определенно там не было, и ровно с той же определенностью не было у меня ни малейших сомнений, что упал он именно здесь.

– Он должен быть здесь! Он должен быть здесь! – в отчаянии я произнес это достаточно громко.

– Тихо, – призвал меня шелестящим шепотом Элзевир поумерить голос.