Грейс приоткрыла половину двустворчатой двери. Взгляд, которым она меня окинула, не оставлял сомнений, что я принят ею за незнакомца. Она осведомилась участливо, куда именно мне надо попасть. Я в ответ назвался работником фермы, добавив, что пришел из Пурбека, а нужна мне таверна «Почему бы и нет», которую держит мастер Блок. При этих словах взгляд у Грейс сделался чуть настороженным, однако она опять меня не признала.

– Если поднимешься на террасу, смогу показать тебе, добрый молодой фермер, где находится «Почему бы и нет», – отозвалась она. – Только она уже больше двух месяцев как закрыта. И мастера Блока ты в ней не найдешь.

Она двинулась в сторону террасы, я – за ней следом, и как только мы отошли на достаточное расстояние от входной двери, чтобы никто нас оттуда не смог подслушать, своим собственным голосом, но достаточно тихо проговорил:

– Грейс, это я, Джон Тренчард. Пришел проститься, прежде чем окажусь далеко, и рассказать про то, что узнать тебе будет важно. В доме, кроме тебя, кто-нибудь есть?

Большинство девушек, особенно если они вкусили недавно столько страданий, сколько она, сюрприз, мною преподнесенный, вероятнее всего, поверг бы либо в истошный визг, либо в обморок. С Грейс не произошло ни того, ни другого. Она разве что чуть зарделась и столь же тихо, как я, бросила скороговоркой:

– Давай зайдем в дом. Я одна.

Мы возвратились к парадному входу, зашли в коридор и, когда все засовы на двери тщательно были задвинуты, замерли сразу за ней, взявшись за руки и глядя друг другу в глаза. Проведя бессонную ночь в многомильном пешем пути, я устал. Радость от встречи с Грейс захлестывала меня. В глазах поплыло. Голова начала кружиться. И у меня зародилось смутное опасение, будто я просто-напросто вижу сладкий сон. Грейс сжала мне руки. Поняв, что не сплю, я, полный любви, хотел ее поцеловать, но она отпустила вдруг мои руки и чуть подалась назад, возможно, предупреждая мое намерение, а возможно, стремясь получше ко мне приглядеться, ибо тут же проговорила:

– Да ты за эти два месяца стал совсем взрослый, Джон.

И с поцелуем у меня ничего не вышло. Мне трудно было судить, насколько я сам повзрослел, а вот Грейс за время нашей разлуки действительно изменилась. Во-первых, вытянулась, став одного со мной роста, а во-вторых, пережитое горе лишило ее шаловливости и детской непосредственности. Манеры стали степеннее, поведение рассудительнее. Одета она была во все черное, с юбкой, гораздо более длинной, чем прежде. Волосы аккуратно собраны на затылке. Видимо, из-за этого слишком строгого траурного оформления Рэтси и показалась она настолько худой и бледной.

Я смотрел на нее, она столь же внимательно разглядывала меня и, конечно же, не сдержала улыбки при виде моего костюма помощника возчика, а мои посмуглевшие лицо и руки сперва посчитала следствием пребывания в каких-то краях с очень жарким климатом, где мне пришлось скрываться. Тогда я объяснил ей про сок грецкого ореха, а затем она предложила переместиться нам в сад, потому что вскорости может прийти женщина, которая помогает ей по хозяйству, да и если возникнет какая-нибудь опасность, у меня будет куда больше шансов уйти незамеченным через садовую стену, чем отсюда.

Она поспешила вперед по коридору, указывая мне путь сквозь жилую часть дома. Стены нескольких комнат были сплошь в книжных полках с очень старыми книгами, от которых шел затхлый запах. Занавеси на окнах, хоть и задернутые, пропускали достаточно света, чтобы в одной из комнат я смог заметить набитое конским волосом кресло с высокой спинкой, стоявшее перед столом, где лежали раскрытый том, а возле него очки в роговой оправе, которые я часто видел на носу Мэскью. Это был явно его кабинет, и в нем ничего не трогали с той поры, как хозяин там последний раз находился. Даже спустя столько времени меня бросило в дрожь и чуть ли не в страх, что старый адвокат вдруг появится и отправит меня в тюрьму, покуда не вспомня, с чего начались мои злоключения и как он лежал, обратив застывшее навечно лицо к рассветному небу.

Наконец мы дошли до сада. Раньше бывать в нем мне не приходилось. Представлял он собой огромный квадрат, обрамленный кирпичными стенами высотою футов пятнадцать, и своими размерами вполне мог соперничать с садами дворцовыми, но находился в совершеннейшем запустении. Фруктовые деревья, овощи, пряные и лекарственные травы – все здесь одичало и росло вперемешку. Розовые кирпичные стены значительно умаляли палящий зной солнца, но в саду все равно стоял плотный жар, а от клубничных грядок, полных созревших ягод, веяло сладостью, и я почувствовал себя куда лучше, стоило Грейс довести меня до тенистой аллейки между деревьями мушмулы, кроны которых смыкались, образуя плотную арку. Сквозь нее мы прошли к кирпичному летнему домику. Стоял он в углу южной стены, а возле нее, возвышаясь над ней, росли два фиговых дерева, которые славились в наших местах самым ранним и самым обильным урожаем. Грейс показала мне, каким образом можно, если придет нужда, быстро взобраться по его ветвям, чтобы преодолеть стену.

А потом мы вошли в летний домик, и я рассказал ей, при каких обстоятельствах убит был ее отец, умолчав лишь о том, что сперва с ним собирался расправиться Элзевир. Посвящать ее в это не имело смысла к тому же насколько я понимал, он вряд ли намеревался довести дело до конца. Скорее всего, довел бы Мэскью до полного ужаса, тем бы и ограничился.

Рассказ мой вызвал у Грейс сперва горькие слезы, но вскорости она вытерла их, и ей захотелось увидеть след от пули на моей раненой ноге, а заодно убедиться, действительно ли с ней уже все в порядке.

Я раньше показывал Грейс медальон. И вот мы снова раскрыли его, она взяла в руки пергамент, а я принялся ей объяснять, каким образом благодаря замечанию Рэтси обнаружил зашифрованное послание, из каких именно слов оно складывается, а затем объявил, что еду на поиски бриллианта и надеюсь вернуться самым богатым человеком в нашем краю.

– Ах, Джон, – сказала тогда она. – Не впадай в зависимость от этого бриллианта. Если он правда добыт был таким скверным способом, то со злом пришел и зло принесет. Так что касайся его осторожно, если найдешь. Даже этот дурной человек побоялся им окончательно завладеть, а завещал бедным. Вот и ты тем более не присваивай, а успокой душу этого грешника. Исполни его завещание, иначе можешь навлечь на себя проклятие.

Я лишь улыбнулся, посчитав ею сказанное напрасными девичьими опасениями. Богатство ведь мне было нужно лишь для того, чтобы иметь возможность жениться на ней. Долго распространяясь с типично мужским эгоизмом о собственных обстоятельствах и делах, я наконец начал расспрашивать, каким образом собирается жить дальше она. Грейс мне ответила, что месяц назад в Мунфлит приезжали юристы, которые настаивали на ее переезде в Лондон, где над нею возьмет опеку какая-то леди. Мэскью умер, не написав завещания, а значит, как объяснили юристы, она и ее имущество должны перейти под доверительное управление суда лорда-канцлера. Грейс, однако, их умолила никуда ее не перевозить, так как намерена оставаться в поместье и все ее здесь устраивает. На этом юристы отбыли, объявив, что решение по ее вопросу должен вынести суд.

Мне стало очень грустно. Все, что я знал про собственность, на которую наложил руку суд лорда-канцлера, оптимизма отнюдь не внушало. Даже канцлерские мельницы и верфь в Уершхэме превращались мало-помалу в руины. А уж помещичий дом, на две трети и так полуразрушенный, был тем более обречен на гибель.

Мы провели еще какое-то время за разговорами, а потом Грейс надела ситцевый капор и, хотя солнце пекло вовсю, нарвала мне на грядках целую тарелку клубники, выбирая самые лучшие ягоды, да к тому же еще принесла из дома мясо и хлеб. И наконец, скатав свою шаль таким образом, что из нее получилось нечто вроде подушки, уговорила меня лечь на одну из скамей, опоясывавших изнутри летний домик, и поспать. Ей ведь было известно, что всю предыдущую ночь я провел без сна и к двенадцати следующей должен вернуться обратно. Она ушла в дом. Я вытянулся на скамье. И, усталый, подумал, уже засыпая: «Я увиделся с Грейс, и она ко мне так добра». Надо ли добавлять, что такого счастливого сна в моей жизни еще не случалось.

Когда я проснулся, она уже снова сидела подле меня и что-то вязала. Дневной жар несколько поумерился. Грейс сказала, что солнечные часы показывают больше пяти часов. Мне было пора отправляться в путь. Грейс мне вручила сверток с едой и бутылку молока, которая, когда она принялась запихивать ее мне в карман, звякнула о рукоять лежавшего у меня за пазухой пистолета Мэскью.