Я ответил ему, что Элзевир именно с этой целью отправился нынче ночью в Пул, и, если договорится, «Бонавентура» по прибытии возьмет нас на борт. Рэтси, похоже, обрадовался. Мне хотелось очень о многом его расспросить, особенно как дела у Грейс, но стеснительность мне мешала. Рэтси умолк, погрустнел. Мы продолжали сидеть в углу у огня, тесно прижавшись друг к другу. Красные всполохи пламени то вспыхивали на потолке пещеры, то ложились на лицо Рэтси, высвечивая глубокие борозды морщин. От одежды его поднимался пар. Ветер дул с прежней силой, но шторм на море несколько поутих, и в пещеру уже не влетало такого обилия водяной взвеси.

– Тяжело у меня на сердце становится, Джон, как подумаю, что те старые добрые времена миновали и мистеру Блоку уж никогда не вернуться в Мунфлит, – медленно начал Рэтси. – Ох и славная же команда контрабандистов у нас была. Никому еще сколотить такую не удавалось. Даже капитану Джонсону. И вот теперь кончено. Жарковатыми стали наши места опосля заварушки с Мэскью. Много времени минет, прежде чем снова удастся принять груз на берегу Мунфлита. Не знаю даже, как теперь вынести спиртное из склепа Моунов. К слову, с собой-то я вам кое-что принес. – Он вытащил из карманов две оплетенные фляжки, припав к одной из них губами, сделал солидный глоток и с блаженным выдохом протянул ее мне.

– Ну до чего ж удивительно правильный вкус. Вот, парень, давай-ка согрей себе сердце. Это настоящее «Молоко Арарата», и ты нынче последний раз его пробуешь по нашу сторону пролива.

Я тоже глотнул, но чуть-чуть, потому что, хоть и отведал впервые доброе спиртное всего несколько месяцев назад, свойства его уже были мною прекрасно изучены. Минуту спустя оно уже дало о себе знать легким покалыванием в кончиках пальцев, вслед за которым меня накрыла благостная волна тепла, отодвинув куда-то в сторону и отчаянность нашего положения, и продолжавшую бушевать ночь. Рэтси тоже немного повеселел, морщины у него на лице перестали казаться такими глубокими, и он принялся наконец говорить о том, что мне больше всего хотелось услышать.

– Да-да, печальный итог. И что теперь станется с «Почему бы и нет»? Навряд ли смогу ответить. Никто и порога ее не переступил с тех пор, как вы с Блоком оттуда убыли. Лишь судебные из графства явились да дверь опечатали. Теперь вскрыть ее против закона. Но даже этим законникам неведомо, кому на нее теперь право принадлежит. Мэскью аренду так и не оплатил да вдобавок еще и помер до окончательного оформления, а срок аренды Блока истек, и он, того более, теперь числится в беглых преступниках.

Но всего сильнее жаль мне дочь Мэскью. Тощает день ото дня, горемыка, и лицо у нее побелело, будто лилия. Тело Мэскью солдаты, пока вниз спускали, все в глине вымазали. Когда по деревне несли, мужчины, возле домов своих стоя, осыпали его проклятиями, несколько жен рыбаков в него плюнули, а старая матушка Вейч, которая у него в дому на хозяйстве, сказала, что он ей ни разу даже полпенни не заплатил из положенного жалованья и не желает она находиться рядом с таким мертвым злыднем. И ведь вправду ушла, оставив покойника на дитя несчастное. Иные сочли это вышним возмездием за Элзевира, потому как он тоже остался в «Почему бы и нет» один на один с убиенным сыном. И никто в деревне не сомневается, что подытожил жизнь Мэскью именно Блок. Да я и сам поначалу так думал, покуда не стала известна история про шальную пулю солдата с вершины холма. А вот Грейс даже спервоначалу не думала. Ей как наследнице доставили в Мэнор-Хаус документы по этому делу. Думали, она требование подпишет о вашей поимке, но она отказалась. Блок, по ее словам, ни разу при встречах с ее отцом на улице в деревне его даже ударить не попытался, а он не из тех, которые злость тайно копят, чтобы после с холодной душей расправиться. И тебя назвала таким парнем, которому можно доверять. Ты, мол, и сам никогда подобного не сотворишь, и стоять спокойно не станешь, коли другой кто такое удумает.

Слова Рэтси прозвучали в моих ушах дивной музыкой. Грейс считает меня человеком достойным. И как любой подлинный мужчина, столь высоко оцененный самой прекрасной для него женщиной, я решил всей дальнейшей жизнью своей заслуживать ее похвалу. А следом принял еще одно решение: пусть и сильно рискуя, обязательно, прежде чем мы покинем Англию, пробраться в Мунфлит, увидеться с Грейс и рассказать ей всю правду о смерти ее отца, скрыв лишь, что Элзевир собирался сам разделаться с Мэскью.

Рэтси умолк на мгновение, чтобы глотнуть из фляжки. Я тоже молчал, размышляя с комом, стоящим в горле, о страсти и ненависти, охваченные которыми люди превращаются в зверей.

– Я человек грубый, – продолжил Рэтси, – однако чувствительности во мне много. И как услышал ее рыдания, устремился со всех ног в церковь поведать викарию, сколь у нас скверно дела обстоят, чтобы он, может, мольбам моим вняв, согласился вместе со мной попытаться гроб понести. Ну он и вышел прямо как был, облаченный в стихарь и с книгой в руке. Тут до толпы дошло, зачем он здесь появился, глянули сами вдруг люди на высокую красивую девушку, над гробом отца своего склоненную, и сердца у них помягчали. Первым застенчиво шагнул вперед Том Тьюксбери, за ним – Гаррет, а потом еще четверо. И у нас появилось шесть человек подходящих, чтобы нести гроб. Лица женщин по-прежнему были хмуры, но ни одна не сказала ни слова против. И ни одного из мальчишек уже не подмывало заколотить в свои кастрюли да сковородки.

Тут мистер Гленни понял, что для переноски гроба подмога его не требуется и, возвратясь к прямому своему делу викария, начал читать «Я Воскрешение и Жизнь». Это великий текст, Джон. Мне множество раз довелось его слышать, никогда не звучал он лучше тогдашнего. И погода стояла прекрасная. От солнца прямо сияние разливалось. И море тихим и мирным было. И на все вокруг такой покой снизошел, будто оно говорило: «Покойся с миром! Покойся с миром!» И не весна ли была вместе с нами? Не вся ли земля проповедовала Воскрешение? Птицы пели, деревья и цветы пробуждались от зимнего сна, на могилах желтели первоцветы. Чем не повод покончить с нашей враждой? Вполне допускаю, что даже Мэскью, когда мы подняли его, сделался не столь плох. А не обманывал ли он сам себя, когда считал правильным делом преследовать контрабанду? Не знаю уж, как случилось, что у меня возник вдруг этой вопрос, но, возможно, другие тогда подумали примерно о том же. Потому как похоронили мы Мэскью без малейшего дурного жеста или слова от кого-либо, кто там стоял. Ни малейшего звука ни в церкви, ни на улице, кроме мистера Гленни и моего «аминь», да время от времени еще дитя горемычное всхлипывало. И когда все закончилось и гроб уже был честь по чести в могилу опущен, она подошла к Тому Тьюксбери и сказал сквозь слезы: «Спасибо вам, сэр, за вашу доброту», – и руку ему протянула, и он пожал ее, отводя глаза в сторону. И остальные пятеро, что гроб вместе с ним несли, сделали то же самое. Ну и она ушла. В одиночестве. Никто из остальных даже шага не сделал, пока она ворота церковного двора не покинула. Дали пройти ей сквозь них словно бы королеве.

– А она и есть королева! – воскликнул я, исполненный гордости как ее благородством, так и доверием, которое проявляла она ко мне. – Вот такая она! С головы и до ног прекраснее всех королев!

Рэтси весьма выразительно посмотрел на меня, и я увидел в свете огня, как на его губах промелькнула улыбка.

– А ведь и впрямь вдоволь прекрасна, – начал он, словно бы размышляя вслух, – только уж больно худая и бледная. Но, может, и получилась бы из вас пара, кабы вы были мужчиной и женщиной, а не мальчишкой с девчонкой. И коли б она не была богатой, а ты бедным и вдобавок преступником. Ну и коли она б на тебя согласилась.

«Ну вот зачем меня прорвало!» – запоздало сетовал я на свою несдержанность, с раздражением слушая его болтовню. Продолжать разговор с ним на эту тему мне не хотелось, и какое-то время мы просидели в полном молчании, глядя на красные угли да слушая ветер, который врывался в пещеру как сквозь горловину воронки.

– Передай-ка мне фляжку, Джон, – первым не выдержал затянувшейся паузы в разговоре Рэтси. – Слышатся мне голоса душ несчастных, что погибель свою нашли на «Флориде». Стонут они, пытаясь вскарабкаться на утес.

Я протянул ему фляжку. Он, изрядно глотнув из нее, подкинул в огонь полено. Брызнули во все стороны искры, как в кузнице. Пламя, почти угасшее, ожило, взмыло вверх, просоленное дерево запылало белыми, голубыми и зелеными языками, и в их танцующем свете мне вдруг стал виден валявшийся возле ног Рэтси кусок пергамента. Того самого, который держал я в руках, громко читая текст на нем вслух, покуда не уронил, напуганный звуком шагов в коридоре, принятых мной за вторжение далеко не дружественных визитеров. Получись у меня изловчиться и незаметно спрятать его, так бы и сделал. О поисках моих в гробу Черной Бороды Рэтси не знал, и мне решительно не хотелось расспросов, откуда у меня взялся старинный пергамент. Впрочем, спохватываться было поздно. Рэтси тоже увидел листок, протянув к нему руку, подхватил с пола, и так как любая моя попытка ему помешать лишь усилила бы его любопытство, я предоставил возможность событиям развиваться своим чередом.

– Что это такое, сынок? – не замедлил с вопросом он.

– Строфы из Писания, – ответил я. – Некоторое время назад у меня появились. Они переписаны, чтобы служить заклятием от духов зла. И я и читал их здесь, в одиночестве здешнего места, а когда вы внезапно зашли, уронил.

Вопреки моим опасениям, он не стал допытываться, откуда я взял пергамент, вероятно, решив, что мне его дала тетя. Листок от жара пылающих дров немного свернулся. Рэтси, расправив его на колене, углубился в чтение.

– Красиво написано, – наконец изрек он. – И стихи хорошие. Но тот, кто их для заклятия выбрал, не слишком-то разбирался в убережении от злых духов. Потому как вот этим, – потыкал он пальцем в пергамент, – даже блоху не спугнешь с черной кошки. Ведомы мне заклинания в десять раз лучше. Уж я-то в таких делах хорошо разбираюсь, – кивнул он с очень серьезным видом. – И хоть ни разу еще не довелось мне столкнуться с кем-либо потусторонним, однако врасплох им меня не застичь. Глупо без защитительных средств обходиться супротив опасных и злых из мира иного, ежели вроде меня полжизни провел на кладбище либо в церкви. Это же все одно, что без пистолета пуститься в путь при деньгах по пустынной дороге. И вот однажды услышал я, как викарий Гленни такие слова Аввакума, пророка, привел: «Видение это из будущего. Не усомнитесь в его правдивости, пусть даже то, что вам было явлено, долго не наступает. Ждите. Когда срок придет, оно не замедлит сбыться». Ну и когда я после на сей предмет у викария поинтересовался, он просветил меня кое-какими текстами ободряющими, из коих выяснилось, например, что привидения боятся огня даже шибче обжегшегося дитяти. Ну я когда-нибудь тебе все эти премудрости передам. А покамест запомни одно латинское, которое давно уже затвердил наизусть: «Abite a me in ignem eternum qui paratus est diabolo at angelis ejus». По-нашему это значит: «Изыди из меня вечный огонь, приготовленный супротив дьявола и его ангелов». Но на латыни когда говоришь, воздействие получается в два раза сильнее. Так что давай-ка заучивай с моих слов и пользуйся на здоровье, как только почувствуешь рядом присутствие нехорошей силы, особливо в одиноких местах навроде такой вот пещеры.