Он осторожно меня опустил на пружинящий дерн, а затем сам лег на спину, вытянув руки вдоль тела, дыша полной грудью и набираясь сил после неимоверного испытания, которое с такой честью выдержал.

Только что народившийся день расцвечивал понемногу все краски. Далеко под нами колыхалась укрытая серебристо-серым пологом утреннего тумана, который еще не успел до конца рассеяться, ребристая гладь пролива. Бугрилась скачками вверх-вниз гряда утесов устремленная всеми своими выступами, впадинами, изгибами и ложбинами к югу, где спустя десять миль завершала свой путь огромным обрывистым холмом Сент-Олбан. Крутой склон утеса взирал на море сияюще-ослепительной меловой белизной. Море, у берега темно-желтое, дальше делалось чистого и глубокого темно-синего цвета. Ровная солнечная дорожка прочерчивала его поперек, и вода там переливалась жемчужными блестками, как спина скумбрии.

Я лежал на ровной твердой земле, с которой не было страха сорваться.

Мы чудом избавились от смертельной опасности. И на меня снизошло столь сильное облегчение вкупе с победительным торжеством, что даже боль ушла. Забыв совершенно о перебитой ноге, я нежился под лучами солнца, и ветер, еще несколько минут назад едва не сдувавший меня свирепыми порывами с узкой тропинки, здесь ласково дышал мне в лицо освежающим ароматом моря. Краткий миг эйфории, вслед за которым мучения возвратились ко мне. Боль возрастала, а с ней меня одолели раздумья о положении, в котором мы оказались. Все за последнее время будто бы против нас ополчилось. Едва начав приходить в себя после сокрушительного удара, который нам нанесла потеря «Почему бы и нет», мы нарвались на таможенников, и теперь они нас преследуют, считая не только контрабандистами, но, возможно, и убийцами. Однако куда более остального тревожился я об участи Грейс. Перед глазами вставало серое лицо, обращенное к утреннему небу. Кажется, я готов был даже расстаться с собственной жизнью, если бы мог таким образом возвратить ее нашему злейшему врагу.

Какое-то время спустя Элзевир сел, потянулся, словно бы просыпаясь, и произнес:

– Нам пора уходить. Они, конечно, пока пошарят еще внизу, а когда возвратятся на холм, вряд ли слишком уж рьяно станут нас здесь искать, но мы все равно должны отсюда как можно скорее убраться. Твоя нога стреножит нас на недели, а значит, нам нужно убежище, где мы сможем залечь, затаиться и заняться твоим лечением. Я знаю одно подходящее место на полуострове Пурбек. Называется Копь Джозефа. К ней и отправимся. До нее отсюда семь миль, и дорога займет у нас целый день. Сил у меня с годами-то все-таки поубавилось, да и ты, парень, тяжеловат, чтобы нести тебя с легкостью, как младенца.

О месте этом я ничего не знал, однако обрадовался уже тому, что Элзевиру ведом такой уголок, где я смогу спокойно лечь, а значит, не столь изводиться от боли. Он снова взял меня на руки, и мы пустились через поля.

Не хочу рассказывать об этом нашем путешествии, да если бы даже и захотел, то не смог бы, ибо мало что соображал от усилившейся в дороге боли, и впечатления в основном у меня сохранились лишь от нее да от собственных вскриков, когда при малейшем толчке она становилась невыносимой. Элзевир сперва шел бодрым шагом, но по мере того, как день убывал, темп ходьбы его все заметнее снижался, несколько раз он вообще останавливался и, устроив меня на траве, позволял себе краткий отдых. Под конец ему уже не удавалось продвинуться без перерыва больше чем на сто ярдов. Солнце успело миновать зенит, а жара необычно для этого времени года усилилась, когда ландшафт вокруг нас изменился и вместо лужаек с короткой травой, среди которой виднелись белые раковинки улиток, путь наш пролег по неровной земле, усеянной множеством плоских камней и размежеванной на пашни. В этой унылой местности, открытой ветрам, похоже, что труд земледельцев не окупался, сколько усилий ни вкладывай. Вместо зеленых изгородей тут были мрачные каменные стены, сложенные так называемой сухой кладкой, когда обходятся без раствора. За одной из них, местами обрушившейся, а местами еще державшейся только благодаря тому, что ее оплел плющ да подпирали кусты ежевики, Элзевир усадил меня и сказал:

– Я совсем выдохся. Больше нести тебя сейчас не смогу, хоть и осталось шагать всего ничего. Пурбекские ворота мы с тобой уже миновали, а стены эти укроют нас от ненужных взглядов, если вдруг кто-нибудь мимо пройдет. Солдатам так скоро сюда не поспеть. И хорошо бы они не поспели. В данный момент мне с ними никак не сладить. Ноги будто свинцом налились от жары да усталости. Несколько лет назад я над подобной задачей только бы посмеялся. Но нынче мне уже потруднее такое дается. Вынужден хоть немного передохнуть и набраться сил, а там и прохладнее станет. Ты о стену спиной обопрись. Так тебе будет видно, что с обеих сторон от нас происходит. Приметишь где-то движение, сразу буди меня. Эх, будь у меня с наперсточек пороха, чтобы в свисток этот посвистеть. – Он вытащил из-за пазухи отделанный серебром пистолет Мэскью и, вертя его в руках, с сожалением произнес: – Вот ведь дурацкая невезуха. Тридцать лет носил всегда при себе оружие, а сегодня дома оставил.

С этими словами Элзевир рухнул в узкую полосу тени у самой ограды, и минуту спустя мне по его шумному мерному дыханию стало ясно, что он уже спит.

Стена мне служила надежной защитой от ветра, который, изрядно теперь посвежев, дул с запада. Меня начал смаривать сон. Усталость моя не могла, разумеется, идти ни в какое сравнение с усталостью Элзевира, но я как-никак провел бессонную ночь, и к тому же меня измотала боль. Поэтому не прошло и четверти часа, как я с трудом уже вынуждал себя бодрствовать, усиленно прогоняя дремоту осознанием долга. Ведь мне было необходимо остаться на страже. Я попытался сосредоточить себя на каком-нибудь занятии. По ту сторону стены выступали поверх зеленого дерна хаотично разбросанные холмики кротовых норок. Я занялся их подсчетом. Это помогло мне на некоторое время, но холмики скоро кончились. Их оказалось всего сорок штук. Я перевел взгляд на другую часть стены, где за проломом сквозь камни на дюйм поднялись ростки кукурузы. Количество их меня обрадовало. Тут счет мог дойти, пожалуй, до миллиона, а то и больше. Я рьяно взялся за дело, но не продвинулся и до десяти, когда героические мои усилия были побеждены сном.

Разбудил меня резкий звук. Я вздрогнул. Потревоженная нога отозвалась пульсирующей болью. И я, мало что еще понимая спросонья, все же с уверенностью определил: звук этот порожден выстрелом где-то совсем близко от нас. Элзевира будить не пришлось. Он, прижимая палец к губам, выразительно на меня глянул, затем бесшумно пробрался вдоль стены на несколько шагов туда, где она была увита плющом достаточно густо, чтобы он мог глянуть по ту ее сторону, сам оставаясь невидимым. Результат наблюдения явно его успокоил. Он вернулся ко мне.

– Это всего лишь мальчишка, – с облегчением произнес он. – Отпугивает грачей своим мушкетоном. Если не двинется в нашу сторону, останемся тихонько себе сидеть, где сидели.

Минуту спустя он опять проверил, что делается за стеной.

– Нет, встречи с ним нам все же не избежать. Он идет прямиком сюда.

Элзевир еще не договорил, когда послышался грохот. Это мальчик, перебираясь через стену, снес с ее верхней части некоторое количество камней.

Элзевир встал во весь рост. Мальчик, увидев его, чуть было от испуга не пустился наутек, но тут Элзевир с ним приветливо поздоровался. Мальчик ответил тем же, и тогда Блок спросил:

– Что ты здесь делаешь, сынок?

– Грачей отпугиваю для фермера Топпа, – объяснил мальчик.

Элзевир в это время успел мне украдкой шепнуть, чтобы я спокойно лежал, не выставляя мальчику напоказ свою перебитую ногу, затем обратился к тому с вопросом: